К.С. Бадигин - Три зимовки во льдах Арктики
Пять дней работали мы безустали. Наконец вчера аэродром был готов. Много трудодней вложили мы в него. Самолеты могли садиться на это поле хоть сегодня.
И вот этой ночью опять все было перевернуто вверх тормашками. Сжатие окончательно привело в негодность аэродром № 2 и исковеркало аэродром № 1. Словно какой-то злой дух издевается над нами. Едва мы кончаем аэродром, - он превращается в груду битого льда.
Впрочем, аэродром № 1 еще можно спасти. Правда, его сильно помяло, а поперек прошла трещина, вдоль которой навалило гряду торосов вышиной в пять метров и шириной метров в тридцать. Но ведь мы можем снять эту гряду. Самое главное - не падать духом и не теряться. Завтра же все 120 ледовых строителей выйдут снова на аэродром № 1. А разведчики тем временем будут подыскивать новую площадку. Начнем строить аэродром № 3, на случай, если льды окончательно доконают это поле.
8 марта. 78°36',7 северной широты и 153°11' восточной долготы. Еще немного удлинили рабочий день. Раньше мы в 9 часов только садились пить чай, а теперь к этому времени все бригады уже собираются на аэродроме и приступают к работе.
Сегодня мороз 28 градусов. Дует свежий ветер - вест-зюйд-вест. Хоть бы утихло немного! Неровен час - опять начнется сжатие...
9 марта. Начинаем строить аэродром № 3. Используем для этого площадку, которая уже давно была на примете у малыгинцев. До сих пор мы считали, что на ней создать аэродром немыслимо: это узкая и длинная полоска шириной 100 метров, по бокам которой стоит целый лес торосов. Сегодня все двенадцать бригад перекочевали сюда.
15 марта. Продолжаем расчистку аэродрома № 3. 120 человек целыми днями с утра до вечера колют, рубят, разбивают ледяные торосы, растаскивают обломки в стороны, выравнивают поле.
Сегодня получил от коменданта аэродрома письменный рапорт, Это первая в истории строительства жалоба на четвероногого буяна - Машку. Вот что пишет комендант;
«Медведица Машка доставляет неприятности в работе. Она неоднократно разрушала палатку, домик и их содержимое. Кроме того, Машка оборвала и изломала нужные для работы флажки и вешки. Вчера, опрокинув после конца работ камелек с тлеющими углями, она сожгла половину палатки. При оформлении площадки перед прилетом самолетов и при посадке самолетов Машка может на площадке принести непоправимый вред. Поэтому, безусловно, ее следует держать в изолированном виде на судне...»
Стихийная натура нашей проказницы не мирится с порядками, заведенными на аэродроме. Она упрямо вырывает все флажки и вешки, расставленные на льду, и рвет их. Видимо, придется расстаться с нашим мохнатым другом, как это ни печально: «держать в изолированном виде» такого мохнатого великана невозможно, а на свободе она действительно становится опасной.
18 марта. Воздушная экспедиция вылетела в бухту Тикси. Еще несколько дней, и мы встретим ее на своем летном поле...»
Здесь мои записки временно обрываются. Обстоятельства сложились так, что мне пришлось, не оставляя работ по строительству, взять в свои руки командование ледокольным пароходом «Седов». Естественно, что в эти дни мне было не до дневника.
О своем новом назначении я узнал необычным образом. Радист разбудил меня в 2 часа ночи и сказал:
- Радиограмма из дому. Молния.
Я встревожился: почему такая спешка? Может быть, дома какое-нибудь несчастье? Быстро развернул цветную этикетку от консервной банки (этикетки заменяли радистам телеграфные бланки за недостатком бумаги). В радиограмме было сказано:
«Поздравляю родного с назначением капитаном «Седова». Когда узнала, заплакала, потом подумала, решила: значит, там нужнее. Желаю успеха, буду ждать тебя с кораблем. Оля».
Официальный приказ, о котором жена узнала в Главсевморпути, пришел только наутро. Но я уже был к этому подготовлен, так как предварительное решение об этом было вынесено здесь, в дрейфующих льдах.
* * *
Чем было вызвано это назначение?
Я уже говорил, к каким печальным последствиям привела неосмотрительная постановка ледокольного парохода «Седов» на зимовку в разводье, между двумя мощными полями льда; корабль этот почти непрерывно подвергался сжатиям. Мы еще не знали, что льды искалечили рулевое управление «Седова», однако догадывались об этом: тяжелые торосы несколько раз вплотную подходили к корме и с силой давили на нее.
Но постоянные ледяные атаки причинили не только материальный ущерб кораблю. Они угнетающим образом действовали на психику части экипажа, и это привело к понижению трудовой дисциплины.
Пожилой и болезненный капитан, несмотря на все свои усилия, физически не мог довести до конца борьбу со льдами, требующую огромной энергии и силы воли. Его старший помощник, тоже больной, не имел достаточного авторитета в глазах команды.
...Никого из командиров «Седова» нельзя было оставить на корабле. Все они нуждались в немедленной отправке на материк. Следовало отправить на берег также значительную часть команды.
Так возник вопрос об укомплектовании экипажа «Седова» за счет кадров других кораблей. Для того чтобы оздоровить обстановку на истрепанном льдами пароходе и поднять дух у остающейся в дрейфе части команды, надо было собрать здесь здоровых, энергичных людей, сохранивших бодрость, волевые качества и накопивших опыт за время зимовки.
В Москве справедливо решили, что авиационная экспедиция должна снять с кораблей возможно больше людей. На «Садко», «Малыгине» и «Седове» оставляли всего тридцать три человека - ровно столько, сколько необходимо для проведения научных исследований и поддержания порядка на кораблях.
Незачем было подвергать риску жизнь людей, без которых можно обойтись во время дрейфа.
После всестороннего обсуждения из старой команды «Седова» я решил оставить Соболевского, Полянского, Буторина, Шарыпова, Всеволода Алферова и Шемякинского.
Судовой врач «Седова» Александр Петрович Соболевский не был полярником. Этот рейс был первым его рейсом в царство льдов и полярной ночи. Зато он прошел великолепную жизненную школу в армии: восемь лет прослужил Александр Петрович лекпомом в пограничных частях на южной границе СССР. И теперь, попав в новые, необычные для него условия, он не растерялся.
С первых же дней дрейфа энергичный судовой врач с большим рвением организовал профилактические меры против цинги. Среди этих мер наибольшую популярность завоевали «витамины Соболевского», история которых теперь широко известна. Находчивый доктор забирал у кладовщика горох, размачивал его, клал в теплое место, и горошины давали ростки. Эти крошечные бледно-зеленые листочки таили в себе чудодейственную целебную силу: они содержали витамин С. Проросший горох входил в обязательное меню зимовщиков, и этому они обязаны в значительной, мере сохранением своего здоровья.
Мы познакомились с Соболевским на строительстве аэродромов. Высокий, плечистый зимовщик с черными усами энергично орудовал ломом, разбивая торосы. Я сначала не поверил, когда мне сказали, что это доктор: остальные врачи предпочитали сидеть в снежном домике у теплого камелька и ждать, пока к ним обратятся за помощью. Кипучая натура Соболевского не мирилась с таким образом действий, и он работал наравне со всеми, хотя как врач отлично знал, что это вредит его больному сердцу.
На строительстве аэродромов я познакомился и с другими седовцами - Буториным, Шарыповым и Алферовым. Все они были совершенно разными людьми, и у каждого были свои достоинства.
Тридцатилетний матрос Дмитрий Прокофьевич Буторин обладал наилучшими качествами бывалого помора; настойчивостью, упорством, трудолюбием. Светловолосый, голубоглазый, кряжистый, он как будто бы сошел с полотна художника, изображавшего собирательный тип северянина. Арктика - его родная стихия. Начиная с четырнадцати лет, он вместе с отцом охотился на морского зверя. Много раз попадал в снежный ураган, много раз боролся со льдами. И теперь, в тридцатиградусныи мороз, он расхаживал по аэродрому в одном ватничке и незлобиво трунил над мерзляками, то и дело бегавшими греться.
Работал Буторин быстро и хорошо, так что им можно было залюбоваться. Всегда чисто выбритый, всегда аккуратно одетый, он сохранял армейскую выправку, приобретенную за годы службы в пограничных войсках.
Такой человек был кладом для зимовки. На него можно было положиться в самую трудную минуту, и я без колебаний занес его в список будущего экипажа «Седова».
Из него вышел прекрасный боцман, а потом и четвертый помощник капитана «Седова».
Двадцатитрехлетний кочегар Николай Шарыпов, самый молодой из седовцев, привлекал всеобщее расположение своей жизнерадостностью и какой-то особенной юношеской ловкостью. Его мальчишеское лицо с задорной прядкой светлых волос во время работы горело жаром. Он не хотел и слышать об эвакуации. Уже 12 апреля он принес заявление, которое я сохранил:
