Кузнецова, Федоровна - АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ
сверху, с капитанского мостика.
Тут же мы сидели в лодке как в скорлупе грецкого ореха, а со всех сторон
нас мягко обтекала вода. В этой шаткой и на первый (но только на первый)
взгляд не очень надежной лодке все рядом – все можно потрогать и
понюхать. И к воде можно прикоснуться, и на берег можно смотреть, как и
положено, с почтением, снизу вверх.
Я вижу, что река месяц за месяцем, год за годом вымывает в нем землю, и
обнаженные витиеватые корни деревьев проплывают сейчас в воздухе,
прямо надо мной.
В вечернем воздухе обострились запахи деревьев и трав, и густой запах
свежей земли опустился к нам в лодку.
А сама река, такая близкая и такая далекая, кажется наделенной разумом —
только очень отличным от человеческого.
Мы сидим так низко в воде, что к нам по ошибке в лодку стремительно
запрыгивают рыбки. Юноша поднимает со дна и показывает мне плоскую
серебристую рыбку с неровными и острыми зубами: кончики ее зубов
походят на стальные иголки. Предусмотрительно сжав ей по бокам рот, он
засовывает мозолистый указательный палец ей в пасть. Продемонстрировав
свое бесстрашие, выпускает ее за борт.
Весь путь от Пангваны пятой до Тамшияку занял всего минут сорок - но
каких...
Зачарованная река, околдованные джунгли, вода, с мягким плеском
ударяющаяся о борта лодки. В эти недолгие минуты заката река предстает в
разительном контрасте с тем, как она являет себя днем. Днем она Золушка, а
вечером - принцесса. Обычно из-за мельчайших частичек почвы,
взвешенных в воде, Укаяли, Амазонка и Мараньон окрашены в
коричневатый цвет. Сейчас от заходящего солнца остался небольшой
светящийся оранжевый сегмент, и от него вся река засветилась чистым
серебром, словно прощальные лучи солнца заковали ее в блеск
расплавленной и сияющей амальгамы. В эти короткие минуты мне явилась
сказочная принцесса: для этого только и требовалось, чтобы одинокий
странник смиренно припал к ее стопам и затерялся у подножья ее берегов.
Потом сегмент заходящего солнца неумолимо сжимается в сияющую
розовую точку, а вслед за этим и она, и оставшийся от нее свет окончательно
растворяются в висящих над ними облаках.
Наступают тропические сумерки. Мы идем по центру реки, а у самого
берега в воде плещутся дети и чуть подальше от берега, ближе к нашей
лодке, расставлены сети - стоя по пояс в воде, мужчины выбирают оттуда
заблудившуюся в неводе рыбу.
Я вначале особо не задумывалась о том, что река – место не вполне
безопасное, хотя, вроде бы это и так понятно. Но деталями прониклась,
когда на «Эдуардо VII» штурман мне сказал, что в этой коричневой толще
воды много чего активно обитает. В том числе и пираньи, и крокодилы.
Сейчас, глядя на детей и мужчин, я невольно вспомнила и про хвост
крокодила на базаре в Белене, и про пираньас. Их я видела в колоритных
лавочках местных индейских сувениров в Пукальпе. Засушенные рыбки
были водружены на лакированные деревянные подставочки и предлагались
для продажи. Даже засушенные, они агрессивно ощеривали неприятно-
зубастый рот. Подбрюшье у них было красное, словно им так и не удалось
утаить кровь невинно загубленных жертв, и она предательски проступала
наружу.
- Да, - печально подумала я, - ну и что из того, что плаваю хорошо? Если
вдруг пойдем на дно (хотя с чего бы вдруг?), то непоседливые подводные
обитатели уравняют шансы спастись для плавать умеющих и не умеющих.
Но от мысли о хищных обитателях речных пространств, затаившихся в
непроницаемой толще коричневатой воды, меня отвлекли появившиеся в
паре метров от лодки два дельфина. Я снова с изумлением увидела, что они
действительно были розовые!
Мы явно привлекли их внимание, и они устроили для нас настоящее
представление: блестя мокрыми боками, они синхронно выпрыгивали из
воды и, взлетев в воздух, изгибались плавной дугой, прежде чем снова
упасть и мягко врезаться в темную воду. А потом один из них вдруг завис в
полете - в ореоле сверкающих и разлетающихся брызг, и тогда он – честное
слово! – на мгновение посмотрел на меня, и мы встретилась с ним глазами,
и тогда... тогда неумолимый бег времени замер.
В это мгновение я отчетливо увидела пограничную зону, в которой успела к
этому времени успешно завязнуть и затеряться - она была заполнена
сутолокой и мельтешением дней, но еще я увидела, что за пограничной
зоной и за демаркационной линией был другой, отличный мир, и что он по
своей сути - счастье и свобода, и что сейчас можно было сделать один
последний шаг, чтобы войти в новый мир, в незримый рай.
И пока я проверяла свою готовность пересечь демаркационную линию,
неведомый и безбрежный мир посылал мне в качества аванса это неземное
состояние — беспредельной гармонии и безграничного покоя.
20. ВЕЧЕР, ГОРИЗОНТ И КРЕСЛО
Автор взял себе тайм-аут в своем рассказе и решил тут пока присеcть и посмотреть вдаль... на горизонт, на небо, а потом вообще на все, что разворачивается вокруг.
21. ВЕЧЕР В ТАМШИЯКУ
Переступив через низкий заборчик, установленный поверх порога – он удерживал внутри дома суперактивную двухлетнюю дочь курандеро, я зашла в дом Вилсона Баскеса. Малышка в этот момент как раз очень удачно, прямо как канцелярская скрепка, вертикально зацепилась за гамак локтями и, аккуратно поджав ноги, ритмично раскачивалась на нем в режиме заведенной механической игрушки. Очевидно, этот живой маятник был такой неотъемлемой частью окружающей его обстановки, что никак не отвлекал Вилсона от процесса лечения растянувшейся в кресле пациентки.
Я представилась, объяснила цель своего визита. Мы немного с ним поговорили, а потом Вилсон попросил подождать и вернулся к процессу целительства. Курандеро был крепкого телосложения и невысокого роста, даже немного ниже меня, хотя и я высоким ростом в родной стране никогда не отличалась. Его темно-коричневая кожа указывала как на яркое
тропическое солнце, так и на генетическую близость к индейцам бассейна
Амазонки. Несмотря на властные ноздри и резко очерченный подбородок,
весь его вид вызывал какое-то подспудное ощущение, что он находился в
каком-то отдалении от окружающего его мира, и лишь иногда приближался
к нам, балансируя на грани двух миров.
Посреди комнаты неприкаянно стоял одинокий деревянный стул – его и
предложили моему вниманию. Спинка у него была высокая и прямая,
поэтому я чопорно угнездилась в него с чувством английской дамы,
прибывшей на дружеский 5 o?clock tea, но готовой и подождать
запаздывающий чай.
В это время к нему в дом заглянуло еще пару пациентов – все они были
местные. В этом я лично для себя углядела несомненно положительный
знак. Раз местные люди к нему тянутся – значит, доверяют.
Он вернулся к пациентке и лечение продолжилось. Затянувшись мапачо, он
выдохнул дым сигареты ей в центр головы, туда, где находится чакра
сахасрара, а потом запел икарос – песню, которой его научила аяуаска и без
которой лечение (как говорят знающие люди, приобщенные к традиции) – не
может быть эффективным. Под ритмичную песню он принялся методично
постукивать ее по макушке веером. Веер был занятный. Почти круглый, из
сухих листьев фисташкового цвета, с недлинной ручкой, как раз
достаточной по длине, чтобы ее крепко обхватила небольшая рука Вилсона.
Необычным веер казался из-за того, что был объемным. На нем были такие
большие букли из сплетенных листьев, и все вместе это походило на
симметрично приплюснутый шар. Позже оказалось, что не зря он с первой
же минуты привлек к себе внимание: с ним мне довелось потом
познакомиться - очень близко и в драматических обстоятельствах.
Церемония лечения женщины продолжалась долго, за дверями сгущались
сумерки, а я сидела и ждала, когда он освободится. Временами казалось, что
он так увлекся целительством и настолько глубоко погрузился в свое личное
пространство, что напрочь забыл о моем присутствии. Даже когда он
отходил от женщины и садился передохнуть на низкий табурет неподалеку,
он по-прежнему молчал. Молчание у него получалось какое-то
сосредоточенное и, я бы даже сказала, осмысленное. Может быть, это такой
местный обычай, - думала я, - когда гость и хозяин просто сидят вместе и
молчат? Я где-то про такое читала. Я попыталась вспомнить, где именно, но
был уже конец долгого дня, и ничего не получилось. Но это было неважно.
Важно было то, что комаров было немного, и что кусались они несильно; но
главное же успокоение приносила мысль, что временно никуда не надо было
идти, плыть или лететь, а вместо этого, прибившись к тихому берегу, можно
