Эдуард Глиссан - Мемуары мессира Дартаньяна. Том III
Я явился туда, дабы его удовлетворить, хотя и сделал себе несколько упреков из-за подчинения ему в обстоятельствах вроде этих; но, не сумев избавиться от этого достойным образом, потому что это было бы все равно, как если бы я признался ему в собственной неблагодарности после стольких моих [132] обязательств по отношению к нему; едва Месье Фуке меня увидел, как тут же сказал мне, что так как он претендовал принадлежать к моим друзьям, он хотел бы дать мне добрый совет, он узнал из надежного источника, что Король не был доволен тем малым прилежанием, с каким Месье де Невер исполнял свой долг; мне стоило только поддерживать Его Величество в этих настроениях, дабы он получал все большее и большее отвращение к нему, и вот именно так я расчищу себе дорогу к возведению в его должность; он, разумеется, полагает, что это дело не могло бы еще осуществиться немедленно, потому как Кардинал обладает слишком большим влиянием на его душу, чтобы Его Величество пожелал бы причинить ему такое огорчение; но, наконец, так как этот Принц уже становится большим, он не потерпит постоянного руководства собой, а, значит, это беспроигрышное дело, и оно свершится рано или поздно; если мне потребуется тогда сотня тысяч экю для утверждения на развалинах Герцога, он скорее займет их у своих друзей, если их не окажется в его сундуках, чем позволит мне упустить столь великолепную возможность; я могу твердо рассчитывать на это, а все, чего бы он желал от меня в знак признательности, так это обращения к нему по всем делам, какие бы со мной ни стряслись; он никогда не оставит меня в нужде, и стоит мне лишь потребовать от него доказательств, дабы быть уверенным, что он представит их мне тотчас же.
Атака благодеяниями
Его щедрость меня подкупила. Я устыдился губить столь благодетельного человека, а так как я отлично знал, что действительно погублю его, если отрапортую Кардиналу обо всем, что он мне сказал, я настолько хорошо замаскировал перед ним это дело, что он абсолютно не опасался, как бы я не устроил для него тайны из чего бы то ни было. Я сказал ему, якобы важное дело, о каком тот пожелал со мной переговорить, состояло в том, что если бы я пожелал купить полк Пикардии, выставленный на продажу, он одолжит мне деньги; он мне внушал, [133] будто бы я лучше пробью себе дорогу там, чем на той должности, на какой я нахожусь в настоящее время, а ведь это все, чего должен бы желать военный человек в своем ремесле. Его Преосвященство мне тем более поверил, что это достаточно походило на обычай Суперинтенданта. Он предлагал свой кошелек всем тем, за кем признавал какие-либо достоинства, а так как деньги не стоили для него, так сказать, ничего, он приобрел привычку именно так заводить себе друзей. Я не знаю, на что он претендовал таким способом; но я прекрасно знаю, что все те, кого он видел в недурных отношениях с Королем, находили у него помощь, когда хотели купить себе какую-нибудь должность. Он даже давал им пансионы из своих собственных фондов; в том роде, что у него было столько же пансионеров, сколько их было у Государства.
Кардинал оказался столь доверчив, что принял за чистую монету все мои россказни; он мне тут же заметил, если в этом и состояло важное дело, о каком пожелал со мной побеседовать Суперинтендант, то он прекрасно показал этим, что лучше бы ему рассуждать о делах финансов, чем о тех, что касаются войны; он хотел бы, дабы тот хорошенько узнал, что пост, на каком я нахожусь, стоил больше полка Пикардии, да и всех других полков резерва Гвардии; в самом деле, если серьезно в это вникнуть, такого сорта посты хороши лишь для очень высокородных людей, чьи богатства отвечали бы их происхождению; он охотно признается вместе с ним, что гораздо раньше становятся Офицерами Генералитета с полком, чем с должностью в Доме Короля; но, наконец, каким бы ни был Офицер Генералитета, он такая малость при Дворе в сравнении с тем, кем являюсь там я в настоящий момент, что, хорошенько все оценив, он никогда не посоветует мне довериться Суперинтенданту, когда бы даже только от него зависело отдать мне этот полк. Я дал ему выговориться, потому как, чем более он горячился, тем более я убеждался в том, насколько счастливо я ввел его [134] в заблуждение. Однако я ничего не ответил на любезные предложения Суперинтенданта, потому что не успел это сделать; откуда-то возник Герцог де Меркер как раз тогда, как я собирался откровенно ему сказать, как бы я этим ни был огорчен, но я не в состоянии принять его столь учтивого предложения. Я рассчитывал даже, такого я был доброго мнения о нем, поговорить с ним в той манере, чтобы он продолжил питать уважение ко мне, хотя я ему и объявлю без прикрас, что никогда не смогу быть ему другом. Как бы там ни было, появление Герцога мне в этом помешало, и я удалился, весьма озабоченный тем, как согласовать мои склонности и мой долг. Так как, сказать по правде, я воздавал по справедливости Суперинтенданту, поскольку среди дурных его качеств имелось и бесконечное множество добрых. Эти дурные качества состояли главным образом в том, что он страдал неутомимой амбицией. Впрочем, он не был человеком особенно высокого происхождения, в том роде, что когда в нем можно подняться всего лишь до третьего поколения — в этом обстоятельстве не так уж много чести. Но он воображал о себе, тем не менее, как если бы он был непосредственным потомком Святого Людовика. Его жена была с этой стороны еще и гораздо ниже его самого; но это не мешало ей еще и превосходить его в тщеславии. В этом она была просто невыносима, и я сам слышал ее заявление однажды, якобы она ничуть не удивлена, что Мадам, жена Гастона Герцога д'Орлеана, удалилась в Блуа, потому как намного лучше стоило быть первой в его деревне, чем второй в Париже. Поговаривали даже, будто бы она вбила в голову своему мужу купить где-нибудь Государство и уехать туда доживать оставшиеся дни вместе с ней. Я не знаю, возможно, этот совет и породил у Суперинтенданта желание купить Бель-Иль и распорядиться его укрепить, но, наконец, он заключил такую сделку примерно в это же время с Герцогом де Рецем и развернул там затем общеизвестные работы. [135]
Месье Фуке сердится
Моя озабоченность по поводу того, как бы мне с честью выкрутиться из дела с человеком, столь достойно поступившим со мной, привела к тому, что я желал, лишь бы Его Преосвященство отослал меня куда угодно, дабы я не был обязан так резко порывать с ним отношения, как я просто вынужден был это сделать в настоящий момент. Я предвидел, что он снова заговорит со мной тотчас же, как только найдет благоприятный случай, и не преминет наговорить мне таких же учтивых вещей, как те, что он уже мне сказал. Он действительно сделал это в первый же раз, как меня увидел, и так как тут уже не возникла никакая персона, какая помешала бы мне объявить ему мои мысли, я ответил ему, что пребываю в отчаянии от невозможности сделаться одним из его друзей, как он того бы желал; но мои резоны к тому столь сильны, что я никак не мог от них отделаться; без этого обстоятельства я бы непременно удовлетворил мою склонность уважать и почитать его, как я, да и всякая другая разумная особа должна была бы делать; я знаю его, как такого благодетельного человека, что даже, полагаю, мне не надо больше ничего говорить, дабы он сохранил ко мне уважение, какое ему угодно было мне засвидетельствовать; моя искренность должна была бы больше понравиться ему, чем любая скрытность; особенно при виде того, как я, несмотря на необходимость, в какой я нахожусь, оставаться в партии, противной его собственной, не смог помешать себе сказать, что буду бесконечно уважать его до тех пор, пока во мне теплится дыхание жизни.
Не существовало ничего, как мне казалось, более способного загладить все неприятное для него в моем заявлении, чем та мягкость комплимента, каким я его сопроводил; но поскольку вельможи имеют такую особенность, что когда им недостает хоть чего-то одного, тогда уж им недостает всего на свете; далеко не приняв этот комплимент, как должно, и как я от него ожидал, он заметил, что оказал мне в тысячу раз больше чести, чем я заслуживал, [136] попросив меня о дружбе, а без моего уважения он прекрасно обойдется. В то же время он повернулся ко мне спиной на виду у всех Куртизанов. Происходило же это в Комнате Короля, а так как он проделал все это в резкой манере, явно выражавшей его недовольство, все, кто за нами наблюдал, обратили на это особое внимание и согласно решили, будто бы я его о чем-то просил, что навлекло на меня его резкость, каковою я и удовольствовался. Обо всем этом деле отрапортовали Кардиналу, не в той манере, в какой оно произошло, но в выдуманной ими самими манере; и так как не требовалось ничего большего, дабы заставить его нахмуриться, он опять скорчил мне мину.
Кардинал тоже сердится
Я не мог стерпеть такую несправедливость, не пожаловавшись на это, так что выбрав время, дабы поговорить с ним с глазу на глаз, я спросил его без всяких церемоний, не это ли приготовленное им мне вознаграждение за то, что я сделал ради любви к нему такое, чего не сделал бы ради родного брата. Он мне ответил, что не знал, сделал ли я хоть что-нибудь достойное его оценки, зато он прекрасно знал, как я, напротив, пошел на самый худший шаг, какой только мог себе позволить, несмотря на его внушение мне, чем бы я мог ему угодить или же вовсе нет. Я ему возразил, что он не воздает мне по справедливости, а поскольку он хорошо знал, как я поступил, он должен был бы испытывать ко мне благодарность вместо обращения ко мне с кислой миной, как сделал он; вот в этом-то я и приношу ему в настоящий момент мои жалобы, дабы ему было угодно относиться ко мне в другой манере. Он ответил мне, каким бы ловкачом я себя ни почитал, не следовало бы мне ожидать, будто я заставлю его поверить мне на слово; он слишком хорошо осведомлен обо всем, и его не сбить с толку, как я себе это вообразил; он знал и о том, с какой сердечностью я разлетелся к Суперинтенданту, и о том, какой скверный прием тот мне оказал. Сказать по правде, одним этим он довольно отомщен за мою неблагодарность, разве [137] что, когда заручаешься обещаниями дружбы какой-либо особы, а потом видишь себя обманутым, всегда что-то остается на сердце.
