Юрий Алянский - Рассказы о русском музее
Когда началась война, Анне Петровне перевалило за семьдесят. Она оставалась в своей квартире на Выборгской стороне. Иссякали продукты питания. Водопровод и канализация не действовали. Весной к супу из столярного клея Анна Петровна прибавляла салат из листьев одуванчиков. Но старая художница, так часто воспевавшая Ленинград в своих рисунках, гравюрах, акварелях, снова и снова выходила к Неве, всматривалась в панораму любимого города, подернутого теперь дымами пожаров, в строгие, графически четкие контуры его башен и шпилей, соборов и мостов. А возвращаясь домой, садилась за стол и при неверном свете коптилки, сделанной из аптечного пузырька, склонялась над своими досками.
Перед ней лежали, матово отражая язычок пламени, гладкие дощечки из самшита или пальмы. Им минуло пятьсот, шестьсот лет. Их везли из Африки и Азии, чтобы рука художника вырезала на их поверхности прекрасные очертания лиц и городов. Рука эта коченела теперь от лютой блокадной стужи. Но разве можно было сжечь материал, без которого остановилось бы творчество?!
А. Остроумова-Лебедева. Горный институтОднажды Анна Петровна гуляла по набережной Невы. Ее настиг очередной налет фашистских бомбардировщиков. За Литейным мостом бомбы падали в воду и фонтаны брызг взлетали кверху.
Вдруг Анна Петровна увидела за парапетом набережной, у самой воды, группу мальчиков. Они удили. Два мальчугана лет восьми возились с пойманной рыбой, остальные замерли над поплавками. А бомбы все падали, не вызывая у мальчиков ни малейшего интереса.
— Что вы тут делаете! — не выдержала Анна Петровна. — Слышите, налет! Надо уходить!
— Слы-ышим, — ответил один из мальчиков и разъяснил: — Это не в нашем квадрате!
«Не в нашем квадрате» — так называется гравюра, ставшая наиболее значительным произведением художницы в годы войны.
В музее — множество гравюр, рисунков, акварелей Остроумовой-Лебедевой. Вместе с ними в музейные залы и хранилища пришли Нева с ее широкими берегами, Смольный, спуски невских набережных, силуэты города, верфи судостроительных заводов, парки островов, и опять — Нева, Нева, поэтическая река Пушкина и Блока, частица русской истории и поэзии, акватория вечной стоянки «Авроры», источник воды и жизни осажденного города.
* * *Образ человека, прошедшего большую жизнь, овладевшего нелегкой мудростью знания, предстает перед нами на полотне Павла Корина «Портрет академика Н. Д. Зелинского».
… 10 марта 1932 года, живя в Сорренто, Алексей Максимович Горький послал Ромену Роллану дорогой подарок — коробочку, сделанную художниками-палешанами. В прилагаемом письме он, между прочим, сообщал: «Сейчас у меня живут братья Корины, художники, тоже палеховцы, во уже окончившие школу, ученики Нестерова. Один из них пишет мой портрет и, когда кончит, я пришлю Вам снимок. Общее мнение — портрет хорош. Художник действительно очень серьезный и талантлив».
А. Остроумова-Лебедева. «Не в нашем квадрате»«Один из них» — это и был Павел Дмитриевич Корин, ныне — народный художник СССР, академик, удостоенный Ленинской премии. Особенно хороши его портреты Горького, Алексея Толстого, Сарьяна, Коненкова, Нестерова, Гамалея, Кукрыниксов, наконец, Зелинского…
Поначалу замечаешь лишь, что перед тобой — очень старый, может быть, даже дряхлый человек, задумчивые, усталые глаза… Но вглядитесь внимательнее. Взгляд старика цепок и остр, мысль его ясна. Ученый, химик, он размышляет не о химии белка, которому отдано немало сил, скорее — о человеческих, нравственных основах жизни. Книги, лежащие за его спиной на бюро, — не декорация, не бутафория. В них — несметные богатства большого ученого и большого человека, его опыт, знания, открытия, заветы молодым, мысли о будущем — все то, что делает человека бессмертным.
Нет, в портрете Зелинского, написанном Кориным, — не образ старости, как кажется на первый взгляд, а образ мудреца, будто повторяющего про себя прекрасные слова Герберта Уэллса: «Научная истина — самая далекая из возлюбленных, она скрывается в самых неожиданных местах, к ней пробираешься запутанными и трудными путями, но она всегда существует! Завоюй ее, и она уже не изменит тебе, отныне и навсегда она принадлежит тебе и человечеству… Служа ей, ты создаешь и творишь, и творения твои вечны, как ничто другое в человеческой жизни…»
Перед нами — не закат жизни, а ее накал.
Жизнь продолжается.
П. Корин. Портрет Н. Д. ЗелинскогоЭтот апрельский день 1912 года будто навсегда повис над берегами холодной Лены неподвижным облаком горестных воспоминаний.
Рабочие ленских золотых приисков организовали забастовку, требуя нормальных условий жизни и труда, добиваясь освобождения арестованных товарищей.
Жандармы ответили огнем — и сотни убитых остались на снегу.
… Люди стоят над гробами. Над простыми, грубо сколоченными некрашеными гробами, на крышках которых — кутья, да свечи, да последние апрельские снежинки.
Молодая женщина села прямо в снег. Другая упала на гроб. Иные окаменели. Горюют женщины этой суровой земли.
А один из рабочих — высокий бородатый человек в темно-красной косоворотке — смотрит поверх гробов, поверх холодной заснеженной земли. Кулаки его сжаты. Он видит что-то такое, чего не видит Здесь почти никто. Он верит, что над снежными могилами товарищей настанет день…
В 1957 году незабываемые ленские события ожили на полотне ленинградского художника Юрия Тулина, родившегося после революции, для которого ленский расстрел — не пережитое горе, а исторический факт.
Молодой живописец давно мечтал написать картину, где бы ленская трагедия встала во весь свой рост. Он перечитывал «Угрюм-реку» В. Шишкова, познакомился с документами, уехал на Лену.
Поезд до Иркутска. Самолет до Бодайбо. Узкоколейка до легендарных приисков. Наконец, перед художником открылся и прииск Апрельский, где разыгралась трагедия.
Ю. Тулин. «Лена. 1912»Подготовка к большой картине — это не только эскизы, наброски, этюды. Тулин написал здесь, на Лене, несколько пейзажей, виды золотых приисков. Он писал стариков — участников забастовки и очевидцев расстрела: Аркадия Николаевича Острянина и Ивана Васильевича Овсова. Жизнь на Лене питала художника живой атмосферой незабытого прошлого.
Около полутора лет работал Тулин над картиной о ленском расстреле. Впрочем, картина получалась совсем о другом — о гневе народа, о его твердости. В печали, охватившей людей на картине, нет безнадежности — есть ожесточение, дающее новые силы. Особенно ясно говорит об этом фигура женщины в черном, матери одного из убитых — она стоит справа от толпы, напротив священника.
Ожесточенность матери, ее высоко поднятая голова, жесткий взгляд и крепко сжатые руки поражают внутренней силой, победившей само материнское горе. Эта женщина живо напоминает героиню прославленной горьковской повести «Мать». Героиня картины Тулина могла бы произнести скорбную и гневную речь Ниловны:
«— За что судили сына моего и всех, кто с ним, — вы знаете? Я вам окажу… за то судили, что они несут вам всем правду! Бедность, голод в болезни — вот что дает людям их работа. Все против нас — мы издыхаем всю нашу жизнь день за днем в работе, всегда в грязи, в обмане, а нашими трудами тешатся и объедаются другие и держат нас, как собак на цепи… Ночь — наша жизнь темная ночь!»
Женщина на картине молчит. Но мы знаем, о чем она думает. В мастерской художника Юрия Тулина заговорила память. Она поставила нас перед умолкнувшей толпой, где молчание каждого — крик.
В одной из журнальных статей о художнике Тулине приводится интересный случай, связанный с успехом картины «Лена. 1912» на Всемирной Брюссельской выставке.
«Гид советского павильона Брюссельской выставки рассказывал, как однажды к нему подошла пожилая француженка и попросила показать ей картину, посвященную „маки“ — так называют во Франции участников движения Сопротивления.
— Маки?
Француженка сбивчиво описала „Лену“, выставленную в павильоне. Гид подошел с ней к полотну Тулина. Женщина внимательно выслушала его объяснения до конца, потом глаза ее блеснули, и с большой убежденностью француженка сказала:
— А все же это движение Сопротивления!»
На Брюссельской выставке картина получила высшую награду — Гран-при. А вскоре Юрию Тулину было присвоено почетное звание заслуженного художника республики.
* * *Кончился рабочий день. 5 часов пополудни. В тихом, уединенном месте на берегу моря — двое. Немолодой мужчина и женщина. Мужчина сидит на камнях и, плотно сжав губы, смотрит вдаль, женщина полулежит, опершись на его плечо. Лица ее почти не видно. Но и она погружена в задумчивость, и она молчит вместе с ним. Впрочем, разве это молчание? Скорее — большой немой разговор. Они и без слов понимают друг друга.
