Ника Батхен - Дары Кандары
божьей марионеткой – словно кто-то двигал ей, дабы исполнить высшую волю. Роженица взвыла, стиснув
плечи монахинь.
– Кладём. Ну!
Девочка. Дышит. Кричит. Господи, на всё твоя воля! Бессильная Флоримонда открыла глаза,
потянулась молча. Паола дала ей младенца, ещё необмытого, женщина обняла мокрую драгоценность, губы
ее дрожали. Кровь? По ноге вилась тёмная струйка – вялая и спокойная. Расторопная Агнесса поднесла
чашу вина с водой, роженица жадно выпила, щёки чуть порозовели. Паола коснулась тонкого запястья,
трогая пульс, ещё раз ощупала белый живот… кажется обошлось. И Беата глаза продрала… кастеляншей её,
простыни считать, а не с больными сидеть.
– На колени.
Сёстры встали кругом около койки и сотворили короткую благодарственную молитву. Воистину чудо
божье… Как только смолкло последнее «Амен», крестьянка кашлянула в кулак:
– Пособили бы…
Монахини оглянулись и засмеялись хором – роженица подстелила под себя рубаху и сделала
младенчика быстро и незаметно. Здоровенный мальчишка, красный как рак, уже сосал тяжёлую, вислую
грудь, оставалось только перерезать пуповину.
– Матушка!!! – та же послушница сунула в дверь остроносое личико, – там торговец из Николетты
пришёл, грозится…
Промокнуть лоб, вымыть руки… сменить одежду не успеть. Тяжело шаркая башмаками, Паола
вышла в коридор – и столкнулась с торговцем нос к носу. Незнакомый высоченный брюхатый дядька в
сапожищах, по колено заляпанных дорожной грязью, лоснящихся шоссах, суконной куртке пахнущей
навозом и лошадьми… по сальному воротнику вши гуляют.
– Вечер добрый, матушка! Значитца так – забрали вы со святого Жуана по сю пору вина пять бочек,
свечей два ящика, сахара тростникового десять золотников, масла оливкового бочонок, смолу кедровую и
ножик редкостный…
– Выйдем-ка сын мой из дома скорбей, – спокойно сказала Паола, повернулась спиной к торговцу и
направилась к выходу. Незваному гостю ничего не оставалось, как двинуться следом. Впрочем, дождь его не
охладил.
– Я, матушка, человек божий и кроткий, но убытков не потерплю! Раз забрали – расплачиваться
извольте, моё имущество, не чужое…
– Я у тебя, сын мой, и ржавый гвоздь на ярмарке святого Мартина покупать бы не стала, – как бы
случайно Паола оперлась спиной о влажную стену, отёкшие ноги с трудом держали тело.
– Я, матушка, Бернардо Гаппоне, зять и наследник Луки Боршезе, честного купца из города
Николетта. Батюшка волею Божией слёг в параличе, передал все дела мне с супругой, – голос у верзилы был
уверенный и даже гордый.
– А если батюшка ваш Божией волей поднимется и отчёт у вас спросит, что вы ему скажете – мол,
бочку вина святой обители на помин души пожалели?
– Пять бочек, матушка. Пять, не считая оливкового масла…
– Сын мой, не искушай мою кротость. Дела я вела с Боршезе и счета сводить буду с Боршезе.
Поручение с подписью и печатью ведь не вытребовал у батюшки, побоялся – он тебя наследства лишит,
скупердяя. А в обитель пришкандыбать у христовых невест деньги вымогать не постыдился?!
– Батюшка обезъязычел и под себя ходит. Даже если он Божей милостью, – тут верзила криво
перекрестился, – поднимется, прежним хозяином ему уже никогда не стать. Деньги всё равно что мои,
матушка, а Бернардо Гаппоне честь торговли блюдёт и ущерба терпеть не станет!
…Господи прости и помилуй грешницу… Паола быстро огляделась – никого из сестёр во дворе не
было, никакой любопытный не торчал из окна. Ну, держись, сучий сын, гроб повапленный.
Не прошло и пяти минут, как торговец спиной вперёд вылетел за ворота обители. Он был бледен и
мелко крестился. Отвязав от ограды пучеглазого мерина, Гаппоне пустился в галоп, и лишь когда голубой
купол часовни исчез за холмами, остановился сплюнуть в дорожную грязь «вот чёртова баба!»
Маленький колокол пробил восемь. Молитва. Трапеза. С утра надо будет послать в замок кого-нибудь
из сироток порасторопнее – пусть графу скажут, что Господь его детками наградил. «Королевский выбор»
мальчик и девочка, оба живы и похоже, что оба выживут – дети от трудных родов, явившиеся на свет с
Божьей помощью частенько бывают удачливы. Марго не пришла к общему столу, её больной всё ещё
остаётся между жизнью и смертью. Паола подумала, что стоит заглянуть в палату и проверить, не пора ли
сменить сестру – в деле целения тяжких хворей Марго была лучшей (даже лучше самой Паолы), но
рассчитывать силы, увы не умела и не раз уже было, что надорвавшись, она сама валилась с ног на долгие
недели оставляя Паолу без верной помощницы. …Да, и десять молитв по чёткам три месяца кряду не
меньше. Грехи мои тяжкие, неисцелимые, стыд-то какой, матушка… У себя в келье Паола встала на колени
рядом с узкой койкой, накрытой одеялом из тонкой колючей шерсти, да так и уснула, уткнувшись седой
головой в постель.
– Матушка!!! Матушка!!! – визгливый голос сестры Беаты бил в уши. Паола открыла глаза – сквозь
узенькое оконце кельи еще не пробивался свет. Что случилось?
– Матушка, там за воротами прокажённый!
– Слава богу, что не чумной. Вы впустили его, конечно? – неловкими со сна руками Паола прятала
волосы под чепец и оправляла одежду. Колени ныли, тело словно налилось свинцом.
– Матушка, это же прокажённый!!!
– А вера тебе на что? Христос твоя защита и опора, будешь молиться истово – он тебя не попустит до
этакой вот беды. Флигель святого Антония – свежий тюфяк туда, одеяло, бинтов. Я сама его впущу. Ступай!
Беата убежала, отвратительно громко стуча по камням деревянными подошвами. Паола подтянула
чепец, прочла «Отче наш» и, опираясь о койку, с трудом поднялась. Проказы она не боялась – если верить
«Вертограду Целебному» важно было не соприкасаться со зловонными язвами страдальца и не есть из его
посуды. Дождь кончился. Нежный серпик луны выглядывал из-за купола храма, воздух пах мокрой свежей
листвой и цветами… какие цветы в ноябре, мнится, конечно же, кажется с недосыпу. Уверенной рукой
Паола отодвинула тяжёлый засов и вышла за ограду обители. На камне подле дороги и вправду сидел
прокажённый – в колпаке с бубенцами, закрывающем лицо, в балахоне непонятного цвета, с тонким
посохом в обвязанной мокрым бинтом ладони.
– Мир тебе, сын мой. В обители ты получишь приют и кров и подмогу, – привычно произнесла Паола.
– Мир тебе, дочь моя! В мире ты найдёшь смех и счастье и прекрасную жизнь, – прокажённый
откинул с лица капюшон, и Паола увидела белокурого, пышноволосого, пышущего здоровьем юношу с
родинкой у губы. Он был прекрасен и полон света, словно ожившая золотая карнавальная маска.
– Ты явился опять, старый дьявол? Ужели тебе не осточертели эти прогулки?! – с безмятежной
улыбкой Паола отступила на шаг. Она казалась спокойной, только ногти до крови впились в ладони.
– Я надеюсь – вдруг ты передумаешь раньше, чем оставишь земную юдоль. Или же, наконец,
соскучишься в этих стенах, – изящной ладонью юноша указал на монастырь, отставленный мизинчик
украшало кольцо с ярким сапфиром, – грязь, кровь, крики и никакого веселья, Пьетра!
Паола вздрогнула.
– Пьетра, ласточка, легконожка, радость моя! Тысячи тысяч танцевали на площадях и собирали в
бубны гроши, тысячи тысяч пачкали гримом щёки и рядились в пёстрые тряпки, но подобной тебе не
случалось с тех пор, как первый актёр примерил первую маску! Пьетра…
– Паола. Сестра Паола. По деревням уже шепчут «Святая Паола» – но твой лживый язык не сможет
это произнести, бес Леонард. Во имя Отца и Сына…
– Оставь попам эти штучки, Пьетра, – губы юноши изогнулись капризно – ты же знаешь, что
достаточно сказать «уходи» и я исчезну, как истинный рыцарь, покорный и взмаху ресниц своей Донны. Как
дальше?
– Услышав соловья в роще, я вспомню о чудном голосе моей Донны. Увидев зелёный луг, пожелаю,
чтобы Донна смогла отдохнуть на нежнейшем ложе. Касаясь губами потёртой кожаной фляги, подумаю, что
однажды Донна соизволила напиться из неё – и память о поцелуе будет такой же сладкой, как и сам
поцелуй, – словно против воли Паола произносила давно забытые фразы.
– Мой возлюбленный – сокол в апрельском небе, нет быстрее его. Мой возлюбленный – пламя, рядом
с ним я не мёрзну и в январе. Мой возлюбленный так прекрасен, я гляжу на него и не замечаю солнце, –
голос юноши стал вдруг высоким, женским…
Паоле почудилась слитная песня флейты и барабана. Старик Панталоне выкрикивает – «Спешите
увидеть, вы такого не видели никогда!». От трико Арлекина пахнет потом и смехом. Пёс Арто скребёт лапой
