Неизвестно - Еленевский Мытари и фарисеи
— Товарищ майор, да я пописать ходил.
— Пописать, говоришь, приспичило, потерпеть не мог? А если передо мною сидит уважаемый человек, а вы его привели, как преступника, что тогда? У него орденов вон сколько, даже Ленина, участник войны в Афганистане, настоящий воин-интернационалист.
Милиционеры переглянулись:
— Товарищ майор, так вы сами говорили, что ныне пол-России орденами обвешалось.
— Но-но, вы полегче с такими выводами, — ухмыльнулся майор, довольный тем, что подчиненные запомнили его наставления, затем равнодушно посмотрел на меня: — Так вы утверждаете, что Лунянин Николай Никитич — это настоящее ваше «фио», фамилия, так сказать?
И здесь до меня дошло, что я подозревался в чем-то серьезном, и никак не мог поверить в то, что происходило в этой прокуренной милицейской комнате.
— Мужики, да вы что, одурели, я приехал в Москву для решения вопроса о моем переводе в российскую армию! Там все написано! — я дернулся было показать, но «колобок» тут же ткнул дубинкой в спину:
— Сидеть!
— Мы тут одного задержали, валюту продавал, так он тоже утверждал, что у него настоящие доллары, а оказалось, подделка, хорошая подделка, потому как брали эти доллары охотно. Так что у меня есть основания предполагать, что вы не то лицо, за которое себя выдаете, мд-а-а, — майор постучал моими документами по столу, словно убеждаясь в их прочности, — при таких наградах, таком звании да на вокзале. Сомнительно, все это очень сомнительно. Вот они меня убеждают в том, что вы один из участников преступной группы, которая нагло обирает пассажиров, и я больше склонен доверять своим сотрудникам.
Майор взял чашку, заглянул в нее, протянул «колобку»:
— Сходи к Галине, да пусть сахара поменьше, сколько раз говорено, не люблю слишком сладкий. Петренко, веди гражданина подполковника к Чугунову и пусть оформит задержание, завтра разберемся, что к чему. Да, и спроси, мне бензин не привозили, а то бак в машине сухой. Если привезли, забери канистры.
Сбитый с толку, окончательно растерянный, я продолжал:
— Мужики, да вы что? Мне завтра в кадрах надо, мне.
Майор улыбнулся:
— Зря нервничаете, я же сказал, до утра, а утро вечера, как гласит полковник Веретенов, всегда мудренее. Вы попали под подозрение, и по закону мы обязаны вас задержать. Если вы и правда военный, утром передадим в комендатуру.
Петренко профессионально достал наручники и попытался застегнуть на моих запястьях. Меня бросило в холодный пот, что угодно мог представить, но только не это:
— Да вы что, шутите?
Петренко нахмурился, процедил сквозь зубы:
— Давай-ка, гражданин подполковник, по-хорошему, без выпендрежа, а то узнаешь, шутим мы или нет.
Майор уже не обращал на нас никакого внимания, что-то аккуратно помечал в лежавшем перед ним блокноте, затем начал дозваниваться какому-то Рафику. В этом кабинете я для него уже перестал существовать.
Петренко ловко застегнул наручники на моих запястьях и на крайний случай решил подстраховаться:
— Товарищ майор, его в общий обезьянник или как?
— «Или как», Петренко, «или как».
— Понял, товарищ майор.
После оформления протокола исходивший перегаром Чугунов о чем-то переговорил с Петренко, и я оказался в разношерстной компании, где каждый был вроде бы со своим лицом и в то же время все эти лица представлялись чем-то одним целым, вертящимся, плюющим, галдящим, хохочущим, кривляющимся.
— Братцы, во какое украшение к нам прибыло!
— Ерунда, я с такими уже сидел, вот бы генерала сюда запихнули, другое дело.
— Запихнут, — послышался уверенный голос из дальнего угла, — это только начало лета. — И громко запел: — Я так хочу, чтобы лето не кончалось! — и громкое довольное гыгыканье.
Утром из-за решетчатой двери долетело:
— Эй, подполковник, на выход!
Вышколенный подтянутый капитан из комендатуры молча проводил меня к зеленому уазику, указал на заднее сиденье, по сторонам сели два таких же молчаливых солдата. В комендатуре долго куда-то вызванивали, уточняли, затем капитан отвел меня в бытовую комнату для личного состава.
— Приведите себя в порядок, товарищ подполковник, сейчас за вами приедут. Вы уж извините, лютует милиция. Офицеры на службу и со службы только в гражданке. Хорошо, что не выпившим был.
Он не договорил, в чем это «хорошо» заключалось, и поспешил на чей-то нетерпеливый окрик:
— Донцов, где тебя черти носят? Бери машину и дуй на Белорусский!
В штабе я лицом к лицу столкнулся с Дубяйко, который быстро отвернулся, сделав вид, что не заметил меня. Пока я шел по коридору, спиной чувствовал его сверлящий взгляд. Затем он быстро направился к кабинету, хозяином которого был генерал-лейтенант Иванников.
Полковник Сиднев, весь затертый, хмурый, без того лоска, которым старался ошарашить всех в Чирчике, устало обронил:
— А, Лунянин, быстро же, что, не терпится? Мы здесь перебрали несколько вариантов, самый наилучший в смысле дальнейшей перспективы это Дальний Восток, а точнее, Хабаровск. Устраивает?
— Так точно!
— Вот и ладно. Так и запишем. Что там, в полку, офицеры не бузят?
— Да вроде как все спокойно, определяются помалу.
— Нам долбаные группы войск столько работы подбросили, что голова кругом. Навыводили столько частей, и все скопом, попробуй распихай. Россия большая, да не резиновая. Сейчас НАТО на нас пальцем показывает и хохочет до упаду.
Раздался телефонный звонок, и судя по той почтительности, с которой снял трубку Сиднев, звонили сверху.
— Да, так точно. да, — каждое «да» он сопровождал взглядом в мою сторону, — но ведь. Понял вас, так точно! Сейчас буду!
Положив трубку, он зло выругался. Закрыл лежавшее перед ним мое личное дело:
— Лунянин, подожди в коридоре!
Спустя некоторое время он торопливо вышел из кабинета, на ходу бросив:
— Жди через пять минут!
Вернулся Сиднев через полчаса:
— Скажи мне, Лунянин, где умудрился насолить генералу Иванникову? Он же кореш нашего Тульского. Чего молчишь? — Сиднев нервно листал мое личное дело. — Где ты ему дорогу перешел? Хотя, что теперь эти признания, оправдания.
Я понял, что-то рушилось в моей будущей биографии. Холодок вполз в душу: небо уходило от меня, удалялось с невероятной быстротой, удалялось так, что начало темнеть в глазах.
— Может, кому-то надо, — я запнулся, не найдя подходящего слова, — ну, вы сами понимаете, скажите сколько.
Перед отъездом в Москву мы с женой договорились, что если встанет вопрос о деньгах, то машину придется продать. Она сама предложила, долго меня успокаивала, доказывала, что сейчас главное для семьи — это моя дальнейшая служба, а там все образуется. Она твердо верила в то, что обязательно все пойдет на лад: и в стране, и в армии.
— Сколько? — Сиднев хмыкнул. — Лунянин, да если бы в деньгах дело. Закрыт тебе Дальний Восток, да и не только Дальний, все ближнее закрыто. Поставлен вопрос о твоем увольнении. Придется тебя куда-нибудь упрятать на некоторое время, чтобы до пенсии дослужил. Сколько до сорока? — он открыл личное дело. — Почти два года. Мда-аа! Многовато! Но что-нибудь придумаем. — Он позвонил: — Валентин Сергеич, нужна твоя помощь, сейчас забегу.
Вернулся он, довольно потирая руки:
— Не имей сто рублей, Лунянин, а имей сто друзей. Предложение такое, передаем тебя в ПВО, а точнее, в корпус ПВО, его штаб в Брянске. Соглашайся, это лучшее, что можно придумать в данной ситуации.
— Там же нет вертолетов!
— Какие вертолеты? — возмутился Сиднев. — Я тебе в который раз поясняю.
— Выходит, товарищ полковник, летать мне уже не суждено?
— Какое там летать, Лунянин, думай, чтобы ползать не пришлось, как это теперь частенько случается с нашим братом. Мне говорили, что ты рвался в Белоруссию. Есть полк дальней авиации, это под Гродно, но его в этом году выводят. Истребители, а они под Витебском, их также настроились выводить. Да и кем тебя туда? Стратеги под Барановичами, но они переходят под белорусское командование, поэтому все что мог сделал. Да ты не отчаивайся, я тебя на заметке держать буду.
С предписанием убыть в Брянск и скверным настроением я сел в такси. Читавший газету таксист отложил ее на заднее сиденье, поправляя кепчонку- жириновку, олицетворение либеральной демократии в России, то ли спросил, то ли утвердил:
— На вокзал?
— Да, а как угадал?
— Сколько я отсюда нашего брата отвозил, у него одна дорога — на вокзал. Я ведь сам только полгода как из армии, уволен по сокращению. Чем в такой армии служить, так лучше таксовать: и людям польза, и семья не внакладе.
По дороге он молча курил, только во время затора на одном из перекрестков, где перекрыли движение для установки огромной рекламной растяжки, обронил:
— Собезьянничались вконец. Были люди как люди. Дорогая моя столица, каким ты стала зверинцем. Может, послушаем что? — Он потянулся к кнопке автомагнитолы.
