МИХАИЛ - СУПОСТАТКА
Я закончил мельницу, опробовал: просто великолепно. Мука получалась, конечно,
не первого сорта, но такая с отрубями даже много полезнее.
Среда стояла рядом, наблюдая за мной с детским любопытством, а когда миска
наполнилась вкусно пахнущей мукой, одарила меня уже далеко не детским восхищѐнным
взглядом.
Поразительно: с каждым часом мы всѐ больше понимали друг друга с полувзгляда.
Была именно та ситуация, когда слова излишни.
В моей жизни (думаю, и у Среды тоже) пошла светлая полоса. И с каждой минутой
она становилась шире, светлее. И всѐ вокруг, казалось, радовалось за нас, помогало
продлить наше благополучие: дни стояли тѐплые, трава не спешила пожухнуть, и мы
продолжили заготовку сена, Машка оказалась беременной, лисы не так варварски
грабили мои охотничьи трофеи. Закрома наши насыщались последними грибами,
ягодами. Коптили рыбу, мясо.
К моему великому удивлению, весьма тесно подружились Среда и Раечка. Рысь
большую часть дня находилась рядом, буквально хвостиком следовала за девчонкой.
Они сошлись настолько, что Раечка позволяла и погладить себя и слегка потискать.
Прямо не рысь, а обычная домашняя кошка. Днѐм запросто заходила в дом, если там
находилась Среда, порой нагло забиралась на Слоника и залегала подремать, как на
лежанке. На ночь не оставалась: едва стемнеет, уходила.
Вообще-то еды для неѐ у нас всегда хватало, так что необходимости в охоте не
было. Однако утром на крыльце мы обнаруживали нетронутую тушку зайца или дичь.
Похоже, Раечка усвоила правило, что в нашей "семье" всѐ добытое - в общий котѐл.
Настя всѐ так же давала много вкусного и жирного молока. Я сделал маслобойку - по
памяти, из далѐкого детства,- и у нас ежедневно к столу было первоклассное масло. Что
существенно разнообразило меню.
Раны Среды затянулись и ходко заживали, оставляя досадные шрамы.
Восстановился нормальный голос: она больше не сипела. Голос Среды оказался весьма
приятным: мягким, грудным, и, на мой взгляд, чувствительно сексуальным.
Вот, пожалуй, для полнейшего моего счастья не хватало как раз секса.
Необъяснимое, едва уловимое что-то ещѐ стояло преградой. Это особенно
чувствовалось, когда приходило время укладываться спать. Мы медлили, оттягивали этот
момент, искоса поглядывали друг на друга, но "преграда" незримо стояла между нами, сдерживала, охлаждала горячие мысли. Наконец, сонливость одолевала, я гасил свечи и
лучины: мы укладывались по своим местам - Среда на кровати, я на лавке.
Я долго не мог заснуть, перебирая в голове все за и против, пытаясь понять: что же
меня сдерживает? Разница в возрасте? Пожалуй, нет. Тогда что? Боязнь, что всѐ
получится не по обоюдному зову, а по... желанию господина? Это ближе к истине:
наложница мне не нужна. Возможно, это обстоятельство и сдерживало: ждал, когда
искреннее подлинное желание возникнет у Среды.
А что Среда? По всему, над ней довлеют дремучие традиции, по которым мужчина,
не раздумывая, хочет и берѐт, а участь женщины подчиняться и отдаваться, тоже не
терзаясь думами. В этом свете моя медлительность, нерешительность может
рассматриваться как... мужская несостоятельность, ущербность. Может, в эти минуты -
чувствую, тоже не спит,- она как раз и думает об этом, и клянѐт судьбу за дефектный
подарок...
Мда... более чем странная ситуация для бывшего бабника.
Не поверите, но в эти дни я совершенно забыл о супостатке Ритке. Точно еѐ
явление было глюком, от которого память избавилась, как избавляемся мы от обѐрток и
пустых сигаретных пачек.
Рита сама напомнила о себе.
66
Во второй половине дня, ближе к вечеру, я отправился на "Карповку": воды
почерпать, заодно и порыбачить. Только "включил" водопровод, как рядом с моими
ногами со звучным чмоком врезался в воду камень. Инстинктивно отпрянул на берег,
глянул: на противоположном стояла Рита, вся в шкурах, в руках вертит широкий
сдвоенный ремень. По всему, Рита использует его как пращу.
-Привет. Что в гости не заходишь? - как можно миролюбивее спрашиваю.
-Да пошѐл ты! Коровоѐб! Ты мне противен.
-Взаимно. Дура ты дура. Вбила в голову то, чего нет. Что, до сих пор в обиде?
Извини, ляпнул тогда...
-Не нужны мне твои извинения. Обид я не прощаю!
-Ну и глупо! Чего камень-то швырнула?
-Хотела посмотреть на морду твою. Вижу: спокоен, доволен жизнью, не терзаешься.
-Из-за чего терзаться? Что тебя обидел? Что ушла? Ещѐ раз повторю: глупо, по-
детски поступила. Ты, я вижу, тоже в порядке. Так чего терзаться? Рит, может, хватит
дурью маяться? Давай мириться.
-Не собираюсь.
-Ну, и чѐрт с тобой! Дуйся дальше, пока желчь не спалит.
-Не боись. Я не такое пережила...
-Нашла чем хвастать. Глупая взбалмошная девчонка, возомнившая себя крутой.
Ремня бы тебе всыпать.
-Иди, попробуй. Давай, трахальщик свиней, иди сюда.
Я шагнул к воде. Рита взмахнула пращой и, спустя мгновенье, камень врезался в
ведро, пробив его насквозь.
-Ты больная! По тебе плачет дурдом.
-Заткнись! Следующий не промажу.
-Всѐ, умолкаю. Мне нет дела до тебя. Ты мой глюк.
Взял ведро, и подчѐркнуто игнорируя Риту, занялся его починкой. Зараза! придѐтся
по новой переплетать.
-Козѐл!- выкрикнула Рита, и тотчас камень пребольно врезался мне в плечо. - Это
тебе напоминание, что я не глюк.
Я решил и этот выпад проигнорировать: рискованно, однако, злить эту
ненормальную. Пращѐй владеет отменно... вынудит трусливо улепѐтывать, а этого очень
не хотелось.
Не пришлось: послав меня далеко-далеко, Рита скрылась.
Ну, и чѐрт с тобой, идиотка! Не хочешь по-людски, не надо. Не больно-то и
огорчимся.
Пока я переплѐл ведро, пока почерпал воду, подступили вечерние сумерки. Небо
затягивалось тучами, обещающими дождь. Ладно, рыбалка отменяется. Завтра с утречка
приду.
Неожиданно разболелось плечо. Глянул: здоровенный синяк расплылся по всему
плечу. Странно: камень-то был небольшой, да и одѐжка смягчила удар. Ноющая боль
спускалась вниз по руке, и вскоре достигла пальцев. Шевельнѐшь пальцем, а кажется,
дѐрнул нить, конец которой привязан к мышцам на плече, и - взрыв боли... Кретинка!
Видимо вложила в удар всю свою ненависть. Что б тебе...
Я не завершил мысль: рядом хрустнуло. Резко обернулся: в двух шагах от меня
стояла встревоженная Среда. Наверху, у спуска, застыла в позе классической копилки-
кошки Раечка.
Я торопливо стал натягивать рукав, морщась от боли.
Среда вдруг шагнула вплотную ко мне, ухватилась за рукав, потянула, вновь
обнажив плечо. Широко распахнув глаза, уставилась на синяк, затем осторожно
прикоснулась пальцами, вопросительно глянув мне в лицо: мол, как могло такое
случиться?
-Всѐ равно не поймѐшь. Есть у нас ненормальная соседка, русского языка не
понимает...
-Русь?- внезапно дѐрнулась Среда.
-Представь себе,- я свободной рукой похлопал себя по груди.- Я русский, и зовут
меня Михаил. А там, на острове моя землячка, у которой крыша дала течь.
67
-Русь?- повторила Среда со странной интонацией, и мягко протянула:- Мисааль?
-Ну, если тебе так удобно, пусть будет Мисааль. Значит, ты знаешь или слышала
про Русь... Уже тѐпленько: летописные времена, это не античные. Хотя, если по правде,
какая собственно разница.
Среда произнесла длинное напевное предложение, в котором гласные были
растянуты, а согласные точно обкусаны. Отдалѐнно напоминает финскую речь, вернее,
прибалтийскую.
-Хорошо бы то же самое, но по-русски.
-Русь, - повторила Среда, вздохнув.
-Всѐ ясно, что ничего не ясно. Ладно, девонька, побрели домой, пока ещѐ видно
тропу.
Дома меня дожидались уже готовая баня и отменный ужин. Его аппетитные запахи
гуляли по двору. Вдохнул - и, что называется, едва слюнками не захлебнулся. Но Среда
потянула меня в баню.
Из истории мы знаем, что в старину наши предки рожали в основном в бане. В этом
был не только физиологический аспект: расслабленность женского организма, ребѐнок
выходил из чрева в аналогичную среду - температура, влажность,- что, естественно, не
травмировало его слабенькие мозги. Был, видимо, и некий духовный смысл: выход в
Большой Мир через баню, через омовение Водой. Своеобразное крещение предков,
которое христиане слямзили (не секрет, что вся религия, вся мифология христианства -
чистейший плагиат), и свели к убогому обряду макания в купель...
К чему это я? К тому, что на исходе последнего дня сентября в неведомом веке в
бане родилось Большое Чувство!
Я прожжѐнный в прошлом бабник, гинеколог-акушер и отчасти циник, искушѐнный в
сотнях способов, вариантов, поз, был сражен, убит, раздавлен и... возрождѐн. Такой
трепетной страсти, такой ласки и нежности... я просто не представлял, что они могут быть
