Максим Бодягин - Машина снов
Всё было почти кончено. Лишь один из них остался в живых. Марко распрямился, всё его тело, покрытое вонючей чёрной жижей, ещё минуту назад текшей в жилах врагов, гудело. Он медленно подходил к единственному оставшемуся в живых тёмному человеку, проводя за собой черту лезвием. Сталь тихо, но пронзительно пела, и эта песня придавала ему сил.
— Пэй Пэй! Надеюсь, ты это видишь, — с удовольствием сказал Марко. — Твою голову, сатанинское отродье, я, пожалуй, не отдам
Хубилаю. Я вырежу из неё твой лживый язык и, глядя по утрам на безъязыкое лицо вруна, в течение долгих лет буду радоваться тому, что убил всех твоих соплеменников разом.
— Глупый служивый пёс! — презрительно прошипел колдун на катайском, и чужой язык усиливал его презрение.
— Говори-говори, — засмеялся Марко. — Потому что через минуту твой язык упокоится в тряпке, засунутой за мой пояс. Я буду подтираться им, выходя из туалета.
Колдун-людоед стоял в углу, с ненавистью глядя на Марка, который, хохоча, распинывал ногами костяных идолов, разрушая магический круг. Вонь опадала на пол чёрной пыльцой, порохом засыпая обрубки тел, их нелепую одежду, уродливые амулеты.
— Проклинаю! Страшным проклятием проклинаю я тебя, Марко, убийцу моих детей! — закричал колдун и вскинул вверх руки. Холодный вихрь снова пробежал по комнате, раздувая растрепавшиеся волосы Марка, обмораживая их, покрывая инеем. — Проклиная тебя, проклинаю и твоего хозяина, Хубилая-собаку, безжалостного убийцу. Отныне и вовеки веков моё проклятие будет преследовать вас из жизни в жизнь, через пороги всех смертей! Никогда не будете вы иметь ни угла, ни дома, ни любви, ни семьи, ни один глоток воды не утолит отныне вашей жажды, ни один кусок мяса не утолит отныне вашего голода! Сжигаемые жгучим непереносимым желанием, никогда не обретёте, что желаете, ставшие моей волей демонами! Всякая красота будет для вас недостаточна, и всякое удовольствие пресным, как мука без соли и воды! Пусть слова мои услышат небо и земля, ветер и огонь, в свидетели я призываю всё, что есть на свете, — отныне прокляты Марко — белый варвар с Запада — и Хубилай — раскосый варвар из Степи! Бог мой! Господин мой, посмотри, что сделали они с твоими детьми, и дай силы моим словам! Вынь из них самую сердцевину жизни и выброси её из мира людей в мир демонов, не имеющих возможности насытиться!!!
Вихрь пепла и огня, не дающего, а, напротив, уносящего тепло, пронёсся по комнате, собираясь из углов. Тени от предметов слипались в одно неясное пятно, из которого проступило прекрасное лицо демона. Подрагивая пламенеющими складками одежды, с тихим шёпотом он подошёл к окаменевшему Марку. Тёмные глаза внимательно смотрели на юношу, демон протянул руку… Марко выронил меч, не в силах побороть чудовищный ужас. Демон зацокал, защёлкал, приблизился и вынул из его груди нечто.
Что? Марко не понял, но нарастающее чувство потери усилило страх. Древний, как сама Мать-земля, прекрасный бог Ичи-мергена бросил вырванное из тела (или души?) Марка нечто в пол, и доски на глазах рассыпались, съедаемые временем. Всё вокруг завертелось, закружилось, понеслось колесом, и только неистовый проклинающий вой колдуна ещё долго звенел в ушах Марка…
…Он очнулся в своей постели переодетым в свежее шёлковое бельё. Тошнотворный запах демонов ещё стоял в ноздрях. Марко медленно сел, еле ворочая головой. Макушка ныла, какой-то пустой воздушный пузырь плавал под сводом черепа, и хотелось с силой выдохнуть его вместе с дьявольской вонью. Хм. Хм! ХМ!!! Не получалось. Хм. Никак.
Марко встал, переменил бельё на расшитый халат, двинулся к двери и вдруг вспомнил про свой драгоценный меч. Оружие покоилось на месте, на стойке у кровати. Марко полувынул лезвие, полировка затуманилась, но клинок вроде бы казался чистым. Марко положил меч обратно и вышел из опочивальни. Во дворе по-прежнему лежал снег. Хрупчатый, колкий, изъеденный водой и ясными солнечными лучами, но всё ещё довольно далёкий от состояния весенней жижи. Марко хмыкнул и пошёл к отцу.
Отец сдал за это время. Видимо, долгие странствия и жёсткий катайский климат с удушливым летом и пронзительной зимой подкосили его некогда могучее здоровье. Он стоял у окна, в столбе падающего предзакатного света, и подрезал сухие ветви комнатного деревца, что-то бормоча под нос, и в этих неторопливых движениях Марко не увидел ничего от бесстрашного купца, в поисках поживы избороздившего сотни морей и прошедшего многие тысячи ли. Перед ним стоял почти совершенно седой старик, только в бороде ещё кое-где поблёскивало вороное пёрышко. Николай не услышал, как сын вошёл. Он с нежностью проводил рукой по меленьким розовым цветочкам, мушками облепившим кривые веточки, и покой на его лице, даже не покой, а покорность перед лицом старости, незаметно для Марка обнявшей этого когда-то такого родного человека, растрогала юношу, одновременно возбудив в нём горечь. Как мало они виделись за это время!
— Отец, — позвал Марко, выходя из-за колонны.
— А? — переспросил отец. Его удивлённо приподнятые брови, напоминавшие поредевшие брови библиотекаря, придавали лицу характерное выражение слабослышащего человека. Николай прищурился, потом всё же разглядел Марка в полусумраке и буднично сказал, слегка оцарапав этой будничностью Марково сердце:
— Проходи, сын. С чем пришёл?
Марко стоял и глядел в его утратившее былую суровость лицо. Морщин было немного, крупные борозды изрезали отцово лицо, чуть поблёкли слезящиеся глаза, но на свету он казался всё же не таким пугающе старым, как в первый момент. Марко выдохнул. Его тянуло рассказать отцу о демонах, вспомнить о смерти Пэй Пэй, о поединке с императором и о страшной кончине Шераба Тсеринга, о маленькой демонессе-лисичке, так коварно вторгшейся в его покои, но… В глазах Николая царило столько безмятежной сосредоточенности на цветах, купающихся в лучах начинающего пригревать вечернего солнца, что Марко лишь тихо попросил:
— Отец, давайте помолимся вместе. Как раньше.
— Конечно, сын, — ответил Николай с видимой радостью.
Он подошёл к полке, вынул из драгоценной тряпицы чистую икону с ликом Богоматери. С выражением безграничной, почти любовной преданности подышал на посеребрённый лик. Протёр тряпицей. Установил икону на специальную подставку. Потом долил маслица в крохотную лампадку. Запалил фитилёк. Привесил под обрез подставки. В этих мерных, как падающие капли, движениях было столько странного для Марка покоя, столько смирения, такого чужого, сперва даже вызывающего отторжение после чудовищной Хубилаевой гордыни, но потом обволакивающего, как материнская любовь. С отцом что-то произошло. Несмотря на стоящие тут же на самодельном алтаре чашечки с рисом и благовониями — всё-таки и отца зацепили катайские маниры, — в отце горела святая вера, она светилась сквозь каждую его черту утерянной Марком благодатью.
Отец и сын опустились на колени, сжав пальцы, и зашептали «Ave». Отцовский шёпот статно колебал занавеси, наделяя каждое отдельное слово веским дополнительным смыслом. Слова выходили тяжёлыми, ядрами летели далеко в наступающий вечер, волнами расходились по комнате. Марко тихо вторил ему, на ходу вспоминая позабытые слова молитвы. Чистый лик Матери Божьей, сладкая родная латынь, колеблющиеся занавеси — всё, что сейчас видел Марко. И казалось ему, что всё вокруг сон. Не было ни ревущих мунгальских дружин, ни жутких чудес, ни пылающего гневом неистового повелителя Поднебесной.
Заступившая на смену ночная стража, обходящая Белый павильон, видела в окно двух молящихся варваров, освещаемых лампадой. Старший молился истово, страстно, с какой-то особенной ласкою проговаривая слова нелепого чужого языка. По благообразному его лицу текли слёзы, обильно увлажнившие аккуратную клиновидную бородку. Младший, жутковатый посланник Великого хана, о котором говорили, что он тайный убийца, молился иначе. Его смертельно бледное, нездорово худощавое лицо не выражало ровным счётом ничего. Словно костяная фигура стоял этот вроде бы юноша со старыми глазами в лампадном свете, красившим всё в тёплую охру, но не трогавшим его бледности. Лицо молодого варвара оставалось алебастровым, не затронутым охристым светом. Светлые глаза глядели пусто и неподвижно.
— Не пялься на него так долго, дурак! — выматерился седоватый десятник на молодого дружинника и дал ему подзатыльник, смешно сдвинув шлем на брови.
— А чего? — туповато переспросил тот.
— Дурное про него слышно. Говорят, он не с Запада, а с самой Луны, — зашептал десятник придвинувшимся стражникам. — На вид лет ему немного, а глаза — как у глубокого старика. Ему выпил сердце один колдун, и Великий хан посылает его убивать людей во сне.
— Это как?!
— Он плавает в снах, как мы — в воде.
Нухуры удивлённо зацокали языками, сплёвывая и делая охранные знаки, и побежали от греха дальше по маршруту патрулирования, рассуждая о том, что колдунов надо бы вешать на кольях, только как это сделаешь?! На то они и колдуны, чтобы ничего не бояться: ни кольев, ни кипящего масла, ни меча.Шесть.
