Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том I
Старинные имена, лишенные величия и блеска; печальные, пустые гробницы; мрачные изображения, не представляющие никакого интереса; грубый и жесткий резец, — вот древности, наполняющие церкви. Гений человека был словно придавлен царящим на земле ужасом, и его дрожащая рука ничего, кроме мрачных, унылых и однообразных образов, начертить не могла. Вспомните развалины Геркуланума и Портичи{65}; они не носят на себе печати столь мрачного воображения.
Самое интересное в Париже — это остатки того дворца, в котором у римлян до прихода франков были устроены бани; они находятся в одном из владений на улице Арфы под вывеской Железный Крест. Эти развалины носят все признаки глубокой древности. Повидимому, дворец был довольно обширен; там жили наши первые короли; туда были сосланы дочери Карла Великого после его смерти, когда Людовик Кроткий{66}, любитель церковного пения и ненавистник любовных похождений, приказал убить их любовников. Он, вероятно, думал, — наивно говорит отец Даниэль{67}, — что такой пример устрашит окружающих и что других любовников они не найдут; но в этом он ошибся: они у них не переводились.
Древние республики! Ваши обломки свидетельствуют о том, чем вы были. Великолепнейшие памятники монархии не стоят ваших останков, пощаженных самим временем и варварами. Боже! До чего мы ничтожны перед величественными трудами свободного государства!
Археологи очень сожалеют о статуе богини Изиды, которую ввиду ее древности долгое время оставляли нетронутой у главных врат аббатства Сен-Жермен-де-Пре. Но в 1514 году одна простолюдинка, приняв эту статую за изображение богоматери, пришла возжечь перед ней целый пук свечей; когда об этом узнал настоятель аббатства, он преисполнился благочестивого гнева и велел разбить статую на куски в предупреждение идолопоклонства, а на ее месте воздвиг большой крест, который существует и по сие время.
38. Мой дед
Я часто думаю о своих предках, образ мыслей которых был так отличен от моего, а предрассудки и обычаи тем более. Когда в день святого Людовика я покидаю заседание Французской академии, — мне вспоминается, что тому назад двести лет Париж захлебывался в крови, что на улице Бетизи был заколот адмирал Колиньи{68}, после того как еще накануне Карл IX, обнимая, уверял его в своей дружбе. Его топтали ногами, топтали человека, которому более, чем кому-либо, надлежало бы быть участником гражданской войны, дабы обеспечить Лиге успех и придать ей тот вес, то величие, которых ей не хватало. Вот Лувр, из которого тот же Карл IX стрелял в своих подданных{69}. Убийцы Варфоломеевской ночи были отчаянными католиками, а потому в этот день лучше отправиться в Лувр{70} послушать насыщенные солью и остроумием остроты и шутки математика Д’Аламбера{71}; если они слегка и огорчают духовенство, то оно мстит ему при дворе, дурно отзываясь о философах. Но пусть! Философы над этим только смеются; они владеют искусством говорить решительно все тем, кто умеет понимать, а в наши дни понимают и с полслова, и поэтому можно сказать все, что хочешь. Кто первый начинает сердиться, всегда бывает неправ. О дед мой! У нас теперь совсем иные, новые взгляды! Они так далеки от ваших, что, несмотря на весь ваш ум, вы никак не могли бы и заподозрить их существование. Если бы наши внуки могли сказать про нас то же самое! Способностью совершенствоваться обладает только человеческий род, и теперь мы менее невежественны и менее дики, чем во времена Карла IX. Какое большое достижение в такой короткий срок!
39. Берегись! Берегись!
Берегись экипажей! Я вижу врача в черной одежде, едущего в карете; учителя танцев в кабриолете; преподавателя фехтования в двуколке; принца крови в экипаже, запряженном шестерней. Он скачет во всю прыть, точно по открытому полю.
Скромная ручная одноколка проскальзывает между двумя каретами и спасается каким-то чудом; она везет женщину, страдающую припадками головокружения: с нею сделалось бы дурно, если бы она сидела в высокой карете. Молодые люди верхом нетерпеливо мчатся к городскому валу и раздражаются, когда толпа пешеходов, которую они забрызгивают грязью, немного замедляет их скачку. Экипажи и кавалькады порождают множество несчастных случаев, к которым полиция проявляет полнейшее равнодушие.
Я был свидетелем катастрофы, происшедшей 28 мая 1770 года из-за скопления экипажей, запрудивших улицу, которая служила единственным выходом колоссальной толпе народа, устремлявшегося на жалкую иллюминацию бульваров. Я сам там едва не погиб. От тысячи двухсот до полуторы тысячи человек умерло на месте или в последующие дни от полученных увечий. Я трижды в разное время бывал сбит с ног, лежал на мостовой и чуть-чуть не попал под колеса экипажей. Вот почему я считаю себя немножко вправе осуждать варварскую роскошь такой езды.
И никакой узды на нее до сих пор нет, несмотря на ежедневные жалобы! Грозные колеса, несущие экипаж богача, не замедляют хода. Они гордо катятся по мостовой, обагренной кровью несчастных жертв, умирающих в страшных мучениях в ожидании реформы. Но ее никогда не дождаться, потому что все предержащие власть имеют собственные экипажи, а потому презирают жалобы пешеходов!
Отсутствие тротуаров делает все улицы почти одинаково опасными. Когда заболевает лицо, пользующееся известным весом, перед его домом разбрасывают навоз, чтобы заглушить шум колес; в таких случаях нужно особенно беречься, чтобы не быть раздавленным.
В 1776 году на дороге Мениль-Монтан Жан-Жака Руссо{72} свалил с ног громадный датский дог, бежавший впереди экипажа; Руссо не мог встать на ноги, в то время как владелец экипажа смотрел на него с полнейшим равнодушием. Его подняли и отвели домой крестьяне; он хромал и испытывал сильную боль. Узнав на следующий день, кто был человек, сшибленный с ног его собакой, хозяин экипажа послал к нему слугу спросить, что́ он может для него сделать. Держать впредь свою собаку на привязи, — ответил философ и отпустил слугу.
Когда какой-нибудь кучер распотрошит вас заживо, в полиции устанавливают, чья здесь вина: большого колеса или маленького, так как кучер ответственен только за последнее, и если вы испустили дух под большим колесом, то ваши наследники никакого денежного возмещения не получают. Существует, между прочим, особый, заранее установленный тариф на руки, ноги и ребра. Что же остается делать? Хорошенько слушать, когда кричат: Берегись! Берегись! Но наши юные Фаэтоны{73} заставляют кричать своих слуг, помещающихся позади экипажей. Сами они сшибают вас с ног, а потом их лакеи дерут глотку, вам же предоставляется самому, если можете, собирать свои косточки.
40. Ручьи
Широкий ручей перерезает иногда улицу пополам, совершенно прекращая сообщение между двумя рядами домов; при каждом ливне приходится воздвигать шаткие мостики. Ничто не забавляет так иностранцев, как вид парижанина в многоэтажном парике, белых чулках и расшитом галунами платье, когда он перепрыгивает через грязный ручей, а потом бежит на цыпочках по мокрым улицам, причем целые потоки воды льются из дождевых труб на его шелковый зонт. Какие только скачки и прыжки ни проделывает, чтобы избежать и грязи под ногами и водяных потоков с крыш, тот, кто задумал пойти из предместья Сен-Жак пообедать в предместье Сент-Оноре. Целые горы грязи, скользкая мостовая, сальные оси экипажей, — сколько препятствий! Но в конце концов он все же достигает цели. На каждом углу улицы он зовет чистильщика и отделывается всего-навсего несколькими пятнышками на чулках. Каким же чудом удалось ему так легко отделаться и пересечь с конца в конец самый грязный город в мире? Как мог он пройти по топкой грязи в тонких туфельках? О! Это особый секрет парижан, и я никому не советую пытаться им подражать!
Переход через сточную канаву ко время грозы. С гравюры неизвестного мастера по рисунку Гарнье (Из книги Lacroix «XVIII siècle. Usages»).
Почему не одеваться соответственно грязи и пыли? Зачем, идя пешком, облекаться в платье, которое годится только тому, кто разъезжает в каретах? Почему не сделать тротуаров, как в Лондоне?
41. Вытопка сала
Испарения, выделяющиеся при вытопке сала, густы и ядовиты. Ничто так не портит воздуха, как эти тяжелые пары. Помимо неприятного запаха, они очень вредны и для здоровья; многочисленные салотопенные заводы, находящиеся в черте города, приносят жителям громадное зло. Государственному прокурору следовало бы обратить на этот вопрос серьезное внимание, так как заводы эти часто подвергают прилегающие кварталы пожарам и превращают в яд самое необходимое для человеческой жизни вещество.
