Меган Уолен Тернер - Царица Аттолии (ЛП)
Новый халдей доставил новость царю Суниса. Он не рассчитывал, что его пребывание в должности советника будет продолжительным и очень надеялся покинуть дворец с неповрежденной шеей.
— Значит, он работал на Эддис, — сказал царь.
Новый халдей поколебался мгновение, но затем любовь к истине взяла верх над желанием не раздражать и без того вспыльчивого царя. Он был скромным ученым, призванным ко двору по желанию государя. Он не был придворным. Вопреки здравому смыслу, он выбрал правду.
— Я считаю, что нет, Ваше Величество, — неохотно произнес он.
— Он не работает на Эддис? Тогда, черт побери, что он там делает? Отдыхает?
— Я считаю, что он покинул нас не по собственной воле, Ваше Величество.
— Что это значит? — нетерпеливо спросил Сунис.
— Я думаю, что ученик, который сообщил о встречах халдея с аттолийцами, ошибался.
— Это достаточно очевидно, иначе мой халдей был бы уже в Аттолии, не так ли? — отрезал царь.
Новый халдей решил проявить настойчивость.
— Он был намеренно веден в заблуждение, Ваше Величество. Я думаю, что это были эддисийцы, которые претворились аттолийцами и дали ученику золото, чтобы дезинформировать нас.
— Если ты не можешь говорить прямо, я найду того, кто сможет, — предупредил Сунис.
Новый халдей сдался.
— Ученик предполагал, что аттолийцы использовали вашего советника в своих целях и покончили с ним, когда поняли, что халдей разоблачен. Я думаю, что мой предшественник, наоборот, был совершенно невиновен. Вор Эддиса подкупил ученика золотом и сделал это только для того, чтобы халдей почувствовал угрозу своей жизни и вынужден был бежать в Эддис.
— Евгенидис? В Мегароне?
Сунис достаточно разгневался, когда ученик халдея пришел к нему и сообщил, что халдей позволил аттолийским шпионам бродить по коридорам дворца. Но появление в Мегароне Евгенидиса испугало его не на шутку.
— Что, черт побери он здесь делал? — прорычал царь.
— Ну, он украл вашего халдея, сир.
Царь несколько секунд сидел молча, моргая и тяжело дыша. Затем он вскочил на ноги и закричал, вызывая командира охраны.
Глава 10
На следующее после возвращения из путешествия утро Евгенидис встал рано, несмотря на то, что все его тело болело. Он плохо справлялся с лошадью одной рукой, хотя и не хуже, чем двумя. Зато царица осталась довольна прогулкой. Люди выходили на улицу из своих дворов, чтобы, стоя у дороги, смотреть, как они едут мимо. Они не приветствовали свою царицу. Они не проявляли признаков радости, но, узнав Евгенидиса, улыбались и начинали махать руками. Евгенидис мечтал только об одном: чтобы земля разверзлась и поглотила его прямо посреди города. Он вздрогнул, вспоминая взгляды людей. Когда его босые ноги коснулись холодного пола, он вздрогнул еще раз. По утрам в горах было прохладно.
Он выругался себе под нос и запустил руку в стопку аккуратно сложенных рубашек в шкафу. За время отсутствия Евгенидиса, камердинер его отца привел в порядок вещи Вора, и все старые лохмотья исчезли с полок.
— Ну, конечно, в Аттолии меня никто и не заметит в зеленом галстуке а-ля Эддис с золотым зажимом на пузе, — сказал он вслух.
Он снова выругался, когда не смог найти свой меч, обшарив все полки до самой нижней. Он решил проблему просто, скинув всю одежду с полок в большую кучу на полу. В комнате стало заметно уютнее.
— Мне просто надо вернуться в кровать, — проворчал он, но все же достал из шкафа меч с ножнами и портупеей и бросил их на свою неубранную постель, испачкав маслом белые простыни. Кто-то позаботился, чтобы меч не заржавел за время вынужденного бездействия. Он распахнул занавеси на окнах, жалуясь самому себе — здесь некому было слушать, что на дворе еще темно, но он не мог игнорировать солнечные лучи, крадущиеся в долину через горные хребты. Он замолчал лишь тогда, когда сел за свой стол и взял в руку протез из металла и кожи с чашкой, подогнанной под обрубок правого запястья. Мгновение он сидел, держа его в руке, а потом положил обратно и посмотрел на рукав рубашки, скрывавший культю.
Он нашел гильзу, но не мог разыскать небольшой зажим, который фиксировал рукав и удерживал ткань от перемещения. Потом он вспомнил, что уронил его, раздеваясь предыдущим вечером, но не слышал звука падения на плитку пола. Вероятно, зажим упал на шерстяной ковер перед очагом, но понадобится не меньше получаса, чтобы разыскать его в пушистом ворсе.
Вздохнув, он выдвинул ящик стола и порылся в беспорядочной кучке вещей, пока не нашел замену. Он тщательно разгладил складки ткани и закрепил рукав, прежде чем, стиснув зубы, втолкнул руку в обшитый кожей стакан протеза. Крюк был подогнан очень плотно, чтобы дать ему возможность цеплять и тянуть различные предметы. При долгом использовании кожа руки под ним бледнела и немела, и хотя культя уже покрылась мозолями, новые волдыри появлялись довольно часто.
Еще больше его мучили фантомные боли в отрезанной руке. Однажды среди ночи Евгенидис проснулся от рези в правой ладони, которую он поранил, пытаясь бежать из Аттолии. Этим ранам не суждено было зажить. Вор был уверен, что эта боль будет преследовать его до самой смерти. Он не хотел вспоминать о потерянной руке, но иногда ловил себя на том, что потирает левой рукой правую во время очередного приступа боли.
Опять заворчав, он сунул ноги в сапоги, которые заказал, когда обнаружил, что старые за прошедший год стали ему малы, накинул через плечо перевязь с мечом и заставил себя выйти в оружейный двор, где солдаты и ученики разогревали мышцы и проверяли оружие перед началом тренировки. Двери кузницы были распахнуты во двор, и Евгенидис направился туда, чтобы бросить меч на скамью.
Оружейник кивнул.
— Вам понадобится новый, — сказал он. — Этот сбалансирован для правой руки.
Голоса во дворе умолкли.
— У вас найдется подходящий меч? — спросил Евгенидис, стоя спиной к тишине.
Оружейник кивнул и снял один со стойки у стены. Вор взял меч и покачал его в руке; кто-то вошел в кузницу вслед за ним. Евгенидис повернулся и увидел своего отца. Он поздоровался кивком, а отец махнул рукой в сторону тренировочной площадки. Пока они шли рядом, Евгенидис заметил косой взгляд отца.
— Ты думаешь, она не заметила? — наконец спросил отец.
— Не заметила чего? — невинно спросил Евгенидис.
— У нее пропала брошь с рубинами и золотым бисером.
— С гранатами и золотыми шариками.
— Слуга сказал, что это были рубины.
— Гранаты так же отличаются от рубинов, как лжецы от дураков.
— И что же ты предпочитаешь? — в голосе отца звучала ирония.
— Брошь с гранатами была отвратительной дешевкой. Я предупреждал, что не стоит носить ее с тем оранжевым шелковым шарфом. Здесь всегда так тихо? — спросил он.
От звона мечей разве что не закладывало уши. На губах военного министра промелькнула быстрая улыбка.
— Начнем с разминки.
— Как пожелаешь, — неохотно ответил Евгенидис.
— Вот именно, — сказал отец.
Много позже, весь в поту, Евгенидис выругался громко и от души. Боль в мышцах от верховой езды сменилась новой более острой болью в плечах.
— Я и забыл, как сильно ненавидел фехтование, — сказал он.
Отец отвел:
— Не стоило так сильно перегружать себя в первый день, тогда ты чувствовал бы себя лучше.
Евгенидис поднял глаза к небу, где солнце уже повисло над самой высокой башней дворца.
— Уже поздно, — удивленно заметил он. Двор опустел, даже оружейник потушил свой огонь и исчез. — Неудивительно, что я так хочу есть.
Военный министр покачал головой. Он лучше всех знал, что его младший сын, несмотря на все его жалобы, имел терпение и способность к концентрации достаточные, чтобы стать выдающимся фехтовальщиком. Именно эти качества отметил в нем дед Евгендиса. Военный министр снова пожалел, что его сын не захотел стать солдатом; пришлось напомнить себе, что руку он с таким же успехом мог потерять и на военной службе. Ни одна профессия не гарантировала безопасности.
* * *Царица проводила заседание Совета в Географическом зале, и Евгенидис направился туда. Его встретили удивленные взгляды министров, большинство из которых не были посвящены в обман с затворничеством Вора Эддиса. Когда уже стало невозможно делать вид, что он отошел от службы, царица попросила его присутствовать на Совете лично, чтобы слушать обсуждение дел самому, а не в ее пересказе. Однако, его должностные обязанности были довольно туманны. Он не был министром и не сел за стол. Он устроился в кресле у стены.
Слегка наклонившись вперед и глядя в просвет между фигурами двух министров, Эддис могла наблюдать за ним. В середине заседания он откинулся к стене с нарисованной на ней картой и закрыл глаза.
