Рене Карлино - Пока мы не стали незнакомцами
С тех пор как мы поссорились, я сильно похудела, постоянно чувствовала слабость и недомогание. Было невозможно сконцентрироваться хоть на чем-то, не говоря уж о социальной жизни.
Тати искренне извинилась, признав, что была частично ответственна за то, что произошло тем днем, когда все между мной и Мэттом подошло к концу.
— Это, наверное, к лучшему. Ты же не хочешь повторить путь Джеки Рид?
Мы с Джеки Рид ходили вместе в старшую школу, и я рассказывала ее историю друзьям как поучительную. Во время обеда Джеки Рид хвасталась своим парнем, учившимся где-то в Неваде. Долгое время в школе никто из девочек даже не верил, что этот парень существовал. Джеки всегда обыгрывала все так, будто они были очень продвинутыми, ведь их отношения развивались на расстоянии — будто так она ему нравилась даже больше. Вообще, она называла их отношения ОНР. Я же говорила ей, что нельзя все сокращать до аббревиатуры, потому что люди могут не понимать, что ты вообще имеешь в виду. Когда мы закончили школу, она поступила в паршивый двухгодичный колледж в Неваде, чтобы быть ближе к своему парню, хотя ее приняли в Йельский университет. Он бросил ее через два месяца. Теперь она жила дома и работала в сети ресторанов быстрого питания «Милки Куин». Мы все думали, что она полная кретинка.
Бедная глупая девчонка, похоже, просто влюбилась.
Дело было не в Тати и не в истории Джеки Рид. Мы с Мэттом разошлись, потому что чувствовали давление. То, что он подсунул мне документы об аннулировании брака, послужило доказательством того, что он не был настолько готов, как говорил. Вероятно, он осознал то же, что поняла и я: мы шли разными дорогами.
Выпускной год подходил к концу, потому я много времени проводила в своей комнате, заполняя бланки для стипендий и прячась от всех и вся. Однажды Мэтт сделал попытку остановить меня в коридоре, но я проигнорировала его. Позже я пожалела об этом, когда увидела, что он оставил мне у двери сэндвич. Я рыдала все время, пока ела его.
На моем столе лежала груда писем, на которую я на протяжении недели успешно не обращала внимания, потому что догадывалась о содержании одного конкретного послания. Письмо было в самом обычном конверте, адресованном мне от мамы. Белом стандартном конверте, не предвещавшем ничего хорошего. Я взяла его и стала сверлить взглядом. На стороне с обратным адресом буквы были размыты, будто кто-то сбрызнул их водой. После прочтения я поняла, что то, должно быть, были ее слезы.
Наконец, одним утром я решилась открыть его.
Дорогая Грейсленд,
Мне так жаль, что я не могу сказать тебе это лично, но на банковском счету недостаточно денег, чтобы оплатить тебе перелет домой. Твоему брату был нужен новый рюкзак, а мы ведь еще даже не купили твоей сестре новую школьную форму на этот год. Все разваливается. Как я могу тебе такое говорить? Я больше не могу выносить алкоголизм твоего отца. Мы разводимся, он будет жить с твоим дядей. Я с твоими братом и сестрами переезжаем к бабушке, пока не встанем на ноги.
Я знаю, что твой отец любит тебя, и мы гордимся тобой. Мы не хотим, чтобы ты что-то взваливала на себя. Просто сейчас мы не в силах помогать, и не думаю, что мы можем позволить себе прилететь к тебе на выпускной. Прошу, пойми. Ты всегда была такой независимой, и мы не думали, что ты вообще захочешь нас там видеть. Ты всегда сама могла сводить концы с концами, Грейс, и мы за это гордимся тобой. Мы тебя любим. Когда сможешь себе позволить, приезжай домой навестить нас, мы постелем тебе у бабушки на диване.
Должна сказать тебе, что, чтобы вылечить зуб твоей сестры, нам пришлось продать пианино и еще несколько твоих вещей, которые, думаю, тебе и не очень-то были нужны. Мы любим тебя. Продолжай делать свое дело.
С любовью, мама.
Сказать, что у меня случилась истерика, это ничего не сказать. Я не могла остановить слезы. Я думала: «Как они могли?». Как они могли оставить меня из-за своих собственных ошибок? У меня не было ни машины, ни денег, чтобы где-то жить, а мама использовала зуб моей сестры как очередную причину, чтобы я выслала ей половину своего студенческого займа. Куда же ушли эти деньги? Все это было слишком угнетающе.
Второй конверт пришел из офиса «Студенческой финансовой службы»: это было напоминание о все еще висящем на мне долге в размере восьми сотен за жилье. Рыдая в углу комнаты, я лихорадочно размышляла о возможностях. Я могла бы выступать с виолончелью, но за это платят жалкие крохи.
Я шмыгала, обняв подтянутые к подбородку коленки и зажав между ними голову. Можно продать виолончель. Отправиться домой, жить у бабушки на диване и работать в ресторане «Милки Куин». Я могу просто сдаться.
Тогда я услышала бормотание Мэтта.
— Малышка? — Он открыл дверь. Я не слышала этот голос вот уже три недели.
— Я в порядке, Мэтт.
Он подошел ко мне.
— Что случилось?
Не глядя на него, я протянула ему два пропитанных слезами письма. Он тихо прочел их, после чего примостился рядом со мной.
— Я могу помочь тебе.
— Нет.
Большим пальцем он провел по моей щеке, вытирая дорожки слез.
— У меня есть деньги.
— Нет, Мэтт. Тебе придется просить отца, а я не хочу, чтобы он снова выручал меня.
— Это не отцовские деньги. Я продал фото. Я хотел тебе рассказать, но ты, твою мать, не говорила со мной.
— Я думала, мы расстались. — Я поднялась, подошла к столу, взяла бумаги, подтверждающие аннулирование нашего брака, и передала их ему. — И ты развелся со мной.
Мэтт тут же сделал из листа бумажный самолет и запустил его в открытое окно общежития.
— Настоящим нарекаю тебя моей бывшей женой. И что? Кому какая разница? Это не имеет значения.
Я уставилась на него.
— Все не так просто, да? — спросил он.
— Мне нужно время.
— У нас его не так много.
Я уселась на подоконник и посмотрела на одинокое раскачивавшееся дерево, росшее во внутреннем дворе.
— В этом и проблема. Время. — Я повернулась к нему. — Какое фото ты продал?
— На котором сфотографирована ты. В нашу первую встречу. Где ты поднимаешь пуговицу с пола. Мистер Нельсон выбрал его для университетской галереи, и оно было продано в первый же день. Я в шутку написал на ценнике сумму в тысячу долларов, думая, что никто его не купит. Эти деньги как мои, так и твои. Я хочу, чтобы ты их взяла. — В его взгляде была искренность и теплота. Мы общались, и это было хорошо.
— Они не мои.
— Ну, на правах моей бывшей жены… — Он начал смеяться. — Мы могли быть женаты, когда фото было продано. Как знать?
Я не справилась с собой и тоже рассмеялась.
— Мы были женаты всего пару дней. Да и в любом случае, сумма должна была бы делиться пополам.
— Ладно, давай так. Я заберу пять сотен, а потом отдам их тебе в качестве платы за работу моделью.
— Как бы я хотела просто посмеяться, но слишком зла на родителей. Поверить не могу, что они решили, будто я не захочу видеть их на выпускном, — выговорилась я.
— Это их способ притупить свое чувство вины.
— Они доведут меня до гребаной психушки.
— Нет. — Внезапно он стал серьезным. — Не доведут. Как только ты перестанешь так думать и увидишь, насколько ты потрясающая, чувство обиды на них сменится на благодарность. Будет похоже на что-то типа: «Как же я рада, что родители не заботились обо мне, ведь это сделало меня мега-охеренной».
Проникаясь его словами, я несколько мгновений сидела, не проронив ни слова. Я знала, что он имел в виду.
— Да, наверное. Однажды я подумаю: «Спасибо, мама и папа. Вы скоты».
— Именно! — подтвердил Мэтт победно.
— Спасибо, Мэтт.
— Всегда рад, — ответил он, поднимаясь на ноги и направляясь к двери. — Эй, подождешь тут не долго? Мне нужно сбегать кое за чем.
— Ладно.
Он вернулся довольно быстро и принес с собой пончики, апельсиновый сок, маленький репетиционный усилитель и электрогитару, принадлежавшую, похоже, Брэндону. Я лежала на кровати, так что просто перекатилась на бок и подперла голову рукой. Я наблюдала, как Мэтт сновал по моей комнате туда-сюда. Он положил три обрызганных радужной глазурью пончика на тарелку и протянул мне вместе с маленькой бутылкой апельсинового сока. Он не сказал ни слова, просто улыбнулся. Было довольно рано, но в моей комнате уже стало достаточно жарко и душно.
Он снял обувь, через голову стянул футболку со Smiths и бросил ее мне.
— Можешь надеть ее, если хочешь.
— Мэтт…
— Что такого, тебе же нравится носить мои футболки.
Это было правдой. Я разделась до лифчика и трусов и облачилась в футболку Мэтта. От его запаха мне стало уютно, и я ощутила покалывание.
— Видишь? Так лучше, — сказал он. Я кивнула.
На нем были только черные джинсы, ремень, сделанный моими руками, и цепь, которая крепилась к бумажнику и шлёвке.
Присев рядом с усилителем, он подключил его в розетку и посмотрел на меня. У меня на глаза наворачивались слезы.
