Неизвестно - Еленевский Мытари и фарисеи
— Не надо, — предупредил я.
— Что, совсем скверно? Как знаешь, я тоже не любитель, да пассажир разный бывает, иному подавай, чтобы уши закладывало. Где служить довелось?
Услышав про Афганистан, он вздохнул:
— И я там был. Два года кандагарился-парился. Хотя, как теперь подумаю, так это самые светлые годы. Почему, и сам не пойму.
На вокзале он крепко пожал руку:
— Удачи тебе, подполковник.
***
Если Москва была похожа на блестящую обертку от съеденного сникерса, то Брянск своей серостью и унынием больше подходил под туалетную бумагу, которой эта самая Москва воспользовалась и затем бросила в мусорное ведро.
Даже в лучах весеннего солнца город выглядел угрюмым и уже на привокзальной площади попытался окатить меня грязной талой водой из огромной лужи, в которой плескались воробьи, голуби, резво взмывавшие в небо от каждой машины и здесь же возвращавшиеся обратно. Особенно их много было у продавщиц семечек, которые оккупировали одну из автобусных стоянок, видимо, потому, что над ней был достаточно вместительный навес. Милиционер подсказал мне, как лучше добраться до штаба корпуса:
— С таксистами не связывайтесь, узнают, что в городе впервые, столько накрутят, что билет до Москвы и тот дешевле будет. Автобусом куда проще.
В штабе корпуса к моему появлению отнеслись с полным пониманием, вежливо дав понять, что такие вопросы решаются не одним днем. Ознакомившись с предписанием, добродушный полный майор пояснил:
— Поживете с недельку в гарнизонной гостинице, за это время мы что- нибудь подберем, подыщем.
— Сиднев сказал, что.
— Сиднев в Москве, мы в Брянске, и он из другой оперы. Скажите спасибо, что не открестились от вас. Вот командующий вернется, будем говорить. Без него. сами понимаете.
В гостинице администратор, пышногрудая, с круглым лицом в обрамлении светлых кудряшек, на котором лучились голубые глаза, женщина, долго, с каким-то тешащим ее душу наслаждением перечитывала написанную май- ором-кадровиком записку о моем заселении, выдала мне несколько разных бланков: «Заполняйте», и, положив грудь на стойку, стала наблюдать за тем, как я заполнял их.
Выдавая ключ от номера, строго сдвинула подкрашенные брови:
— Чтобы никаких женщин!
Я улыбнулся:
— Так уж никаких.
— Да, никаких, кроме обслуживающего персонала: уборка, приборка. Ну, если пожелаете, чай.
— На двоих?
Она опять сдвинула брови, но глаза улыбались:
— Почему вы все в командировках такие непонятливые, я же сказала, никаких женщин. — И уже вдогонку добавила: — Если что надо подстирнуть, не стесняйтесь, говорите, правда, за отдельную плату.
Весь вечер я пытался созвониться с Чирчиком, но ничего не получалось. Администраторша, томно потянувшись, сказала, что это куда проще сделать завтра с переговорного пункта.
— Елена Леонидовна, кто это вас так соблазняет, — раздался голос из полутемного конца коридора. Это был тот самый майор-кадровик, который порадовал меня перспективой гостиничной жизни. — А, это вы! А я слышу, наша Леонидовна все «ха-ха» да «ха-ха».
— Уж так и «ха-ха», — глаза у Елены Леонидовны стали еще лучистее, — вот сообщаю новому постояльцу, как установить связь.
— Ну и как, сообщили?
— Естественно, — и она посмотрела на майора так, как смотрит сытая кошка на остатки недоеденного сыра.
— Леночка, я ему предложу более выигрышный вариант, а ты сообрази нам перекусить. Засиделся на этой чертовой службе, оголодал.
— Так уж и оголодал, — жеманно подернула плечом Леночка.
Оказалось, что он уже около года жил в гостинице, а до этого служил в ГСВГ. Служил в управлении кадров одной из танковых армий. Когда танкистов вывели, его сунули в Брянск.
— Почему сюда, здесь только и догадался. Корпус «пэвэошный», раньше был кадрированный, а теперь разворачивается по полному составу, создается новая зона действий ПВО по границе с Прибалтикой, Белоруссией, Украиной. Вот в него и пихают всех, кого Москва ни предложит. Хорошо, что еще так обошлось, а то мог бы и вовсе пролететь, как фанера над Парижем. Одно плохо, с квартирой никаких перспектив, разве что кого-нибудь отправят подальше. Семья у тещи, в Смоленске, а я здесь. Слушай, есть одно тепленькое местечко, в Орле. И город ничего, и должность для тебя подходящая, по крайней мере, не капитанская. Я перед полковником заброшу пару слов.
Мы просидели до полуночи. Разговор завершился тем, что майор подсказал, как дозвониться до семьи по военной связи, и обещал содействие.
— К тебе будет одна маленькая просьба, — он вздохнул, — стыдно об этом говорить, но я на такой мели, что не знаю, как дожить до следующей зарплаты, выручай.
Пришлось выручать.
Последующие дни прошли в вынужденном безделье, и я вспомнил, что где-то в Брянске жил школьный товарищ Витя Коленкович, прекрасный футболист. Мы защищали честь родной Крестыновской школы на самых разных соревнованиях. Вите пророчили большое футбольное будущее. Особенно ярый поклонник его таланта, председатель колхоза Никеенко, здоровенный, ухватистый мужик, который на спор снимал с машины двухсотлитровую бочку с пивом и под громкие возгласы одобрения целой толпы регулярных посетителей переносил ее в буфет сельповской столовой, говорил: «Такой хлопец растет, так играет, любо-дорого посмотреть. Я найду, куда его определить». Он на своем уазике по всей области сопровождал автобус с колхозной футбольной командой, в которой одна треть была учениками старших классов, и лично выплачивал премиальные за каждую выигранную встречу, сопровождая выдачу словами: «Спасибо, что поставили «Дружбу народов» на колени», или «Спасибо, что укоротили усы чапаевцам».
Он договорился, за Витей приезжали из Минска представители какого-то спортивного общества, но Витя уехал в Брянск, где жила старшая сестра, и там остался.
Грязный, облупленный подъезд двухэтажного дома с незакрывающимися дверями, где вместо стекол были приколочены квадратики белой крашеной фанеры. На стенах еще кое-где сохранилась темно-синяя краска, как свидетельство былого благополучия, из дальнего угла под лестничной площадкой доносились мяуканье, фырканье, писк и терпко пахло кошачьими фекалиями. Измятые пачки сигарет и неприличные надписи завершали подъездное бытие.
На мой звонок дверь сразу открылась и высунулась мальчишечья мордашка:
— Вы к кому? — глаза уставились на мой целлофановый пакет.
— К Коленковичам.
— Так мамы еще нет.
— Я к папе.
В глазах парнишки мелькнул испуг, он закричал:
— Катя, Катя, иди сюда!
Девчушка лет пятнадцати с подкрашенными глазами, губами, ногтями, легонько отстранила мальчишку от двери, сопроводив его словами: «Ладно, сама разберусь», — и пытливым взглядом прошлась по мне, как проходят утюгом по кофточке, которую собираются надеть на дискотеку. Мне стало не по себе от этого жесткого, оценивающего, далеко не детского взгляда.
— Вы кто? — она спрашивала, а сама, видимо, старалась угадать содержимое пакета.
— Я? Хороший знакомый вашего отца.
Она подернула широкими плечами и наморщила лобик:
— Что-то не припомню таких знакомых, — затем широко распахнула дверь, — ладно проходите. Раздевайтесь, я на кухню, поставлю чай. К сожалению, больше ничем вас угостить не могу.
Отдал ей пакет:
— Вот, возьми, — по дороге я захватил бутылку вина и к вину то, чем был богат маленький магазинчик, еще сохранивший свое прежнее название «Продовольственный». Выбор в нем оказался небольшой.
— Пока я буду готовить, может, музыку послушаете, у меня клевые записи.
— Да собственно говоря.
— Ладно, понимаю, в таких случаях обычно достают семейные альбомы. Колюша, принеси гостю наши альбомы, — приказал она брату.
Мальчуган присел рядом и начал пояснять, кто и где фотографировался, часто спрашивая у сестры, правильно он сказал или нет, и если из кухни долетало: «Правильно!» — продолжал пояснять снова.
— Вот здесь мы в Евпатории, а здесь в Сочи, это отец в Болгарии, он туда с командой выезжал. Вот мы поздравляем Катюшу, она первенство города по спортивной гимнастике выиграла, это наша последняя фотография с отцом, он меня в спортшколу привел, сказал, что там буду тренироваться, он классно в футбол играл.
— Я знаю, а где он теперь?
— Два года назад умер.
Мы оба замолчали, пока я не спросил:
— Болел?
Мальчуган засопел, поднялся и пошел в кухню.
Оттуда донеслось:
— Проходите, у меня все готово, — и Катя указала на стол, действительно сервированный со вкусом, — давно у нас так не было, спасибо.
Я предложил вино не открывать, подождать мать, но она не послушалась:
— Лучше сладкое вино, чем кислые рожи. — И пояснила: — Так отец говорил. Мать придет поздно, у нее на работе постоянно нелады.
— Все равно, давай без вина.
Но она не послушала, разлила в бокалы.
