Валерий Кузин - Малый срок
Когда вспоминаешь, да еще и это записываешь, всегда в сомнении - стоит ли об этом? Вот написал про ковры и опять то же. Борис Локтев, о котором вспомнил в начале, жил в барачном райончике напротив Алтайского драматического театра. Большой двор, окруженный одноэтажными бараками. Родители его - актеры погибли в пожаре театра и они с мальчишкой братом остались одни. В бараках жили актеры и работники театра. Женщины подкармливали их, стирали одежду, а Бориса не взяли в армию, как опекуна. Друг его отца уехал на летние гастроли и оставил ему прекрасные трафареты из прессшпана для разрисовки ковров. Ковры в два цвета с простеньким орнаментом покупали для украшения убогого жилья, а тут в пять цветов! Смотрелись они как персидские. Нужен первоначальный капитал. Мне отец прислал серый костюм на два роста больше для очень худого человека - что достал. Мне он никак не подходил. Пошел с ним в комиссионный магазин. Обрезал этикетки и передал тавароведу. Тот, перекатывая пальцами ткань верха, а затем и подкладки, все заглядывал в тостую книгу с артикулами и определял цену. Даже за вычетом комиссионных, мне выдали сумму больше его цены. Сразу выдали. Люди ждали, кто чего принесет и не имело смысла передавать тавар на прилавок. Накупили краски, байковой ткани, сопожных щеток и растворителя. Валики тогда еще не придумали. Сразу открыли производство. Цены такие - на нашей ткани 150 р. , на вашем одеяле или ткани 100 р. Я на своей работе, а во дворе и в сарае пошло ковровое производство. До шести ковров в день сохло на крышах сараев! Это криминал - частное производство. Барачные жители понимали это, но никто не донес. Братья приоделись. Такие заработки даже не снились. По выходным я тоже выходил на рынок. Оденусь понеприметней, картуз на глаза, козью ножку в зубы и пристраиваюсь среди сидящей публики, чтобы кто с работы не признал. В руке сумка, а из нее торчит уголок ковра. Покупатели тоже осторожные. Переглянимся, и в сторонку. Через небольшое время и на рынок не надо было ходить. Покупатель организовался сам. Ведь ковры с прекрасными цветами шли вне конкуренции. Излишки денег можно было и прокутить. Среди спортсменов у Саши отец военный и на лето выезжал в лагеря . В его большой квартире можно было собраться, потанцевать.
Судьба Жака сложилась нескладно. Окончив музыкальное училище в Лионе, он юношей стал известным певцом и выступал в крупных залах Парижа. При немцах пел, а после войны его мать, армянку, потянуло на родину, где и родни-то не было. После смерти матери он остался совсем один и прибился к гастрольной цирковой труппе. Тогда как раз вышел фильм "Бродяга", и он после двух просмотров пел ставшую популярной песню. Циркачи сразу взяли его в свой состав, тем более, что после легкого грима он вполне сходил за индуса. Черные прямые волосы, ровные белые зубы, взгляд артиста, присталный, лукавый и будто обращенный только к тебе, был подкупающим. Средняя Азия, куда судьба забросила цирк, привлекла его, и он остался там., быстро освоив новые ритмы и экзотические инструменты. Популярность у него была большая - начальство нарасхват звало его на банкеты и вечеринки. В лагерях повторялось то же самое. И тут он пел начальникам. С той только разницей, что за окном всегда видел дежурных автоматчиков. Они забирали его с вахты и возвращали назад. Он, как и Сергей, так звали иранца, были на привилегированном положении в зоне. Числились в каких-то бригадах, а в рабочей зоне только отбывали время. Когда я стал работать конструктором у механика цеха П. Мулика и у меня появилась отдельная комната с чертежной доской для работы, он заходил в гости. Раз приходит с журналом "Огонек" и просит прочитать и прокомментировать статью "Как понимать музыку"(?!). Русский язык он знал тогда неважно, а ехидства с юмором у него было полно. Он и свой срок в 10 лет получил за анекдоты. Спрашивал со своей удивительной улыбкой: знаешь самый короткий анекдот? Пожимаешь плечами. Поясняет: коммунизм! Был у него и анекдот - о глупости великих лозунгов. Пьяный напротив здания парламента в Париже мочится на проезжей части. Подходит полицейский и предупреждает о нарушении. Тогда пьяный, показывая на парламент, говорит: видишь, что написано? -"Свобода!". Где хочу там и ссу... А дальше? " Равенство". Становись рядом. Еще "Братство". Слушай, застегни мне ширинку. Знал Жак анекдотов множество, отчего и срок такой намотали. Арнольд и Лева писали ему жалобы в высшие судебные инстанции, он вверху делал корявую подпись: "по русски не умею". Сняли ему семь лет и, он свободился по зачетам раньше меня, как раз в момент эпидемии дезинтерии в зоне. Проводили, выпустили а в поезде он и заболел. Послали его прибалтийцы к себе на родину. Сами музыканты и ценители культуры, они снабдили его адресами, где можно отдохнуть, оглядеться и не торопясь принять решение насчет дальнейшей жизни. До сих пор сидит во мне обида, что начальство узурпировало его и так мало мы могли его слушать...
Все же мир тесен. В Москве, при подгортовке к поступлению в институт, влючаю телевизор и крупным планом на экране вижу Жака! С нахальцой, с его армянским носом, он поет фашистскую песню, как нас учили, "Розу мунду"! На всю страну! Камера отъезжает и оказывается это трио иностранных студентов из самодеятельности МГУ исполняет популярные песни. Даюсь диву. Он популярен в университете весьма, но никто не может сказать, на каком же он факультете. Все же мы встретились. По приезеде в Москву он нашел Минха, начальника Москонцерта и настоящего музыканта. Ему многое подчинялось. Жак всю ночь играл у него дома и произвел хорошее впечатление. Оказались оба нужными обоюдно. Минху для улучения самодеятелости иностранных студентов в МГУ, за которую он тоже овечал, а Жаку для получения постоянного заработка. По звонкам он едет в классный оркестр в ресторане "Метрополь" и другие, где ему выправляют трудовую книжку. Если ты играл в таких оркестрах, то это равноценно хорошему музыкальному образованию. Книжка есть, а профессионализма нет, и Минх направляет его в училище Гнесиных совершенствовать класс контробаса. Когда мы с ним встретились, кончики пальцев правой руки были сплошными мазолями.
Вскоре освободился и Сергей. Перед освобождением он раздарил все, что имел, а чайхану вскоре разломали и уничтожили. Некому стало подкармливать и веселить начальство. В нашей зоне для политических заключенных и иностранных подданных было много людей, отбывавших сроки наказания по всему миру. Бывает такая судьба у человека, где бы он ни был, все в тюрьму попадает. Их воспоминания и рассказы всегда любопытны. Чаще всего доводилось слушать рассказы о румынской сигуранце и немецко гестапо. Например о гирях на ногах в сигуранце. Бывало, споры между знающими людьми доходили чуть не до драки. У Мулика был рабочий, замечательный дока в слесарном деле. Саша, бывший учитель языка, репатриант из Англии, где по вербовке из лагеря военнопленных работал на шахте. Одиннадцать чемоданов с вещами, - говорил он с гордостью, - блестящая шляпа - так я сходил с теплохода в Ленинграде. Дальше дурдом (зачем приехал?), обследования врачей и вывод не псих, значит приехал как шпион. Прощай чемоданы и шляпа и получай срок 25 лет за измену родине. От входных ворот в зону начинался "проспект". Начинался он деревянной аркой с лозунгом: "Труд в СССР - дело чести, дело славы, дело доблести и геройства!". У правой колонны была нарисована корова с призывом о высоких надоях. Какое она к нам имела отношение, я так и не понял. Слева у колонны был нарисован щитовой домик с призывом давать высокое качество. Это было прямо обращено к нам. Лозунг о труде через всю арку был прикрыт вправо и влево дубовыми листьями (хотя дуб в Сибири не растет), а в середине было изображено нечто вроде пъедестала, на фоне которого снуют белые голуби. На венчающем арку пьедестале стояли: пионер, трубящий в горн и пионерка с голубем, на манер скульптуры Мухиной "Рабочий и колхозница", но в отличие от колхозницы, ляжка у пионерки была обнажена до предела приличия, тщательно выполненная художником и являлась как бы центром всей композиции. Поскольку в зоне было много свидетелей Иеговы, а так же питерцев, то по аналогии с его "линиями", переулки, отходящие от проспекта назывались: 1-ый антисоветский, 2-ой антисоветский и т. д., а сам проспект - проспектом Иеговистов. И всегда можно было по такому "адресу" представить себе, где проживает твой товарищ по несчастью. Летом к нам пришел парень, представившийся архитектором. Он обещал напротив КВЧ - культурно-воспитательной части и 3-ей антисоветской соорудить фонтан. Начальство согласилось. И он приступил к воплощению замысла. Выкопали котлован и стали делать разводку труб по его эскизам. Поскольку красочного облицовочного материала не было, решено было утыкать трех лягушек из бетона по свежему раствору пробками из-под одеколона. Лягушки ведь бородавчатые, а по цвету пробки можно подобрать. Зеленые, синие и желтые пробки собирались по всем зонам, и фонтан был построен. Три толстые жабы, утыканные пробками, изрыгали из пасти струи воды в центральную струю, взлетающую вверх. Воды в Чуне мало и после демонстрации действия фонтана жабы сидели с сухими ртами. Может, начальство лагеря подготовило это для случая посещений высоких чинов, не знаю. Такого рода "культурная жизнь" в лагере не затихала. Была и самодеятельность, где мне тоже захотелось участвовать. Я вошел в группу иранцев, поскольку они в лагере были самые спортивные ребята. Один из них, "руководитель" был особенно силен. Для его номера в клуб-столовую затаскивали узкоколеечные рельсы и стальные прутки. Рельс клали на его бычью шею, и он, расставив ноги, замирал, обхватив его руками сверху. Изображал желание согнуть его на шее, морщился и орал от изнеможения, но ничего не получалось. Затем появлялись помошники и повисали на длинном во всю сцену рельсе. Опять не то. Тут после аплодисментов появлялось еще несколько человек, и двое, обхватив с боков силача, демонстрировали желание не дать лопнуть его животу от натуги. В этот момент из-за кулис выскакивали еще люди и повисали на рельсе с двух сторон пока он не сгибался и концы его не касались пола. Многие из зрительного зала работали с такими рельсами, и представить себе, что его можно согнуть на твоей собственной шее, было верхом фантазии. Видимо, поэтому номер имел успех и вселял в людей веру в человеческие возможности. Это был его центровой номер. А перед этим он гнул таким же образом стальные прутки в зубах. Брал в пасть тридцати милиметровый пруток, это диаметр грифа штанги, и навалившись по сторонам на пруток ребята гнули его, как в тисках. Конечно, тут был фокус для людей, не знающих теории сопротивленя материалов, но команда у него была подобрана, и я предложил им заняться более веселыми и эффективными номерами, не требующими такого громоздкого реквизита. Кстати, никаких подпилов в рельсах и прутках не было. Все было чисто, но мне такие номера казались дикими и хотелось их сплоченность и желание сделать что-то новое направить в более легкое и эффектное русло. Тем более что силач (к сожалению, не помню его фамилию) в одном из выступлений, когда не нашлось круглого прутка, выломал себе зубы о квадрат и теперь клал на оставшиеся зубы полотенце. Вскоре мы подготовили сценку "Комический бокс" с избиением, судьи, секунданта и зрителей-актеров на сцене. Ребята были физически развитые, и не стоило большого труда обучить их акробатическим упражнениям. Номер прошел на конкурс между лагерями и мы показывали его на смотре, который проходил на больнице в той же Чуне. Когда нас везли на открытом грузовике с конвоем на смотр, посреди поселка вдруг все участники разом заорали: У р р а! Стал оглядываться, чтобы обнаружить причину такого восторга. Оказалось, на обочине дороги стоял милиционер в полной форме. Так артисты приветствовали почти "родного" всем человека. В лагере же его не увидишь, там одни солдаты, и многие соскучились по его виду. В самодеятльности было больше бытовиков, а не политических. Тогда в лагере был странный период, когда политическим разрешалось носить волосы и ходить в любой одежде. На больнице (л/п 02), где жизнь спокойная - две тысячи полубольных, начальство и устроило этот смотр. Офицеры с женами и детьми в первых рядах демонстрируют "их" достижения в деле культурного воспитания. Мне совсем было наплевать на их амбиции и интересовался я только собственными заботами - не потерять форму и не впасть в уныние, что опасно. Блатняки-ребята имели и другие заботы, когда на себе и в реквизите переправляли наркотики и другое. Здесь я встретил Леву Вепринского! Пьяницу, которого жена посадила на десять лет за анекдоты. Киевлянин, он послал жалобу лично Хрущеву, и написал о своем личном плохом к нему отношении, как к человеку, а вовсе не как к политическому деятелю. Сняли ему пять лет, и он хорохорился, что снимет и остальные. Когда в зоне выдавали белые байковые портянки, все обитатели становились нарядными. Серые как мыши зеки надевали портянки вместо шарфов, и пока они не становились, как и вся одежда серыми, и не перкочевывали в сапоги, форсили. Л.В. отличался предприимчивостью и тут же сообразил организовать на больнице производство белых кепок из этих портянок. Предприятие быстро набрало силу и иметь такую кепку стало престижным. Когда он под каким-либо предлогом приезжал в нашу зону и первым из гостей старался войти в нее в своих темных американских очках, то сразу громко орал: - Как здесь жиды? Не обижают? К нему относились по-доброму, хотя антисемитов в лагере была тьма. Не было человека, которого не заподозрили бы в скрытой принадлежности к семитам. Для некоторых все без исключения были евреями, кроме него самого, самого лучшего. ( Когда теперь через 42 года Лева приезжал в гости ко мне в Канаду из Израиля, мы попили с ним "Смирновской" и повспоминали. Если человек имеет в себе стержень а не флюгер, он не истреплется). Но я отвлекся от культурной жизни лагеря. Здесь встречалось много людей с обнаженной судьбой, людей инересных, своеобразных, и хочется о них рассказать. Мы с иранцами имели большой успех на смотре, и они загорелись поставить другие комические номера. С пьяницей, от которого убегает бутылка, с капризным клиентом, в том же ресторане,но никак не могли найти клейкого материала для изготовления макарон, которые прилипают к пальцам клиента и физиономии официанта. Сцены выглядели очень смешно и ребята показывали в них чудеса выдумки, но завершить задуманное нам не удалось, потому как группа распалась по независящим от нас причинам. Приезжали в лагерь лекторы, пропагандисты, но успеха, конечно, не имели. Зеки народ битый и умный и, когда лектор упоминает о "международной напряженности", и зала перебивают, например репликой - "Не понимаю! Вы хотите сказать, что советский народ напряжен против американского? Или наоборот?", и подбные вопросы с прсьбой уточнить бессмыслицы. Задавать такие вопросы опасно, офицер каждого берет на заметку, и прикидываться непонимающим дураком тоже опасно, но вопросы задают, и в результате лекция комкается и проваливается. Ложь, которой нас питали, рождает ложь. Приезжал к нам Иркутский драматический театр. Своеобразное положение людей в лагере таково, что некоторые зрители предпочитали смотреть спектакли тоже своеобразно: снизу. Во время спектакля мой сосед по скамейке - старый лагерник, толкнул меня в бок и указал на вылезающих из-под сцены молодцов с раскрасневшимися физономиями, и пояснил: онанисты. Они под сценой, ползая на коленях, через щели в настиле смотрят спектакль по-своему. Главное же развлечение было, конечно, кино. Будто побываешь на свободе. Не зря его назвали иллюзионом. Особое впечатление произвел французский фильм о фальшивоманетчике, который влюбился в очаровательную продавщицу из магазина готового платья и пригласил ее в ресторан с варьете, а перед тем, как смыться, размышлял о том, куда ему податься - на канарские или гавайские острова. Лагерь наш походил на на многоязычную ООН. Когда приходил новый этап, мы порой не понимали языка вновь прибывших и тут же кликали толмачей. Едва ли нашелся бы язык, с которого не смогли перевести обитатели лагеря. Разве что с сензарского наречия, о котором наш знакомый Геннадий Черепов - поэт, говорил, что из русских этот язык знала только знаменитая Блавдская. В этапе с "архитектором" пришел солидный мужчина в халате и по-русски не желал говорить ни с кем. Найденные толмачи разъяснили, что это председатель колхоза, Герой Социалистического Труда, решивший раздавать урожай колхозникам для их жизни в зависимости от численности семьи, а уж что останется сверх того, отдавать государству. За самоволие и "экономический подрыв государства" он получил десять лет сроку. Особенно тяжело, по моим наблюдениям, заключение переносили японцы. Не желая изучать язык и разговаривать по-русски, они все терпели. После работы, брезгливо сбросив с себя ненавистную серую робу, они долго и тщательно мылись над умывальником, облачались в свои кимоно и аккомпонируя себе на гитаре, сидя на табуретках посреди барака, пели такие щемящие душу песни, что не проникнуться их тоской было нельзя. В основном это были рыбацкие песни о разлуке и надежде на встречу. Удивляло их мастерство играть на гитаре. Почти все они владели ею в совершенстве. Это были простые рыбаки, за нарушение границы получившие по три года срока. В своих одеждах, манере держаться, со своми татуировками, выполненными с изумительным масерством в отличие от наших - "Что нас губит? "- с иллюстрациями, они успокаивающе действовали на окружающих, демонстрируя пример выдержки и достоинства. Прибалтийцы тоже держались обособленно. Жили они в своих бараках, со своей культурой общения, не смешивались с остальной массой зеков. Музицирующих среди них было много, и инструментов разнообразных они держали достаточно. Свидетели Иеговы различных националностей были связаны верой. Они часто собирались у летней эстрады. Выходил на сцену новичек или закленный в диспутах боец, и они задавали им "крамольные" вопросы, проверяя их готовность участвовать в дискуссии. Каждый из них знал примитивные "каверзные" вопросы атеистов, и вместе они искали правильный ответ на них, анализируя все за и против и укрепляя таким образом себя в вере. Им неоднократно предлагали отречься от Иеговы публично, обещая свободу. Но понятие свободы для атеиста-надзирателя и верующего человека - разные. Мне ни разу не пришлось столкнуться со случаем отречения, несмотря на то, что у многих были семьи с детьми и родителями, а разлука предстояла долгая. Официальную церковь ои отрицают, за ее послушание власти. Это для меня было в диковинку. С детства вбивали в голову представление о верующих, как о неполноценных, выживших из ума старухах, к которым, в силу их убогости, нужно относиться снисходительно. Здесь же я увидел крепких, молодых и твердых в вере людей. Любое выражение незвисимости противно власти и опасно для нее. Поэтому она притесняет, сажает и лжет по отношению к свидетелям Иеговы и всем верующим вообще. Мне, атеисту и бывшему комсомольцу, вера в Бога с детства казалась чем-то темным и непонятным. Здесь же я убедился в противоположном. Люди в самых невероятных обстоятельствах верят в счастье и светло поют об этом. Поистине Свидетелем Иегивы может стать только внутренне свободный человек. С огромными трудностями доставаемая ими брошюра "Сторожевая башня", издаваемая во многих странах, была для них опорой и светом. Я верил в победу их духа, и сам обретал твердость. Иранцы, за исключением контрабандистов, переходили границу по глупости. Собирается группа молдых здоровых ребят, и подогревают друг друга разговорами о привольной жизни в СССР. Работы, мол, сколько хочешь, калым платить не надо, невесты на выбор, куры ходят по улицам и яйца ими снесенные никто даже не подбирает. Идет эта группа и тут же попадает в лапы КГБ. Три года каждому за переход границы. Поищут зачинщика, главаря и, не найдя следов ЦРУ, посылают их к нам в длинных до пят рубахах с карманами, в которых они перешли границу, и больше ни с чем. Здесь им выдают одежду, место в бараке и дело, которым надо заниматься, за которое, после вычетов за одежду, питание, содержания начальства, солдат и собак, еще что-то можно получить. Многие выписывали по посылторгу клюшки, хоккейные коники и всю амуницию для игры. Тогда еще все можно было заказать и получить на адрес лагеря. После работы они сражались на ледяных пяточках до полного изнеможения, а утром опять шли на работу. Эти ребята мне были симпатичны своей неутомимостью, прямым и открытым восприятием жизни такой, как она есть, без оглядки. Для меня была очевидной невозможность изменить существующие порядки. Ребята, играющие в политику из группы "Гражданский Союз", впоследствии осужденные на дополнительные сроки, не внушали мне доверия. Все мы были знакомы, их действия всем в нашем кругу были известны. Было похоже на ловушку. Так, однажды было объявлено о собрании в помещении курсов повышения квалификации механизаторов. Один из членов этого Союза должен был рассказать о политической оппозиции в различных регионах страны. Его сообщение не внушало доверия, а весь класс в какой-то момент был заполнен солдатами охраны. Начали переписывть фамилии всех присутствующих. Наверняка осведомители донесли о предстоящем собрании, и вся конспирация являлась блефом. Мне было неприятно оказаться в такой глупой ситуации не из-за боязни последствий (хотя кому нужно увеличивать срок!), а из-за бессмысленности всех их действий. Они никак не могли выпрыгнуть из клетки, в которой выросли! То же "политбюро", тот же ЦК, те же должности и деление портфелей, мне это казалось примитивом, тем более в условиях лагерного стукачества. Конечно, главным в моем отмежевании от этого "Союза" была осторожность и "здравый смысл" крестьянина. Родители мои и их предки из крестьян, и я с гордостью себя причисляю к их сословию. Сам по себе "здравый смысл" настолько неопределенен и субьективен, что позже мне было радостно вникать в здравый смысл других людей. Статьи А.Д. Сахарова, сочинения А.И Солженицына, П. Григоренко, материалы Хельсинской группы правозащитников, Воспоминания Р. Пименова, Б. Вайля и других активных людей, верящих в действенность борьбы и поступков вопреки "здравому смыслу", были мне наукой. Движение нравственного сопротивления в лице А. Марченко и Л. Богораз, явилось для меня высшей мерой человеческого духа и верности достоинству. Это было позже, а в тот момент мысль была направлена на скорейшее освобождение и бессмысленность нашего здесь содержания. Не понимая общей ситуации в стране и мире, я не переставал верить в свой труд, который должен "вливаться в труд моей республики". Мне дали на работе маленькую комнату со столом, оборудованным чертежной доской перед окном с решеткой. За спиной была дверь, и мой начальник П.Мулик часто заходил и разглядывал мою работу. Не потому, что видел во мне бездельника и пытался контролировать, а из любопытства к делу. Более молчаливого человека мне в жизни встречать не удалось. По отдельным словам и междометиям мне стала понятна его скрытая мечта - изобретательство. В нем был заложен дар инженерных решений. Он в общих чертах объяснял мне свой замысел, а я воплощал это на ватмане. Вот этот процесс воплощения и не давал ему покоя. "Если бы я так умел, - говорил он, - много бы чего напридумал.!". За несколько месяцев работы с ним мы разработали ряд восемь или девять - деревообрабатывающих станков: многопильных, распускных, навесную пилу к шпалорезке, ограждение по конкурсу, к той же шпалорезре объявленному Иркутском, и другие. Станки изготавливали тут же по моим чертежам-эскизам. Справочника ни одного. Мне в каморку тащили подшипники, цепи, ремни, цилиндры, пилы, редукторы, электродвигатели, обрезки уголка, швеллера т.е. все что есть и, имея их в наличии, я мог проектировать станки. Чертежи брали прямо из-под рук, а некоторые станки запускали сразу в нескольких экземплярах.Однажды у нас с Петром вышел спор. Я доказывал, что приводную звездочку и на шести тянущих роликах одной цепью не соединить, а он уверял, что здесь недодумано. Наутро он изобразил мне решение, и оно было верным. Впоследствии, когда я учился в Мосстанкине, послал эту загвоздку в "Задачник конструктора" журнала "Наука и жизнь", она тут же была опубликована, и мне многие тоже писали, что ее не решить. Ответы же печатали в следующем номере. Но это было решение технического вопроса, о себе же он ничего не говорил. Отбыв десять лет заключения, он остался жить здесь же в Чуне. Обзавелся семьей и продолжал работать на Доке уже "вольняшкой". Тайга летом горит почти постоянно, и он часто из-за этого не выходил на работу. Вольных посылали тушить пожары. Однажды мы шли с ним по деревянным настилам бревнотаски, а вверху стрекотал самолет. Плетясь за ним, я спросил: "пожарный"? Он посмотрел и ответил: "Санитарный". Через длинную паузу, и, видимо, вспоминая, вдруг оживленным голосом сказал: "А я ведь тоже на самолете летал, дважды. Первый раз из-под Сталинграда нас вывозили раненых. Стонали все кругом и болтало сильно. Второй раз в салоне. "Огонек" лежит по полкам, а на руках наручники". Меня удивил такой длинный рассказ. От пожаров часто было трудно дышать. Выйдешь на улицу - все в дыму. Зайдешь в барак - то же самое, и опять тянет на улицу, будто там легче. Это было летом, а весной, с наступлением тепла, начиналась война с клопами. Заваренный герметично кузов самосвала ставили на опоры, и под ним разводили костер. Заполнявшая его вода кипела. В секциях бараков начиналась генеральная уборка. Нары-"тачанки" - двухярусные, на четыре человека, были совершенной, классической конструкцией, отработанной многими годами. Несколько ударов обухом топора по деревянным клиньям, и они превращаются в груду полностью разобранных деталей. В собранном виде нары обладали высокой жесткостью и никогда не скрипели и не шатались. Детали нар тащили к кузову самосвала и бросали в кипяток. Слой отварных клопов и пятна жира от циркуляции воды собирались по углам кузова, а посередине клокотали восходящие потоки воды и пропаривались детали нар. После доставки их в барак и сборки было приятно смотреть на них, хотелось поздравить - с легким паром! А на душу приходило успокоение, тоже как после бани, но уже не только для себя, а и для них (для нар), в общем-то и не кусанных. В выходные дни мы общались между собой, знакомились и занимались самыми разными делами. Когда людей сгоняют помимо их воли в такие скопища, то они сами по себе разбиваются в группы по интересам. Как теперь говорят - в неформальные группы. Диапозон групп был большой: наркоманы, педерасты, верующие многих направлений, любители поэзии, чифиристы, знатоки языков, анашисты, любители поболтать и послушать невероятные истории с побегами и приключениями, политики, шахматисты, картежники и многие другие. Был у нас в зоне дед, совсем старый. Солдаты дали ему отдельный домик вроде баньки, но он, пожив там, вернулся в барак. "Скучно одному, а я привык жить и общаться с людьми", - говорил он. На работу его не выводили. К нему приезжала на свидание такая же старушка-жена, и ее пускали в зону. Усядутся они на бревне и, покуривая махорку, беседуют. Нам было интересно его послушать. Журналист и историк Урала, он мог многое порассказать. Данный ему десятилетний срок меня удивлял. Спрашивал его на этот счет. Мы, мол, молодые и можем являться какой-то потенциальной угрозой власти, а он почему здесь? За что? Усмехнулся и ответил, - да сказал, что коммунисты хуже царских жандармов, они меня и посадили. Когда мы смотрели на него в недоумении, он сам и уточнял ответ,- были бы они лучше, ведь не посадили бы? Главное,- с усмешкой говорил он, - в жизни - не задумываться. И утверждал: задумаешся - пропадешь. В КВЧ книги выдавал тоже журналист. Я частенько бывал в библиотеке и он меня знал. Сегодня увидел его в бурном возбуждении. В руках у него была газета. Он подошел к моему столику и попросил прочитать заметку. Вот, вот, тыкал он пальцем в полосу - читай. Я же за это сижу! Что теперь будет? Он написал статью или письмо властям об отслуживших свою службу МТС и предлагал передать технику непосредственно колхозам, которые бы ее берегли и использовали по своему усмотрению. Срок за это пять лет. Теперь же, после опубликования постановлении об упразднении МТС, он гадал, как же поступят с его приговором? В этот период наметилась тенденция пересмотра дел, связанных с политической статьей, в основном 58-10, и переквалификации на хулиганство. Особенно она усилилась после заявления Хрущева об отсутствии у нас политических заключенных. Его придворные, наконец, додумались запрятать их в "антигосударственных преступников": остричь, лишить гражданской одежды, одеть в полосатую (признак развития текстильной промышленности и производства красителей в отличии от сталинской - сплошь серой) и превратить в "тигров". Теперь, читая воспоминания Бурлацкого о том, как они в шикарном санатории серьезно работали под руководством крупного теоретика Куусинена, решая вопрос - отменять или не отменять диктатуру пролетариата и с опаской предлагали превратить государство диктатуры пролетариата в общенародное социалистическое государство, а после найденной и утвержденной новой исторической формулировки таскались с бутылками водки из номера в номер, я и подумал, что после превращения политических и контрреволюцинонных преступников в антигосударственных, было выпито водки побольше. Каких чудаков политических только не встретить было в зоне! В нашей секции был мужик, не знаю уж какого сословия, но с детства ненавидящий новые порядки и особенно Сталина. Как назло, прямо напротив его дома в сквере поставили памятник вождю во весь рост. Каждый день, выходя из дома, он встречался со своим недругом, но молчал. Когда Хрущев на ХХ съезде объявил Сталина преступником, он поддал, и кувалдой до основания разрушил ненавистное ему сооружение. Забрали его прямо с пьедестала, откуда он собирался произнести речь. Другой наш барнаульский пьяница. В ресторане "Поплавок" метнул бутылку шампанского в официантку, обсчитавшую его. Официантка увернулась, и бутылка попала в бюст Ленина, зачем-то стоящий в ресторане на площадке между сходящимися маршами лестниц. Это летний ресторан в том самом "Ковше", о котором уже писал. Оба эти человека оказались антисоветскими агитаторами, а следовательно - политическими. Был у нас и хант по национальности. Но у того статья была посерьезней, но тоже политическая. Говорил, что загарпунил подводную лодку, приняв ее за кита. Она же его забрала и отправила куда следует. Может быть он шутил а сел за обычное шаманство, но обстановка в лагере ему явно нравилась. Он заметно прогрессировал в русском языке, с радостью осваивал новые профессии, вернее сказать, трудовые навыки, но главное, ему импонировало это много людей и окружение вниманием, когда он играл на биллиарде. Профессиональный охотник, он быстро освоил игру и обыгрывал всех. Было достаточное количество и блатных в зоне. Проще всего засадить в лагерь человека "по политике". Этим они и пользовались. Приходит к нам вор "в законе", уже в возрасте, и грозится расправиться с подобным ему зеком в нашей же зоне. Тот де засадил его по новой статье и несправедливо. Подвергнутый угрозе доказывает, что прибывший того заслуживает, и что он действовал по общему согласию и приговору прибывшему за какую-то подлость. Расправа задерживается до выяснения справедливости. Начинается переписка с другими лагерями, где прибывший ранее находился. Оттуда приходит подтверждение его вины: что решение возвратить его назад со свободы "по политике" было правильным. Страсти улеглись, но интересен сам механизм его засаживания. Он многолик, и блатной народ изощрен в его применении. В данном случае срок был получен за текст песни на мотив "Журавли". Дело в том, что слова на этот мотив, известный во всем мире, - "За кремлевской стеной заседают министры, сочиняя закон для Советской земли..." считались антисоветскими. Человек, у которого найден текст, автоматически считался его распространителем (зачем иначе хранить?) и получал пять лет срока. На это и был расчет блатных. Донос, обыск, наличие текста и - срок. Все довольны. Работники - выявлением особо опасного преступника, а блатные отмщением подлецу без приложения собственных рук. Станные метаморфозы происходят с песней и ее судьбой. Песня отражает состояние людей, как самая интимная форма искусства. Не случайно в шестидеся тые годы песня про черного кота, а в семидесятые - "А нам все равно..." про зайцев, были самыми популярными. Однако я опять отвлекся. Лагерь живет ежедневными событиями, как и любое сообщество людей. Приятных мало ,а неприятные всегда есть. По местному вещанию сообщают о нападении на начальство в разных зонах и, как результат, приговор - расстрел, приведенный в исполнение. Встречаем "расстреляных", прибывших в зону, и понимаем - опять вранье. Запугивают, но и действуют. Всего не проверишь. Над дверью в столовою лозунг: "Запомни сам и передай другому, что честный труд - дорога к дому". Это вдохновляло, когда были зачеты. День честного труда считался за три дня отбытого срока. Говорили, что водолазам даже день считали за семь. Так все пошли бы в водолазы. Когда же читали о невероятных сроках во франкистской Испании, до восмидесяти лет, то сведущие объясняли, что у них есть зачеты - день за сорок для того, кто работает. Это уже не шло ни в какие сравнения, но каждый зек живет верой в свою собственную справедливость. Видимо, так уж в природе человека заложено. Если один совершил несправедливость по отношению к другому, то он себя наказал этим, а не его. Хочу рассказать о жизни в лагере и опять отвлекаюсь. Утром, например, рассказывают о двух ребятах, надравшихся одеколона и пытавшихся изнасиловать старика в уборной. Дед заорал, и пришедшие на помощь сильно поколотили насильников. Перед пострением по пятеркам для выхода в рабочую зону через вахту обсуждается это событие, и отношение к нему разное, как в демократическом государстве. Это обстоятельство меня всегда удивляло и обадривало. Могут же люди иметь свое мнение и его высказывать. Выслушивая самые "невероятные" точки зрения на разводе, в парикмахерской, в бане, бараке, на работе во время общения, делая скидку на недоговоренность, осторожность и подозрительность, я в этом видел возможность людей быть независимыми. Духовный же нарушенный мир был не их виной. Во всем этом крылись неизмеримые возможности свободного человека. Переломали обе ноги дубиной мужику из нашей секции барака. Он молча лежал до утра, пока его не отнесли в санчасть. Видимо боялся, что добьют. Позже мне стало понятно, что это за стукачество. Как стукач он, видимо, стал не нужен, а предупредившие его тоже оставили в покое., и он стал вроде выплюнутого зуба. Все же он трусил и долго, уже на костылях изображал из себя бедного и беспомощного. Подходил ко мне на улице и все просил сконструировать вращающийся столб для наклейки афиш и объявлений, какие были в Германии и он их видел, и не переставал объяснять их преимущества. Больше заниматься ему было нечем. Основная масса зеков разобщена. Особенно те, кто постарше. Тот, что развалил скульптуру Сталина, по вечерам ставит баян на колени и, совершенно не умея иргать на нем, берет одну ноту и растягивает меха. Берет другую ноту и сжимает их. (Это в сушилке). За этим занятием со своими думами он проводит весь вечер до сна. Рядом с ним за столом ежедневно пишет жалобу в прокуратуру СССР тоже пожилой зек. Давно ему кто-то составил эту жалобу, и он ее переписывает, запечатывает в конверт, опускает в ящик для жалоб и ложиться спать. Бумажка, с которой он переписывает, вся перетертая, и он складывает ее по кусочкам. Дальше зоны эти жалобы, наверно, не идут. Поляк Корней занят обширной перепиской с заочницами. Читает полученные письма и отвечает. Получает и посылки. Однажды цензор поменял местами письма в конвертах, и две заочницы отпали, но у него были и запасные. Он работал сварщиком в мастерской за стеной моей каморки. Часто заходил и рассказывал о своих заочницах. Однако это было не главное. Самым жгучим был вопрос о возвращении на родину. Немцы шли, говорил он, против них воевал, русские шли - с ними воевал, а в результате 25 лет за измену Родине. Вскоре после моего освобождения он прислал мне письмо из Новосибирского аэропорта. Ликующее письмо о вылете в Польшу для продолжения отбытия срока. Ему было известно, что там освобождали сразу. Видимо, плакали его заочницы, а я здорово порадовался вместе с ним. Наступила мак
