Л.И.Шинкарев - Леонид Шинкарев. Я это все почти забыл
И еще одно, недавнее.
Письмо И.Ганзелки в Иркутск (20 мая 1968 г.). Ленька, милый, обнимаю тебя за
телеграмму и поздравления к первомайскому празднику. В последнее время я очень
часто вспоминаю тебя и всех близких и милых друзей – иркутян. И боюсь, что вы не
совсем правильно поймете, что у нас делается. В советских газетах пишут мало,
редко и не всегда с полным понятием. Это, конечно, огорчает много честных людей,
коммунистов, беспартийных, но в основном всех тех, которые любят и уважают
Советский Союз, и до сих пор думали о нем с полным понятием и доверием.
Ленька, это действительно положение нехорошее. Ты нас с Миреком знаешь.
Мы остались и остаемся такими, какими и были. Я в последние недели на очень бур-
ной публике несколько раз с удовольствием защитил дружбу к советским народам и
буду в этом продолжать, потому что дружбу и любовь менять нельзя. Но огорчает
меня, когда вижу, как много довольно высоко поставленных советских лиц поворачи-
ваются именно ко мне спиной и ищут дружбу среди тех, которые нанесли такой
ущерб и дружбе (действительной), и действительно социалистическому развитию
общества у нас.
Ну, ничего, Ленька, правда только одна. Время пройдет, и она проявится. Надо
работать и ждать. Хотелось бы уже продолжать работу у вас в СССР, но ответ-
ственные москвичи вдруг не знают, кто такой Ганзелка и Зикмунд, адрес потеряли.
Ничего, найдут, подождем. А все-таки было бы хорошо поговорить. По душам, как
следует. Ленька, обнимаю тебя, Макина и всех хороших друзей в Иркутске. Всегда
твой Юра 44 .
– Ребята, зайдите в дом! – зовет Нина. – Холодно!
Мы сидим и молчим, еще тесней прижимаемся под пледом плечами.
– Интересно, – говорит Виктор Федорович, – они из такой же, как у нас,
тоталитарной страны, с таким же аппаратом подавления, с тою же навязан-
ной идеологией. Но вот же выросли из нее, нормальные же люди! А? 45
…С Виктором Федоровичем мы встретимся 22 августа, оглушенные со-
общением о вводе наших войск. Он будет растерян и подавлен. Закрытость
его имени для прессы оберегала его от журналистов, которых в те дни обя-
зали привлечь авторитетных в области людей к публичной поддержке воен-
ной акции. Ко многим ученым, директорам заводов, писателям, художникам
приходили, но из близкого мне круга иркутян с «одобрением» не выступил
ни один. Люди предпочитали об этом не говорить, как о чем-то стыдном, не-
приличном. У местного начальства, по совести говоря, энтузиазма тоже не
наблюдалось; нехотя выполняли то, от чего невозможно было отвертеться.
– Вы знаете, – говорит Виктор Федорович, – я солдат, все делал и буду
делать для безопасности нашего государства. Без колебаний! Но та ночь,
письма из Праги… Что-то со мной происходит. Уже не могу все принимать на
веру. Спрашиваю себя: кому верить? А если все не так? 46
Под конец августа мне предстояло лететь в Москву. Перед поездкой еду
в Ангарск к Виктору Федоровичу. Мы заговорили о демонстрации семерки на
Красной площади. Он смотрит мне в глаза:
– Склоняю перед ними голову. И о нашей власти думаю, как эти ребята.
Но спрашиваю себя: а ты пошел бы с ними? Ты бы поднял своих рабочих, вы-
вел бы с плакатами на улицы? И отвечаю себе: нет, не пошел бы. Не вывел
бы. И не из трусости. Ребята на Красной площади отвечают за себя. А за мной
– город, комбинат, семь тысяч рабочих. И это, елки-палки, какая ни есть, моя
родина.
Ему кажется, что я не вполне улавливаю связь.
– Понимаете, я вырос внутри этой системы, стал ее винтиком. Всю
жизнь ей служу, надеясь, что этим служу родине. Не будем говорить о разни-
це между брежневской властью и родиной; я понимаю разницу, но разделить
эти два понятия не готов. Не я выбирал эту систему, многое в ней меня не
устраивает, вы знаете. Но оказавшись смолоду внутри, я всеми потрохами ее
укрепляю, веруя, что этим укрепляю родину. И буду это делать впредь, что-
бы никто не превосходил наш народ в силе и не обращался с нами высоко-
мерно. И какая бы ни была в стране сегодня власть, что бы я ни думал о ней,
поперек не встану. Слишком многое пришлось бы ставить на кон. Отвагой
ребят, повторяю, восторгаюсь. Военную акцию не одобряю. Чехов понимаю и
сочувствую. Но с протестом на Красную площадь не пойду. . 47
Виктора Федоровича не станет 12 мая 1987 года.
За гробом директора атомного комбината будет идти 250-тысячный
Ангарск. В городе появится улица имени Новокшенова, лауреата Государ-
ственной премии, крупного организатора атомной промышленности, рус-
ского интеллигента и патриота. Он верил, должен был верить властям, иначе
прожитая жизнь для него теряла бы смысл. И все-таки, даже в нем что-то по-
колебала Чехословакия 1968 года; тогда в первый раз пришла ему в голову
мысль, потом до конца дней не дававшая покоя: а если все не так?
Фотографии к главе 3
Министр национальной обороны Чехословакии Мартин Дзур на приеме у министра обороны
СССР Андрея Гречко (в центре) c маршалами Иваном Якубовским и Матвеем Захаровым.
Моcква, 1969
Леонид Брежнев – Александру Бовину: «Или уходи, выходи из партии, или выполняй принятое
решение». Бовин: «Выходить из партии я не был готов. Как прыжок в ничто…» Август 1968
Советские офицеры находят «подпольное оружие» на складах Народной милиции или под-
брошенное сотрудниками советской и чехословацкой госбезопасности
«А если все не так? …Чехословацкие события заставили задуматься директора Ангарского
электролизно-химического комбината, одного из организаторов атомной промышленности
в СССР Виктора Новокшенова (Иркутская область, 1968)
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. «Мы чувствовали себя послед-
ними дураками…»
Посол Червоненко: «Больше всех не хотел военного решения Андро-
пов…» Косыгин и Зимянин над «Заявлением ТАСС». Три версии раз-
говора с министром Дзуром. Драма семьи Свободы. Полуночная
встреча в Граде. «Мы чувствовали себя последними дураками…»
«Сделать из Праги Будапешт я не дам!» Как Черник подписался под
своей судьбой
В Праге подполковника Камбулова удивила нервозность на территории
советского посольства. Дипломаты висят на телефонах, встречают и уводят в
кабинеты испуганных чехов и словаков, своих тайных осведомителей, шу-
шукаются с ними по углам. Снуют журналисты, армейские чины, мужчины в
комбинезонах и с военной выправкой – эти «строители» и «туристы» здесь
появились за несколько дней до ввода войск; ездят по городу, «обнаружива-
ют» склады оружия, демонстрируют их корреспондентам как свидетельства
подготовки контрреволюции к захвату власти. Потом они сменят комбине-
зоны на офицерскую форму с орденскими колодками на груди. У некоторых
будут медали «За освобождение Праги», хотя по виду в те времена они ходи-
ли в детский сад; интендантские службы экипировали их спешно, было не до
мелочей.
У здания посольства из фургонов скрытно выгружают ящики с хлебом,
мешки с крупами, коробки консервов, железные кровати, постельные при-
надлежности. Подвалы посольства, будет вспоминать вице-консул
Н.П.Семенов, «превращались в столовые, комнаты отдыха, склады военного
имущества» 1. Работы идут при свете автомобильных фар и неярких садовых
фонарей. Люди передвигаются бесшумно, усиливая ощущение тревожной
ирреальности мира. Из Москвы прилетели человек тридцать в штатском,
«семерки», как называли чекисты между собой солдат наружного наблюде-
ния. Новички не вполне понимают, что происходит, зачем они здесь, молча
курят, глядя в полутьму и обмениваясь своими бедными предположениями.
Посольство готовится к осаде.
Со Степаном Васильевичем Червоненко мы встретимся в сентябре 1989
года в Москве, в Министерстве иностранных дел на Смоленской площади.
Сутулый, усталый, больной человек, с трудом передвигавшийся, будет долго
