Слава Бродский - Бредовый суп
Все трещало у них по швам. А им надо было как-то удержаться. И они были вынуждены ввести лагерные порядки в повседневную жизнь: шаг в сторону – и конвой открывает огонь без предупреждения.
Скоро они запретили почти все. Были неимоверно большие ограничения на то, что, где и как можно было пить, говорить, смеяться, читать, писать, смотреть, слушать.
– Ходить? – спросил Маартен.
– Ходить, – сказал я.
– Ходить не запрещалось, – сказала Маринка.
– Запрещалось.
– Он шутит, – сказала Маринка. – Хотя, может быть, я что-то забыла. Я просто не могу и не хочу уже помнить обо всем этом.
Маартен напряженно смотрел на меня.
– Куда-то пойти было можно, – сказал я. – Но было время, когда днем просто так по улицам ходить было нельзя. Тебя могли арестовать. И нужно было показать справку, что ты находишься в отпуске или что-то в этом духе, чтобы тебя отпустили.
Особенно охранялись те места, где была хотя бы потенциальная возможность встретить иностранцев. По этой причине в одном месте, где я работал, никому из нас не разрешалось ходить ни в рестораны, ни в театры.
– А можно я тоже назову какое-нибудь слово? – спросила меня Керен.
– Конечно.
– Брюки, – сказала Керен.
– Ага, – сказала мне Маринка, – вот ты и попался.
– Да, на брюки никакого криминала, кажется, нет.
– Смотри, Керен, – сказал Маартен, – ты сегодня отличилась.
– Да, – сказал я, – молодец.
Керен вся сразу засветилась улыбкой.
– Я подумала, – сказала она, – что надо дать какое-нибудь самое обыкновенное слово.
– Да, наверное, это правильно, – сказала Маринка.
Керен продолжала счастливо улыбаться.
– Нам надо идти, – сказала Маринка, – мы хотим покататься на каноэ сегодня.
– О, это прекрасно, – сказал Маартен.
– У нас тут очень бурная вода, – сказала Керен, – будьте осторожнее.
– Конечно.
– Вы поедете дальше или вернетесь на ланч?
– Нет, мы уезжаем сейчас.
– Я вспомнил, – сказал я.
– Что? – спросила Маринка.
– Я вспомнил про брюки.
– Какие брюки? – сказала Маринка.
– Ты же спрашивала про брюки, – сказал я Керен.
– Да.
– Как я мог забыть? Ширина брюк вот здесь, в самом низу, строго регламентировалась. Причем в разные годы – по-разному. В конце пятидесятых она не должна была быть меньше двадцати сантиметров.
– Что это значит? – спросил Маартен.
– Это значит, что если у тебя брюки были шириной девятнадцать сантиметров, то тебя выгоняли с работы, за восемнадцать – сажали в тюрьму, а за семнадцать …
– Расстрел? –спросил Маартен и улыбнулся.
– В конце пятидесятых до расстрела просто за брюки вряд ли могло дойти. Даже и тюрьма не была обязательна. Могли запретить жить там, где ты жил. Если ты после этого затихал, то о тебе могли и забыть. Ну а если ты продолжал упорствовать, тогда с тобой могло произойти все, что угодно.
Все молчали, и Маартен смотрел на меня довольно тупо.
– Я думал, что ты шутишь, – сказал он.
– Нет, я не шучу. А через несколько лет все было совсем наоборот. Нельзя было носить брюки шириной более двадцати двух сантиметров. Но это были немного другие времена. Как перевести слово “оттепель”? – спросил я Маринку.
– Это, когда было очень холодно, а потом стало просто холодно, – сказала Маринка.
– Большое спасибо. Так вот, когда у них стало просто холодно, тогда за двадцать три сантиметра строго предупреждали, за двадцать пять – выгоняли с работы, а за двадцать семь – в тюрьму.
– Ты шутишь, – сказал Маартен.
– Какие тут шутки, – сказал я. – Говорю тебе, все было полным бредом. Люди в бредовых одеждах сидели в бредовых комнатах на бредовых стульях и бредовыми ложками ели бредовый суп.
Мы опять несколько секунд простояли молча.
– Маартен, ты хотел поговорить с русскими? – сказал я. – Ты поговорил.
– Нет, нет, – сказал Маартен, – я немного, знаете… Было очень приятно с вами познакомиться и поговорить.
– Мне тоже, – сказал я.
– Очень приятно было познакомиться с вами, – сказала Маринка.
– Было очень приятно с вами поговорить, – сказала Керен.
Нам надо было ехать всего полчаса до того места, где мы должны были оставить машину. Там нас посадили в автобус и завезли вверх по реке миль на десять. И, наверное, уже минут через пять я начал выбирать для нас лодку.
Маринка пошла переодеваться. Я увидел, как она перебросилась парой слов с какими-то французами. Они тоже собирались сплавиться вниз на двух каноэ. И пока Маринка купальник надевала, они уже отчалили.
Мы стали спускаться вниз. И Маринка сначала чего-то все боялась, хотя там было мелко и течение было не быстрое, но перестала пугаться как только мы прошли первый порог.
На втором пороге наши французы сели, потому что там было совсем мелко. И мы мимо них очень лихо проскочили. А я им поулюлюкал, по ушам похлопал и еще руку в локте согнул. Ну, знаете, наверное, такой вполне международный жест есть...
Французы наши совсем обалдели от этого и смотрели на меня с изумлением. И глаза у них у всех были очень круглые.
– По-моему, мы славно сплавились, – сказал я.
– Да, – сказала Маринка. – Только зачем ты показывал язык этим французам? Тебе не стыдно?
– Конечно, стыдно, – сказал я.
Мы приехали в Рошфор. Там мы с трудом нашли наш отель. К нам вышла его хозяйка. И мы потратили, наверное, минут пятнадцать, чтобы объясниться с ней, потому что она, по-видимому, плохо понимала нас, а мы плохо понимали ее. Она сразу стала показывать нам меню завтрака, ланча и обеда.
– Мы посмотрим это потом, – сказал я. – Мы устали и хотим отдохнуть сейчас.
– Меню сейчас, – сказала хозяйка.
– Меню потом.
– Сейчас. Надо знать, сколько.
– Нисколько, мы будем есть в другом месте, – сказал я.
– Как хотите.
– Мы хотим посмотреть нашу комнату.
– Меню сейчас, – сказала хозяйка.
– Меню нет, – сказал я, – нет меню.
– Меню нет – комнаты нет, – сказала хозяйка.
– Комната есть, – сказала Маринка, – мы резервировали.
– Меню нет – не резервировали, – сказала хозяйка.
Мы сели в машину, и Маринка стала листать свои путеводители.
– Давай сначала пообедаем где-нибудь, – сказал я. – А то я так разнервничался, что очень есть захотелось.
– Нет, давай сначала найдем отель, – сказала Маринка.
Мы довольно быстро нашли другой отель. И сразу пошли обедать. Мне дали отличную форель, шампиньоны и пиво ”Roshefort”. На нем было написано 2x8 и 1x8. Я не знал, что это значит, но пиво мне понравилось.
Часть шестая
П а р и ж
Я помнил все в тот час прощальный:
Прохладу первых дней весны,
И море звезд, ладони пальмы,
И волн спешащих буруны,
И мягкий белый свет луны,
И дни счастливые, как сны…
Забыл я лишь обет венчальный.
Г л а в а 19
– Да, конечно, конечно, – сказал помощник Генерального консула России в Нью-Йорке. – Консул может заверить эту доверенность. Это будет стоить сто долларов.
Я посмотрел на него.
– Распоряжение консула, – сказал помощник и развел руками. – Будет готово через две недели. Но если вы торопитесь, я мог бы ускорить.
– Я не тороплюсь, – сказал я и стал отсчитывать деньги.
– Мы не можем принять наличные, – сказал помощник.
– Хорошо, тогда возьмите у меня с карты.
Я протянул ему мою кредитную карту.
Помощник стал вертеть ее в руках.
– Как же я возьму с нее? – спросил он.
Я достал чековую книжку.
– Мы не можем взять чек, – сказал помощник.
– Почему?
– Всякое может быть. Это очень рискованно.
– Вы шутите.
– Сейчас, – сказал помощник, – я спрошу.
Мимо проходила девушка.
– Мы можем принять чек? – спросил ее помощник.
– Нет, – сказала девушка.
– Почему? – спросил я.
Девушка повернулась ко мне и провела взглядом по моему костюму.
– Какая там сумма? – спросила она.
– Сто долларов, – сказал помощник. – Я говорю, всякое может быть...
– Вы – американец? – спросила меня девушка.
– Нет, – сказал я.
Девушка немного подумала.
– А ваша жена – американка? – спросила она.
– Да, – сказал я.
– Можно, – сказала девушка.
– Можно, – сказал мне помощник.
Светка
Париж, 17 августа 1997 года
Мы проснулись не очень рано, и, когда мы спустились вниз на завтрак, было уже девять часов. Очень скоро мы опять тронулись в путь и, наверное, через час въехали в Bouillon. Мы стали покупать билеты, чтобы проехать на паровозике по всем окрестностям города. И нам сказали, что экскурсовод будет говорить на четырех языках: голландском, французском, немецком и английском. Когда мы начали осматривать окрестности, я попросил нашего экскурсовода повторить все, что он сказал, по-английски. И, по-моему, он стал уверять нас, что это был английский.
