User - i dfee46a8588517f8
роль длилась вплоть до лета 1915 г., когда между ним и Горемыкиным произошел разрыв, обусловленный как раз окончательным переходом последнего в лагерь царско-распутинской клики.
Общий смысл охарактеризованных назначений состоял в умалении роли официального правительства, перенесении акцента на личную царскую власть. «В ближайшем кругу государя,— писал по этому поводу Коковцов,— значение правительства как-то стушевалось и все резче и рельефнее выступал личный характер управления государем». В окружении царя все более утверждалась мысль о том, что, чем «дальше держать этот неприятный аппарат (правительство и Думу.— А. А.) от государя», тем лучше: не будет напоминаний о необходимости приспосабливаться к новым условиям, «уменьшающим былой престиж и затемняющим ореол „царя Московского", управляющего Россией как своей вотчиною» 28.
Эта тенденция — следствие неудачи третьеиюньского курса, имевшего цель решить объективные задачи революции сверху, в союзе и при помощи Думы. Официальное правительство должно было осуществлять этот курс. Провал третьеиюньской политики усиливал в «верхах» стремление превратить Совет министров в прежний бесправный Комитет министров, с одной стороны, умалить и без того ничтожную роль Думы — с другой. Главное обвинение, которое было выдвинуто Мещерским и другими реакционерами, как раз и состояло в том, что Дума вмешивается во все дела управления, «не щадит и самого трона всевозможными намеками», расшатывая тем самым верховную власть; премьер также не принял никаких мер к «обузданию» печати — одним словом, показал «слабость власти»29. В связи с этим именно отношение к Думе министров и кандидатов на министерские посты становилось тем пробным камнем, который определял их судьбу, их пригодность с точки зрения царя и камарильи 30.
Война приостановила этот процесс обезличивания и выхолащивания Совета министров. Более того, был даже сделан шаг в обратном направлении, правда на очень короткое время. Причиной послужили военные поражения весны — лета 1915 г., приведшие царя и «верхи» в состояние настоящей деморализации и паники. Вскрывшаяся в полной мере неподготовленность царизма к войне, осложненная разрухой и дороговизной, которые к тому времени уже сильно дали о себе знать, вызвали крайнее раздражение не только в народе, но и в широких помещичье-бур- жуазных кругах. Страх перед полной политической изоляцией в условиях острого внутреннего военного кризиса заставил царя пожертвовать министрами, которые так импонировали ему своей неприязнью к Думе, и тем самым продемонстрировать изменение курса в сторону «общественности». Один за другим были уволены четыре самых одиозных с точки зрения Думы министра: Саблер, Маклаков, Сухомлинов и И. Г. Щегловитов. Сухомлинов получил отставку 13 июня, остальные—5 и 6 июля 1915 г. Из всей четверки только один Щегловитов не был личным министром
царя в описанном выше смысле, а являлся убежденным реакционером, тем большим, что начало своей карьеры ознаменовал либеральным сотрудничеством в либеральном еженедельнике «Право». Он был, по выражению Сазонова, «душой и мозгом» реакции31, одним из самых умных, опытных и образованных царских министров. Будучи апологетом монархизма (а не данного монарха), Щегловитов отличался и линией поведения в отношении царя, его окружения, своих коллег по кабинету и Государственному совету. ГЦегловитова в своих воспоминаниях подчеркивает, что ее муж никогда не имел близких друзей, был замкнут, рассчитывал только на себя, во время докладов царю никогда не затрагивал «вневедомственных» тем «и никогда мнений и суждений И[вана] Г [ригорьеви] ча (по другим вопросам.— А. А.) государь не спрашивал» 32.
/ Показательно, что даже этой меры независимости — нежела- / ния делать карьеру при помощи анекдотов и «прыжка влюбленной пантеры» (коронного номера, исполнявшегося в кругу царской семьи Маклаковым) — было достаточно, чтобы не только не пользоваться расположением царской четы, но даже быть ей анти' патичным, несмотря на деловые качества и крайние убеждения, о которых царь хорошо знал 33. Если с Саблером, Сухомлиновым и Маклаковым царь расставался против своей воли, то своего многолетнего министра юстиции (с 1906 г.) увольнял без видимого сожаления.
Следует подчеркнуть, что непосредственным толчком, приведшим к переменам в составе Совета министров, были московские события в мае 1915 г. Они выразились в так называемом «немецком погроме», когда в течение нескольких дней громились торговые и другие заведения с немецкими фамилиями на вывесках. Многочисленные свидетельства очевидцев не оставляют сомнения в том, что погром был организован московскими властями, в первую очередь градоначальником Адриановым, при одобрении и благословении его непосредственного начальника — московского генерал-губернатора князя Юсупова (отца Юсупова — убийцы Распутина). Даже известный нам Харламов, посланный департаментом полиции в Москву для расследования, вынужден был признать, что погром возник благодаря прямому подстрекательству (которое он стыдливо именует «попустительством») Адрианова.
У князя Юсупова, отмечал он, любимая тема — «немецкое засилье». Когда начался погром, Адрианов докладывал: манифестации толпы мирные и патриотические. Когда же акция была в полном разгаре, градоначальник по-прежнему твердил: толпа «хорошая, веселая, патриотически настроенная». Более того, он лично возглавил шествие. «Поведение Адрианова и, главное, шествие его во главе погромщиков,— писал по этому поводу Харламов,— вселяли не только в толпу погромщиков, но и во все московское население... полное убеждение, что Адрианов погромы разрешил. На многих местах погрома Адрианова встречали криками „ура“. Погромщики прямо говорили тем немногим полицей-
ским, которые на свой страх и риск пытались предотвратить разгром того или иного магазина: „Нам Адрианов разрешил, так уж вы не лезьте"»34.
Смысл этой традиционной полицейской провокации совершенно очевиден: выпустить пар — направить накопленное недовольство масс в другое русло. Однако на этот раз не только цензовая «общественность», но и правительство отдавали себе ясный отчет в опасных для режима последствиях московских событий. Уже тогда очевидцы указывали на ряд факторов, свидетельствовавших о том, что подлинные истоки недовольства, вылившегося из-за их темноты и неорганизованности в инспирированную властями стихийную вспышку,— в самом режиме и что в любую минуту это недовольство могло быть направлено по другому, истинному адресу.
События в Москве, писал генерал-квартирмейстер ставки верховного главнокомандующего Ю. М. Данилов, могли случиться «лишь в обстановке крайнего раздражения внутренним положением в стране». Именно это раздражение дало толчок течению в Совете министров, возглавляемому Кривошеиным и Сазоновым, смысл которого сводился к признанию необходимости опереться на общественные силы, т. е. на Думу и земско-городские союзы, чтобы «открыть клапан сверху, дабы уже чувствовавшийся революционный вихрь не взорвал всей государственной машины изнутри. Верховный главнокомандующий горячо сочувствовал этому движению, и в ставке были очень обрадованы известию о подробном и настойчивом докладе императору Николаю II мнения названной группы министров, сделанном А. В. Кривошеиным». Точка зрения названной группы была поддержана Николаем Николаевичем, заявившем об этом царю, как только тот спустя несколько дней после московских событий прибыл в ставку 35.
Шавельский полностью подтверждает это свидетельство. «Не подлежит никакому сомнению, что все три министра (Сухомлинов, Маклаков и Щегловитов.— А. А.) падали под натиском на государя со стороны великого князя и при большом содействии князя В. Н. Орлова»36. В ставке их увольнение «восторженно приветствовалось». «За вечерним чаем,— вторит ему Спиридович,— в нашем вагоне-столовой уже положительно говорили о новом курсе „на общественность", который принимается по настоянию великого князя, а посредником примирения правительства с общественностью является вызванный в ставку умный и хитрый Кривошеин»1'. В письме от 12 июня 1915 г. Николай II писал жене, что он назначает Поливанова военным министром по рекомендации Николая Николаевича 38.
Однако Родзянко считал, что решающую роль в отставке четырех министров сыграл его доклад, сделанный царю в ставке. «Государь был очень взволнован, бледен, руки его дрожали». «Обрисовав положение на фронте и в стране,— писал далее Родзянко,— я просил государя удалить Маклакова, Саблера, Щегловитова и Сухомлинова. Вскоре после доклада был уволен Маклаков, затем Сухомлинов»39. То же самое писал Родзянко
