User - i dfee46a8588517f8
и в другом месте. На этот раз царь «внял» голосу Думы — уволил пять (?) министров, наиболее к ней враждебных, «и призваны были к власти наиболее популярные государственные деятели и после сформирования кабинета была созвана Государственная дума в августе месяце 1915 года»40.
Зная, с одной стороны, хвастовство Родзянко, презрительное отношение к нему царя — с другой, не говоря уже о приведенных свидетельствах, в данном случае весьма авторитетных, можно считать, что Родзянко свою роль явно преувеличил. Об этом свидетельствуют и допущенные неточности: Сухомлинова уволили раньше Маклакова; уволили четырех, а це пять министров; Дума была созвана в июле, а не в августе.
Смысл перемен в составе правительства заключался, конечно, в стремлении успокоить и привлечь на свою сторону Думу и по- мещичье-буржуазную «общественность». «Таким образом, — писал Поливанов, — все перемены в личном составе Совета министров, возникшие под давлением общественного мнения в июне, в течение истекшего месячного периода были закончены, и правительство могло явиться перед Государственной думой, созыв которой решено было приурочить к 19 июля — годовщине со дня объявления войны — в составе, из которого были удалены такие раздражающие элементы, как Маклаков, Сухомлинов, Саблер и Щегловитов» 41.
На этот раз царь, пользуясь выражением Родзянко, действительно «внял», причем настолько, что пошел против воли царицы и Распутина, особенно при назначении Самарина, согласившегося занять предложенный ему пост только при условии удаления «старца». Сработал, если можно выразиться, «государственный рефлекс», подавив на этот раз рефлекс «вотчинный». Но сработал слабо, очень ненадолго и, самое главное, в последний раз.
Прежде всего обращает на себя внимание мизерность уступки, сделанной Думе: она целиком исчерпывалась назначением новых четырех министров. Никакими обещаниями реформ и т. п. произведенные перемены не сопровождались. А главное — был оставлен на своем посту Горемыкин — такая же, если не больше, неприемлемая персона для Думы, как и уволенные министры. В ставке, писал Данилов, вначале предусматривались «более решительные перемены в составе правительства», а именно: уход Горемыкина и замена его Кривошеиным или Сазоновым. Но царь не пожелал расстаться с «милым стариком» 42.
Кроме того, все вновь назначенные министры не только были далеки от либерализма, но являлись людьми весьма правыми, в том числе и любимец Думы Поливанов 43. Самарин был одним из самых авторитетных деятелей Совета объединенного дворянства, человеком крайних правых убеждений. А. А. Хвостов, ставший преемником Щегловитова, также крайний реакционер, к тому же был очень близок к Горемыкину. Наконец, новый министр внутренних дел князь Щербатов, богатый помещик 44, — один из активных деятелей Совета объединенного дворянства, до своего
назначения возглавлявший главное управление государственного коннозаводства. В немалой степени его назначение было обусловлено тем, что брат Щербатова был одним из адъютантов Николая Николаевича 45. В правых кругах, писал по этому поводу Шавель- ский, думали, что увольняются министры «правые» и назначаются «левые». Но это было сущая чепуха. Все они были правые 46.
Не могли новые министры похвастать и сколько-нибудь серьезными государственными талантами, особенно Хвостов и Щербатов 47. Единственное, что их отличало от предшественников, — это идея о том, что в сложившейся серьезной обстановке нельзя вести политику пренебрежения Думой и «общественностью», наоборот, надо искать с ними общий язык. Иначе говоря, расхождение было только в тактике: и Дума и «общественность» были им так же мало симпатичны, как и уволенным министрам.
Даже во время знаменитых секретных заседаний Совета министров в июле—августе 1915 г., т. е. тогда, когда разгорелся острый конфликт между большинством кабинета, требовавшим сотрудничества с Думой, помещичье-буржуазными общественными организациями и Горемыкиным, отстаивавшим прежний курс, эти антипатии к «народному представительству» и его лидерам сохранились в полной мере.
На заседании 4 августа главный инициатор сближения с Думой Кривошеин в резких тонах говорил о непозволительных наскоках Думы на правительство, злоупотреблении «потрясающими» речами и запросами и т. д. 48 На заседании 11 августа в связи с приходом Родзянко, потребовавшим в повышенном тоне от вышедшего к нему Горемыкина оказать давление на царя, чтобы тот отказался от решения возглавить армию, премьер, передав своим коллегам содержание беседы, закончил рассказ фразой: «...не стоит тратить времени на таких полупомешанных, как г-н Родзянко». Министры тут же заговорили о стремлении Думы «захватным порядком» присвоить неположенную ей роль, а Кривошеин разюмировал общее мнение: «Если некоторые политические деятели не желают правильно понять проявляемую правительством мягкость и пользуются ею для агитационных целей, то надо поговорить с ними на другом языке».
На заседании 16 августа, после того как Поливанов сообщил, что царь явится на открытие Особого совещания по обороне в орденах и, следовательно, министры также должны быть в полном параде, последовали весьма характерные комментарии. «Что-то больно много чести всем сгоняемым туда разношерстным господам», — заявил Хвостов. «Надо быть готовым, — язвительно подхватил Харитонов, — что уже по бывшим примерам выборные люди прибудут в косоворотках и спинжаках. Так либеральнее. Мы будем сиять звездами, а они своими добродетелями». Эстафету принял Кривошеин: «Дума забывается, обращает себя чуть ли не в учредительное собрание». «Посадить бы этих господ в Совет министров, — вновь взял слово Харитонов.— Посмотрели бы они, на какой сковороде эти самые министры ежечасно поджариваются.
Вероятно, у многих быстро отпали бы мечты о соблазнительных портфелях». «Да, надо показать когти», — заключил Щербатов 49.
«Соблазнительные портфели». В этих словах - ключ к пониманию главного мотива неприязни официального правительства к Думе. Это была не непримиримая вражда классовых антиподов, , а соперничество политических конкурентов. Как показывают фак- ! ты, соперничество такого рода тем ожесточеннее по форме, чем ближе друг к другу в классовом отношении борющиеся стороны. Внешняя ожесточенность борьбы между кадетами и октябристами, как указывал В. И. Ленин, как раз и объяснялась в первую очередь их классовым родством. Во вражде министров к заправилам Думы, ВПК, Земского и Городского союзов наблюдалось то же самое. Именно поэтому на заседании Совета министров 9 августа в числе прочего «беседа коснулась личности А. И. Гучкова, его авантюристической натуры, непомерного честолюбия, способности на любые средства для достижения цели, ненависти к современному режиму и к государю императору Николаю II». Хвостов даже заявил: «этого господина» «считают способным в случае чего встать во главе батальона и отправиться в Царское Село» 50. Последнее замечание было уже вполне в духе «бочек сороковых» из бессмертной грибоедовской комедии.
На заседании 2 сентября министры заговорили о Г. Е. Львове, председателе Всероссийского земского союза. «Сей князь фактически чуть ли не председателем какого-то особого правительства делается, — с раздражением отмечал Кривошеин. — На фронте только о нем и говорят, он спаситель положения, он снабжает армию, кормит голодных, лечит больных, устраивает парикмахерские для солдат — словом, является каким-то вездесущим Мюр и Мерелизом... Безответственные распорядители ответственными делами и казенными деньгами недопустимы» 51.
Конкурентный мотив особенно наглядно проявлялся в том удовольствии, с каким министры подчеркивали при случае некомпетентность думских заправил в государственных делах, т. е. несостоятельность их претензий на «портфели». Когда, например, на заседании 19 августа возник вопрос о необходимости пригласить в комитет финансов общественных деятелей для решения щекотливого вопроса о вывозе золота за границу, были поданы две характерные реплики. «В число сведущих лиц, — заметил Харитонов, — попадет, несомненно, и Шингарев с его по меньшей мере своеобразной оценкой финансово-экономических вопросов». Шингарев был главным кадетским оратором по финансовым и бюджетным вопросам в HI и IV Думах. Кривошеин ответил: «Приходится мириться и с присутствием Шингарева. Человечество требует прежде всего не знаний, а вывески»52.
Другая сторона, Дума, точно чувствовала эту ситуацию. Товарищ председателя в III и IV Думах князь В. М. Волконский, ставший затем товарищем министра внутренних дел, выразил ее в словах: «По моему мнению, против Государственной думы была (со сторойы правительства. — А. А.) какая-то затаенная обида: „Ах, что-то у нас отняли”»53.
