Михаил Валин - Дети Гамельна. Ярчуки
Финн потряс головой, замычал, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. И сообразить, кто же тот наглец, что решил так жестоко подшутить над перебравшим товарищем. Йозеф? Нет, Збых это! Ууу, точно, это мерзопакостный Литвин, чтоб у него пуцька отсохла!
Сильный рывок уронил наёмника в траву. Понявший, что этакая шутка уже вышла за разумные пределы, он попытался ухватиться за кинжал, что висел на поясе. Не позволили…
Шаловливая луна выкатилась из-за тучи, осветив всё вокруг. Магнусс мигом протрезвел от страха - ему в запястье стальной хваткой вцепилась человеческая кисть, на которой лишь кое-где уцелели останки плоти. Финн рванулся изо всех сил, но ничего не добился – неведомый подземный враг ухватил и за последнюю свободную конечность.
Магнусс выплюнул рыбу, набрал воздуху в легкие, дабы исторгнуть панический вопль. Но вышел только сдавленный сип – его крепко ухватили за кадык костяными пальцами, пережав крик...
***
Сначала Мирослав подумал, что далёкий сдавленный полукрик-полувсхлип в шуме беседы почудился – наёмники, да и он сам, изрядно набрались, и голосов не понижали, предпочитая рассказывать о случаях из своей богатой на события жизни громко и чрезвычайно внятно. Так, чтобы даже охоронцы в новеньких, несомненно, ворованных, жупанах услыхали, с командиром каких невероятных героев свела их судьба!
Но червяк сомнения, однажды заёрзавший, покидать капитана не спешил. Не поддался он и на вполне разумные уговоры, мол, народу на берегу полно, мало ли кто кого того или, к примеру, зарезал?
- Парни, Магнусс давно ушёл? – оборвал он на полуслове очередное наёмничье вдохновенное враньё об итальяшке, которого чтобы убить, пришлось десятком коней рвать на части.
- Да вроде давно уже, – начала переглядываться банда и, судя по мордам, начавшая трудно припоминать, когда же их покинул перебравший горилки кавалерист…
И тут снаружи заорали. Громко и пронзительно вопила одна из тех селянок, что обхаживали гостей.
- Ой, немца-то убили! Рятуйте[60]! Прям на погосте зарезали!..
***
Факелы у местных нашлись, не пришлось свои запасы потрошить.
Отставной хаккапелит лежал ничком вниз лицом меж двух старых оплывших могил, обильно заросших травою. Ноги Магнусс подтянул под себя, а руки, наоборот, раскинул, будто обнять кого возжелал. Головы не было… Нет, была – башку финн сунул под землю, словно от какого-то ужаса спрятаться решил на манер африканской птицы струсь. Из-под шеи вытекала лужа крови.
Следов чьих-то вокруг трупа не видно – прямо тут резанули. Хотя бурьян густой и мощный, по такому и толпой пройти – выпрямится, следопытствуй до посинения, ничего не найдешь, не увидишь.
Зато имелось вокруг множество кучек-вывалок свежей земли, словно кроты-карлики на лунный свет глянуть вздумали, но, наёмника увидав, передумали.
Мирослав, кивнув Збыху, чтобы факел подержал, наклонился к убитому, дёрнул за плечи, ожидая, что башка так в грязи и останется. Очень уж на поганые мысли наводило сочетание «кротовьих норок» и старого погоста. Уточнить бы, кого хоронили тут…
Ан нет, земля чуть поупиралась, но башку Магнуссовскую отпустила. Мирослав ухватился посильнее, вытащив полностью, чуть не оборвав уши, затем перевернул труп подчиненного на спину. Бедняга действительно сохранил голову на плечах, но вот глотку ему не перерезали, как из-за темноты подумалось, а вырвали чуть ли не до хребтины, вбив в оскаленный рот измочаленную тарань.
- Разойдись, посполитые и прочие добрые люди! – раздался неподалеку уверенный голос. – О, а вот и искомый мертвец! Здравствуйте, гости недешёвые!
Мирослав обернулся, глянул на новоприбывшего. Ага, а вот и настоящие хозяева переправы пожаловали, а не толстоморды, на манер атаманов-гетьманов, в дорогущие тряпки обряженные. Трое запорожцев, схожих с теми рубаками, которых на пыльной дороге уложили. Такие же ободранные, потрепанные, и с оружьем нарочито дорогим. Лишь глаза не голодом светятся – разум в них поблескивает. И что опаснее, не понять. Разберёмся, когда упрёмся. Ну и если упираться придётся.
- И вам вечера доброго, – отпустив Магнусса, мягко свалившегося обратно на траву, поднялся с колен капитан, отряхнул руки, будто ненароком коснулся «оборотня». Понятно, что вряд ли крест приметят, а в нос им тыкать – последнее дело. Но девки обо всём донесли, зуб давать можно смело.
Однако во взгляде одного из хозяев понимание полыхнуло. И не старшего из запорожцев, а того, что слева стоял. Невысокого росту, чуб светлый, два пистоля из-за кушака торчат, сбоку орлиноголовая рукоять карабели виднеется, курваши[61], с гусара польского снятые, прям поверх рубахи примотаны… Ох и хорошо, что пластаться с ним не придется. Таких проще сразу картечью встречать.
- Отойдем? – кивнул он Мирославу.
- А чего бы и не отойти? – не стал выкобениваться капитан. Раз хлопцы сходу рубать не намерились, то разговор может получиться интересным. А то и двояковыгодным, если запорог действительно голову собачью узнал.
Шагов на тридцать в темноту отступили, поглядывая на встревоженный людской муравейник.
- Твой? – ткнул запорожец в сторону утягиваемого со старого погоста мертвеца.
- Был мой, – согласился Мирослав. – Теперь божий.
- И не поспоришь. И как его на погост–то занесло?– не различить в темноте глаз запороговых, но чувствовалось, что смотрят, будто насквозь прошивают.
- Веришь, не знаю. Может, поссать восхотелось, может, ещё чего.
- Не верю, сам понимаешь. Мы про вас, да таких как вы, пан коронный жовнир с забавным крестом, много наслышаны. Слух попереду бежит. Поганый такой, препоганый слушок…
Мирослав молча развел руками. На всяк роток не накинешь платок. Вон месяц пройдёт, и даже те, кто беднягу Магнусса сейчас на мешковину укладывают, станут рассказывать про целый курень иноземцев, которых неведомые враги насмерть шомполами в ухи перетыкали, и после душегубства окаянного в сраки побитым павлинячьи перья повставляли, точь-в- точь такие же как у «атамано-гетьмана». Такова натура человеческая, и ничем её изменишь…
- Ну то понимаю, что брехни куда больше, чем правды, – продолжил запорожец. – И что вы не по своей воле у нас остановились.
- Завтра дальше пойдем с утра, – сказал Мирослав.
- Не с утра, – тряхнул чубом-оселедцем запорожец. – А после того, как парня своего по правильному похороните. Сумеете?
- Дрова нужны.
- Жжёте? – понимающе кивнул запорожец. – Только у нас монастыри разные, по-людски похоронить положено.
- Да куда ж мы денемся, раз положено.
- От это ты очень верно говоришь, никуда вы не денетесь…
***
Никто никуда, и вправду, деваться и не собирался. Занесли полуобезглавленного товарища в пустой по летнему времени дровник, где только малые щепочки по углам остались. До утра оставили. Среди ночи могилу копать – последняя забава. Оно и лопату хрен найдёшь, да и ошибешься на чуток, а там снова обиженный покойник из домовины полезет. Не, лучше обождать.
Благо и выпить осталось, и закусить. Выпили молча, чуть ли не по полкружки выплеснув поминания ради. Немедля повторили, в память о лихом кавалеристе. Товарищей терять для наёмника дело привычное. Без такого поворота бывалый боец и жизнь свою помыслить не может. Сам живой, так и пей, пока пьётся! Давешнего веселья, конечно, уже было не вернуть – хороший человек погиб. Хоть и сугубо по глупости.
Ну а, выпив по третьей, песню затянули, к которой и селянки присоединились. Слов-то те не знали, конечно, но о чем поётся, и так понятно…
Мирослав осоловело посмотрел на причудливый узор, украшавший глиняный бок кружки. В голове шумело, мысли спотыкались, оттаптывая друг другу лапы. Завтра хоронить Магнусса и как-то переправляться на другой берег… Капитан обвел взглядом сарай. Пьянка сходила на нет – парни расползались по углам, чаще не в одиночку
Тёплая ладонь коснулась щеки. Мирослав вздрогнул от неожиданности. Оказывается, пока он глубокомысленно разглядывал кружки, к нему подсела одна из селянок, стройная, черноволосая, до сердечной боли похожая на ту, что отказалась покинуть свой лес...
- Да шо ж ты такой смурный, осавул? Сыдышь, будто жабов объелся...
- Ну вас всех, – буркнул капитан и вышел во двор. Оно и продышаться полезно, и до конюшни пройтись, глянуть, не пирует ли там какой вервольф-вовкулака.
Выяснилось, что лошади находятся под надёжной охраной. Даже удвоенной. Капитан, приблизившись к кривому навесу, изображавшему здесь конюшню, расслышал тихий разговор – собеседников, притулившихся в сухом месте у столба, видно не было, но догадаться, кто там таится, труда не составляло. На этакой чудовищной смеси языков даже в этом приречном вавилоне мало кто общался. Испанские, русские, польские, греческие словечки…
— Ежели по доброму, так отчего же нет? А то лапами да вовсе походя, — сетовал бархатный, дивно приятный женский голос. – Вроде ж благовоспитанный пан, не чумак какой-то. А лезет, как к гулящей, прости Господи! Обидно же мне! И сметану жалко…
