Юрий Карабчиевский - Воскресение Маяковского
Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук.
Не будем спрашивать зачем. Ясно и так: для выполнения общественного долга.
Не хочешь?
(Не хочет!)
Оставайся и зимуй.
И это оскорбление на общий счет нанижем.
Так все та же подростковая обида на недоданность, выступавшая под самыми различными масками (вспомним "Облако", буквально: "Мария - не хочешь?"), трансформируется теперь в политический факт, в событие жизни страны и народа.
Тезис о футуризме как государственном искусстве осуществляется им в одностороннем порядке. Он не только объявляет интересы государства (то есть высшего, недосягаемого руководства) своими личными интересами, но и наоборот - свои личные нужды трактует как общественное явление. При этом он подробно документирует свою жизнь, как если бы это была жизнь страны или города. Это относится и к самой главной, единственной, по сути, его привязанности.
* Дом предварительного заключения.
*Международная организация помощи борцам революции, или. иначе. Международная красная помощь.
* Он пишет в том же стихотворении: "Не избежать мне сплетни дрянной. Ну что ж, простите, пожалуйста, что я из Парижа привез Рено, а не духи и не галстук".
Это-для массового читателя. А вот - для Лили, в частном письме: "Я постепенно одеваюсь... и даже натер мозоли от примерок... Заказали тебе чемоданчик-замечательный и купили шляпы... Духи послал; если дойдет в целости, буду таковые высылать постепенно". То есть и "рено", и духи, и галстук, и много всякого сверх того...
Глава восьмая ЛЮБОВЬ
1 Отдельное издание поэмы "Про это" было иллюстрировано фотографиями. Это были фотомонтажные листы Родченко с различными изображениями Лили Юрьевны Брик, вплоть до ее фотографии в пижаме (не более, но по тем временам не мало).
О причинах такой "раздеваловки" много спорили. Я думаю, что в числе прочих мотивов здесь была необходимость фиксации. Он стремился закрепить отношения с этой женщиной чем-то более вещественным и материальным, нежели собственные стихи. Есть такое чувство, что, несмотря на все декларации, где-то далеко в глубине души он воспринимал стихи и вообще слова как нечто непрочное и эфемерное. Фотография же - материальна и несомненна, она настоящий документ и памятник...
И вот он выставляет свою любовь напоказ, давая читателю - не только множеством строк, где громко названо "имя Лилино", но и прямыми ее фотографиями,- давая читателю желанное право: публично и вслух обсуждать эту женщину, а заодно и его самого, со всей его явной и скрытой жизнью.
Что же это были за отношения? И ведь не только с ней, но и с нашим мужем, другом, подчиненным и в то же время начальником, таинственным бакалавром марксистских наук, которого Бог (или Дьявол?) послал Маяковскому в неотлучное приложение к его возлюбленной...
Это ему, ему же, чтоб не догадался, кто ты, выдумалось дать тебе настоящего мужа и на рояль положить человечьи ноты.
Постепенно привыкаешь к тому, что неправда - всеобщая повинность его биографов, как бы клятва верности его двусмысленной тени. Естественно, что в вопросе об отношениях с Бриками - отношениях действительно запутанных, двусмысленных, не всегда ясных и самим действующим лицам,- все вспоминатели проявляют полное единство и дружно заполняют любые объемы туманом ничего не означающих слов.
"Он выбрал себе семью, в которую, как кукушка, залетел сам, однако же не вытесняя и не обездоливая ее обитателей. Наоборот, это чужое, казалось бы, гнездо он охранял и устраивал, как свое собственное устраивал бы, будь он семейственником. Гнездом этим была семья Бриков, с которыми он сдружился и прожил всю свою творческую биографию".
Так вспоминает Николай Асеев, лучший друг и первый приближенный лефовских лет.
Деликатное скольжение по паркету, вкрадчивая ходьба в носках и на цыпочках... Но в этом вкрадчивом, бесшумном скольжении Асеев то и дело помимо желания наталкивается на реальные обстоятельства и сразу же ставит в тупик читателя.
Что значит "не вытесняя и не обездоливая"? Значит, мог возникнуть и другой вариант, более подходящий к слову "кукушка"? И как слова "прожил творческую биографию" могут относиться к семье и к дому, к чужому или не чужому "гнезду"?
Что же там было на самом деле, с кем он жил "творческую биографию", с Лилей Юрьевной или с Осипом Максимовичем? Или же семейные отношения ограничивались для него равным общением с ними обоими? Не похоже, чтоб это было так.
Если вдруг прокрасться к двери спаленной, перекрестить над вами стеганье одеялово, знаю - запахнет шерстью паленной, и серой издымится мясо дьявола.
Вот какое семейное гнездышко охранял и устраивал, как свое, Маяковский. И в предсмертной записке (к которой мы, конечно же, еще обратимся) он написал: "Моя семья - Лиля Брик", а не Лиля Юрьевна и Осип Максимович. Действительно ли Маяковский нежно и искренне дружил с Осипом Бриком или это были иные отношения, более сложные и запутанные, быть может, более деловые?
По форме этот наш вопрос - риторичен и уже содержит в себе ответ. Однако на деле он решается не так-то просто.
"Дорогой, дорогой Лилик!", "Милый, милый Осик!..", "Целуй его (Осю) очень...", "Мы" с Оськой по возможности ходим вместе и только и делаем, что разговариваем о тебе. (Тема - единственный человек на свете - Киса)..."
В этих письмах, с их кокетливо-детскими интонациями, с дурашливым искажением слов, нежность Маяковского распределяется чуть ли не поровну. Осип Максимович ходит вусмерть зацелованный, причем Маяковский даже указывает куда: "Целую Оську в усы". Или еще лучше: "Целую Оську в" - а дальше многоточие. И лишь спустя какое-то время догадываешься, что рисунок справа продолжает фразу: что-то вроде губ с чем-то вроде усов...
Только ясные количественные указания дают возможность правильно распределить его любовь: "Целую 1000 раз тебя и 800 Оську". Все же Оську на 200 меньше...
Но все эти поцелуи не проясняют картины, а, наоборот, еще больше затуманивают.
Потому что суровую дружбу соперников мы еще как-то можем себе представить, но нежная любовь любовника к мужу - это уже нечто непредставимое, это выше любых возможностей.
В небольшой книжечке для детей Лиля Юрьевна рассказывает, как в 20-м году они, с Бриком и Маяковским, поселились в огромной пустой квартире и, чтобы не отапливать много комнат, жили втроем в одной, самой маленькой. Я думаю, дети не только старшего, но и по меньшей мере среднего возраста не могли, читая, не задаваться вопросом, как же выглядело это тройное житье, ну хотя бы кто где спал,- тем более что Лиля Юрьевна в своем рассказе акцентирует внимание на ночном времени: как Маяковский встает с постели, открывает дверь, впускает щенка...
Повторим еще раз, что в подобных вопросах нет бестактности и подглядывания в замочную скважину. Маяковский сделал все возможное, чтобы самые интимные детали его жизни могли обсуждаться как общественные явления, как исторические события, как факты жизни страны. Скромные разговоры о лирическом герое неуместны, когда речь идет о Маяковском. Нет, это не герой поэмы, это сам автор, Владимир Владимирович, а это - его возлюбленная, Лиля Юрьевна, а рядом - муж ее, Осип Максимович. Он всегда рядом, даже если отсутствует...
2 Злым демоном Маяковского называл его Луначарский. А еще либеральствующий наркомпрос видел в нем средневекового разбойничьего патера, заранее отпускающего своей лефовской шайке любые, самые страшные грехи... На всех диспутах, где умеренный Луначарский пытался защитить остатки искусства от банды воинствующих графоманов, он ощущал присутствие Осипа Брика, хотя тот был сугубо кабинетным человеком и предпочитал отсиживаться дома. Громы и молнии метал Маяковский, однако во всем, что касалось позиции, направленности, отношения к текущему моменту, Брик, как правило, бывал определяющим. Незаурядность его как идеолога и наставника вполне очевидна. Он был начитан, знал языки, очень точно чувствовал конъюнктуру и очень ловко умел ее использовать.
Главный тезис был - дискредитация искусства и замена его производством. Книгу должна заменить газета, на смену картине идет раскрашенный ситчик. Искусство - опиум для народа, столь же вредная выдумка, как и религия: "Надо ежедневно плевать на алтарь искусства". (Очевидно, что в той самой статье Левидова изложены основные идеи Брика.) При этом он сыпал марксистскими цитатами-эту литературу он знал в совершенстве, по крайней мере такое производил впечатление.
Его фамилия - Brick,- безусловно, значащая. Он был тем краеугольным кирпичом, на котором держалось здание Лефа и которым, при необходимости, мозжили головы всем врагам и отступникам. Его влияние на лефовцев было огромным, он умел увлечь каждого в отдельности, сам при этом оставаясь холодным и трезвым. Его раздвоенные водевильные усики невозмутимо возвышались над всеми страстями.
"Целое поколение изломанных людей!" - в ужасе восклицает художница Лавинская, тоже вроде бы жертва идеологии Брика и лефовского образа жизни. Страшную картину всеобщего растления рисует она в рассказе об этом обществе. Все лефовцы, по ее представлениям, делились на жертв и растлителей. Циничный врун и соблазнитель Брик, жестокий, фанатичный иезуит Третьяков, пошлый смердяковствующий Крученых...Ничего святого, никаких принципов, только конъюнктура и текущая выгода. Многие играли двойную игру. После полного распада Лефа в 30-м году, когда все остались у разбитых корыт, хитрый Асеев сказал Лавинской: "Вы, художники, были дураками. Надо было ломать чужое искусство, а не свое..."
