Keith Richards - Life
Одним из первых открытий, которые я сделал, снимая чужую игру, было то, что на самом деле никто из этих парней не работал с «правильными» аккордами. Обязательно какой-нибудь довесок, какой-нибудь взбрык. Стандартный мажор отсутствует как класс, все пихается в один мешок: что-то срезано, что-то торчит, одно зацеплено за другое. Здесь нет «как положено». Только как ты сам чувствуешь, как ориентируешься. В общем, у нас тут сплошной бардак. Например, про себя я обнаружил, что как гитарист почти всегда тянусь играть то, что положено играть другим инструментам. Меня постоянно заносит попробовать изобразить на гитаре партии духовых. Когда я разбирал по косточкам эти песни, я выяснил, что часто есть одна особенная нота, благодаря которой работает вся вещь. Обычно дело в аккорде с «задержанием». Это не полный аккорд, это смесь, и у меня это до сих пор любимый прием - когда играешь правильный аккорд, на следующем шаге нужно, чтобы имелось что-то кроме. Если берешь ля, то там будет кивок в сторону ре. Либо же, если песня с другим настроением, для ля должна где-то нарисоваться соль, из чего получится септима, которая выведет тебя дальше. Читатели при желании могут пропустить «Гитарную мастерскую Кифа», но я просто делюсь элементарными секретами, благодаря которым, кстати, позже появились мои риффы на открытых аккордах, например в Jack Flash или в Gimme Shelter.
Есть люди, у которых цель — играть на гитаре. Есть другие люди, и для них цель — получить определенный звук. В ту пору, когда мы с Брайаном репетировали на Эдит-гроув, лично я охотился за звуком. То есть когда три-четыре парня с легкостью выдают что-то такое, где все на своих местах, всего хватает — и нот, и инструментов. Когда на тебя катит вал, сплошной звук, с которым ничего нельзя поделать. Оставалось только слушать боссов. Много блюз-гитаристов середины 1950-х — Алберт Кинг, Би Би Кинг — были однонотники. Ти-Боун Уокер одним из первых стал использовать двухструнную технику — щипать две струны вместо одной, а Чак многому научился у Ти-Боуна. Против законов музыки, но это работает. Ноты бьются друг о друга, бренчат. Ты трогаешь две струны одновременно и ставишь их друг к другу, так сказать, раком. У тебя все время что-то звенит поперек тона или гармонии. Чак Берри — одна большая двухструнная история. Он очень редко играет одиночными нотами. Почему черные лабухи, Ти-Боун и остальные, вообще начали так играть, так это по экономическим причинам — чтобы ликвидировать необходимость в духовой секции. С электрогитарой в руках можно было играть две гармонирующих ноты и, в общем, не беспокоиться, где взять деньги на два саксофона и трубу. И как раз из-за нее, из-за двухструнной игры, на меня косились первые месяцы в Сидкапе — меня считали не серьезным блюзовым музыкантом, а диковатым рок-н-ролльщиком. Все остальные отыгрывали свое по струнке за раз. Меня же это устраивало, потому что я много играл сам для себя, и две струны были лучше, чем одна. И еще они давали возможность провернуть эту штуку с диссонансом и ритмом, чего не сделаешь, кода колупаешь на одной струне. Это был тот же самый вечный поиск новых ходов. Аккорды ведь нужно находить. Всегда существует великий Пропавший Аккорд. Который никто никогда не нашел.
Мы с Брайаном корпели над нашими джиммиридовскими уроками. Когда мы совсем забуривались в это дело и долбились как заведенные, Мик, конечно, чувствовал себя немного на отшибе. Тем более если учесть, что он и так проводил много времени в Лондонской школе экономики. Играть он ни на чем не умел. Поэтому он взялся за гармошку и маракасы. Брайан был первым, он очень быстро освоил гармошку, и, я думаю, Мик не хотел совсем уж отставать. Я не удивлюсь, если с самого начала его подстегивала элементарная конкуренция с Брайаном. Он хотел играть в группе как музыкант. И из Мика неожиданно получился потрясающий харпер — в удачный вечер спокойно поставлю его на одну строчку с лучшими в мире. Все остальное, на что он способен, мы знаем, — он великим шоумен, но в музыкантской табели о рангах Мик Джаггер — это великий харпер. Фразировка у него бесподобная. Очень армстронговская, литтлуолтеровская точнее, что говорит о многом. Литтл Уолтер Джейкобс был один из лучших блюзовых вокалистов и мастер блюзовой гармоники номер один. Я практически не способен слушать его без благоговения. И в Jukes, его бэнде, люди тоже играли очень правильно чувствующие, настроенные на одну волну. Его пение, конечно, терялось из-за феноменального звучания гармошки, которое, кстати, строилось на куче корнетных проигрышей Армстронга. Литтл Уолтер улыбнулся бы в своей могиле, если бы услышал, как играет Мик. Мик с Брайаном играли совершенно в разной манере. Мик втягивал, как Литтл Уолтер; Брайан выдувал, как Джимми Рид, — но бенды любили оба47. Когда так играешь, По-джиммиридовски, это называется «высокое тоскливое», и звук такой, что просто сердце тает, Мик — прирожденный харпер, один из лучших, кого я слышал. Его игра — то особенное место, где не чувствуется никакого расчета. Я к нему пристаю: «Почему ты так не поешь?» Он говорит, что это абсолютно разные вещи. Но какие ж они разные — так и так берешь свое сопло и создаешь поток воздуха.
Этот коллектив был еще совсем не окрепший, в светлое будущее никто не заглядывал. В смысле, мы движемся наперекор попсе, наперекор танцевальной музыке и хотим только одного — быть лучшим блюз-бэндом Лондона и показать всем, сука, как оно делается, потому что уж мы-то знаем как. И весь этот странный народ, кучковавшийся по разным местам, приходил и поддерживал нас. Мы и понятия не имели, откуда они появлялись и зачем и как они узнавали, где нас найти. Мы не предполагали, что нам светит что-то большее, чем просто приучать народ к Мадди Уотерсу, Бо Диддли или Джимми Риду. Никаких планов стать кем-то самим. Идеи сделать собственную запись даже и не возникало. Наши усилия на том этапе подпитывались исключительно идеализмом. Мы работали бесплатными пропагандистами чикагского блюза. Рыцари в невыносимо сияющих доспехах и все в таком духе. И еще по-монашески усердная учеба, по крайней мере в моем случае. С момента, когда ты вставал, до момента, когда ложился, — все время посвящалось разучиванию, слушанию и поискам, где бы раздобыть денег, такое у нас было разделение труда. Идеал выглядел так, что о’кей, у нас есть на что жить, немного монет на всякий экстренный случай и плюс ко всему, просто зашибись, есть эти три-четыре девчонки, Ли Мохамед и её подружки, которые приходят к нам прибраться, приготовить поесть и просто так потусоваться. Что они в нас тогдашних находили, понятия не имею.
У нас не было никаких других интересов во внешнем мире, кроме, во-первых, чтобы не отключали электричество, и, во-вторых, как бы стырить чего-нибудь съестного в супермаркете. Женщины в этом списке на самом деле были только в-третьих. Электричество, еда — и смотри-ка, еще и такое счастье привалило. У нас были другие потребности: работать вместе, репетировать, слушать музыку, делать то, ради чего все это затевалось. Одно слово — мания. Бенедиктинцам со своим уставом было с нами не тягаться. Любой заблудший слишком далеко ради секса или даже перспективы секса воспринимался как предатель. Считалось, что ты должен проводить все свое время за изучением Джимми Рида, Мадди Уотерса, Литтл Уолтера, Хаулин Вулфа, Роберта Джонсона. Эта была твоя работа. Потратить даже момент на посторонние дела значило согрешить. Такая была атмосфера, в которой мы жили, такая установка. Так что женщинам, какие появлялись, отводилось место сугубо на периферии. Одержимость своим делом, которую мы делили втроем с Миком и Брайаном, была поразительной — беспрерывное учение. Конечно, совсем не в академическом смысле, дело было в том, чтобы поймать фишку. И уже потом, и думаю, как это бывает с любыми зелеными пацанами, к нам пришло осознание, что блюзу учатся не в монастыре. Ты должен выйти в мир и разбить себе сердце и вернуться обратно — вот тогда ты сможешь спеть свой блюз. И лучше проделать это несколько раз. А на том этапе мы воспринимали блюз в чисто музыкальной плоскости и не задумывались, что все эти парни пели о чем-то. Ведь сначала ты должен во что-то вляпаться. И тогда, дай бог, ты вернешься и споешь. Я думал, что любил свою мать, и ушел от нее. Она продолжала для меня стирать. И сердце мне тоже разбивали, но не так, как надо. Душой я по-прежнему был с Ли Мохамед.
Концертные заведения, которые упоминаются в дневнике, — это клуб Flamingo на Уордор-стрит, где играл Blues Incorporated Алексиса Корнера; Илингский клуб, про него уже было сказано; «Ричмонд» обозначает клуб Crawdaddy в отеле Station, оттуда реально начался наш путь к вершинам; Marquee, который тогда еще был на Оксфорд-стрит, — там играл Сирил Дэвис со своими R&B All-Stars после того, как убежал от Корнера; Red Lion находился в Саттоне (лондонский район); наконец, Manor House — это паб на севере Лондона. Денежные суммы — жалкие гроши, которые нам платили за то, что мы выкладывались на сцене на всю катушку, хотя со временем ситуация стала поправляться.
