Питер Сингер - Освобождение животных
Последний, самый гротескный и самый болезненный для животных результат
христианской доктрины, возникшей в первой половине XVII столетия — предстал в
виде философии Рене Декарта. Декарт оказался качественно новым мыслителем. Его
считали отцом современной философии, а также аналитической геометрии, не говоря
уже об открытиях в современной математике. Но он был также христианином и его
убеждения относительно животных возникли как сочетание двух таких аспектов его
мыслей. Под влиянием новой науки механики, Декарт придерживался мнения, что все
состоящее из материи, должно управляться по законам механики, подобно тому, как
управляется часовой механизм. С его точки зрения столь же очевидной была и
проблема природы человека. Человеческое тело построено из материи и является
частью физической вселенной. Поэтому, как ему казалось, человеческое существо
должно быть машиной, режим которой определяется научными законами. Декарту
удалось избежать неприятного еретического вывода, что человек — это всего лишь
машина, путем привнесения идеи о душе. Декарт говорил, что существует два рода
вещей во вселенной — предметы духа или души и предметы физической или
материальной природы. Человеческое существо, как сознающее и обладающее
сознанием, не может вести свое происхождение из материи. Декарт оттождествлял
сознание с бессмертной душой, которая остается жить после разложения физического
тела, и утверждал, что душа специально создана Богом. Обо всех остальных объектах
материальной жизни Декарт говорил, что только человек обладает душой. (Ангелы и
остальные нематериальные существа имеют сознание и ничего больше).
Таким образом, в философии Декарта христианская доктрина, что животные не имеют
бессмертной души, получила необыкновенное развитие с выводом о том, что они
лишены полностью и какого-либо сознания. «Они больше всего, — говорил он, —
машины, автоматы. Они не ощущают ни удовольствия, ни боли и вообще ничего. Хотя
они пронзительно кричат, когда их режут ножом, и корчатся в своих усилиях избежать
контакта с раскаленным железом, это ничего не означает». Декарт говорил, что они
чувствуют боль лишь в определенных состояниях. Они управляются по такому же
принципу, как и часовой механизм, и если их действия более сложны, чем у того же
механизма, то это лишь потому, что часы — это машина, созданная человеком, в то
время как животные — неизмеримо более сложные машины, созданы Богом.
Такое «решение» проблемы посредством перемещения сознания в материальный мир
кажется нам парадоксальным, как, впрочем, казалось и многим его современникам, но в
то же время такая мысль давала важные преимущества. Это обеспечивало основания
для веры в жизнь после смерти, чему Декарт придавал большое значение с тех пор, как
«идея, что души животных имеют такую же природу, как и наши собственные и
поэтому мы не должны больше бояться или надеяться, что после этой жизни станем
мухами или муравьями», было усилием, которое имело тенденцию привести к
аморальности. Это также устраняло древнюю и неприятную теологическую
головоломку, почему Бог допустил и предусмотрел мучения животных, хотя они не
имеют никакого отношения к унаследованию первородного греха Адама, ни к
возмездию за него после жизни. Джон Пассмор описывает вопрос «Почему животные
страдают» так: «В течение столетий это остается проблемой из проблем. Это
зародилось путем фантастически тщательно разработанных решений. . Малебарну
(современнику Декарта) было совершенно ясно, что по чисто теологическим причинам
необходимо отказаться от постулата, что животные могут страдать по той причине, что
все страдания есть результат греха Адама: однако животные не происходят от Адама».
Декарт был также осведомлен о более практических преимуществах: «мое мнение
заключается в том, что жестокость к животным, как индульгенция для людей — по
крайней мере для тех, кто не поддается суевериям Пифагора и освободился от
подозрений в преступлении, когда они едят или убивают животных». Для Декарта
ученого такая доктрина имела еще другой положительный результат. В то время по
всей Европе широко практиковались эксперименты на животных. Никаких способов
анестезии тогда не применялось, и поведение животных при этих экспериментах для
большинства из нас является в известном смысле свидетельством о причинении им
невероятных страданий и боли. Теория Декарта позволяла экспериментаторам
освободиться от каких-либо угрызений совести, которые они могли чувствовать при
этих обстоятельствах. Декарт лично рассекал на части живых животных, чтобы
пополнить свои знания в анатомии, и многие из ведущих физиологов того времени
объявляли себя картезианцами и механистами. Как свидетельствовали последующие
события, некоторые из тех экспериментаторов, работавших в янсенитской семинарии в
Порт-Ройяле в конце XVII столетия, окончательно разъяснили удобство декартовой
теории: «Они руководили избиением собак с совершенным безразличием и поднимали
насмех каждого, кто высказывал жалость к этим созданиям за причиняемую им боль.
Они говорили, что животные — это те же часовые механизмы и что издаваемые ими
крики под пытками, это лишь шум от прикосновения к животному, а тело в целом
лишено чувств. Они прибивали бедных животных гвоздями к доскам всеми четырьмя
лапами, чтобы разрезать их живыми и наблюдать циркуляцию крови, что было важным
объектом обсуждения».
Период эпохи Просвещения и после него
Применение новой системы экспериментирования на животных частично несет
ответственность за изменение позиции по отношению к животным в том смысле, что
такие опыты открыли поразительное сходство физиологии человека и других
животных. Строго говоря, это было несовместимо с тем, что говорил Декарт, с его
теорией «часового механизма» и поэтому лишало его взгляды убедительности. Лучше
всего об этом говорит Вольтер: «Варвары те, кто ловит собаку, превосходящую
человека в преданности и дружбе, прибивает ее гвоздями к столу, рассекает живую и
показывает вам, как работают вены! Однако вы находите в собаке те же самые органы
чувств, что и у себя. Так ответьте, механисты, с какой целью могла природа
расположить в животных органы чувств, если они этих чувств не могут испытывать?»
Хотя подобные изменения не носили радикального характера в целом, такое
совместное влияние улучшило отношение к животным. Шло постепенное осознавание
того, что другие животные тоже способны страдать и это давало право на
рассмотрение. Однако не было и мысли, что животные могут иметь какие-то другие
права, интересы их попирались интересами человека, тем не менее, шотландский
философ Дэвид Хьюм выразился достаточно сентиментально, когда сказал, что
«человеческие законы ограничивают нас в применении благородных традиций к этим
созданиям».
«Благородные традиции». Такая фраза действительно точно суммирует и подводит итог
тем позициям, что начали возникать в этот период. Это можно выразить так: мы
получили право на использование животных, но мы должны делать это благородно.
Общая тенденция этой эпохи была в очищении и улучшении, в любезной вежливости,
более благодетельных и менее грубых. Пользу от этой тенденции наряду с людьми
получили и животные.
XVIII столетие было также периодом, в котором человек переоткрывал природу.
Кульминацией в идеализации природы явилось изображение Жан-Жаком Руссо
благородных дикарей, бродящих обнаженными по лесам и срывающих на ходу фрукты
и орехи. Ощущая себя частью природы, человек восстанавливал смысл своего родства
«со зверями». В это родство, однако, не вкладывался смысл равенства. В лучшем
случае человеку отводилась роль благодетельного отца в семье животных.
Религиозные идеи об особой роли человека не исчезали. Они тесно сплетались с более
благодетельными отношениями. Александр Поп, например, возражал против
сознательного разрезания собак, аргументируя это тем, что хотя «стоящие ниже нас
создания должны покоряться нашей силе», на нас возложена ответственность за
«плохое управление» ими.
В конце концов, и особенно во Франции, рост антиклерикальных настроений был
