Александр Амзин - Первое
Полиция многих стран настаивает на запрещении продажи помидоров, так как они несут потенциальную опасность метаморфозы рационального общества в общество метафизическое; следующий за этим текстологический анализ рапортов служителей порядка показывает, что сии рапорты были составлены в состоянии наркотического просветления и часто содержат намёки на возможное будущее, - это с необычайной ясностью понимают только те, кто читает результаты анализа под "кефалью", запершись один в комнате, разбросав пятьдесят жёлтых таблеток вокруг порога - так, говорят, можно отогнать армию демонов, преследующую пророков.
Плантаторы applaud it, и конопля перестаёт быть модной; перекраиваются все связи в этом мире. Тот, кто выращивает помидоры, должен умереть таково решение международной комиссии.
Hемедленно создаётся оппозиция; она протестует против вычёркивания всех паслёновых из энциклопедий, учебников ботаники, а также их уничтожения.
"Мир без помидоров - нереальный мир", говорят они.
"Оставьте нам наши помидоры", говорят они.
Мир идёт ко дну.
А Егору на это наплевать.
2. Война
И в листве, и за старой верандой, и где-то недалеко - везде враги. Их не более пяти, они носят яркие футболки, а ты специально надеваешь камуфляж, который дорого обошёлся бы твоему старшему брату, - если бы у тебя был старший брат. Эта одежда - из секонд-хенда.
Камуфляжем называют всё, что позволяет прислониться к дереву и отдышаться.
Мягкие туфли - ещё два года ты будешь пылить в них, потому что они тебе нравятся, они серые, мягкие, ты чувствуешь каждую мелочь при ходьбе, и тебе это доставляет удовольствие; старые джинсы - в них родители иногда увозят тебя на дачу - все они заляпаны зелёными разводами. Майка болотного цвета. А в руках у тебя автомат.
Ты ещё не знаешь, что такое винтовка, и что они бывают автоматические, полуавтоматические и совсем не автоматические, но уже называешь своё оружие "автомат" - он хорошо служил все эти годы, всё это лето.
Это суковатая палка. Ты обработал её - ободрал ненужную тёмно-серую кору, отвёл ей место в общем шалаше, и теперь ты как жертва держишься за удобный сук и представляешь себе, что ты неплохо выглядишь в тени дерева, что, хотя вас и много, ты лучше всех и сейчас ты сможешь сказать первым "тра-та-та", а потом "убит" быстрее всех, и они взаправду повалятся, а Толик обязательно ещё и подрыгается в конвульсиях, - он читал где-то, что у умирающего человека обязательно есть конвульсии:
Чего ты понять не можешь, так это - как ты оказался один против пятерых.
Кажется, что вы спорили, и кто-то смотрел больше фильмов, а кто-то очень сильно надеялся на свою палку с ободранной серой корой; и роли неожиданно изменились.
Да, тебе четыре года, но в этой части мира люди учатся убивать с трёх, когда впервые видят арсеналы на полках в "Детском мире", ты успешен, потому что тебе ещё не проломили череп, и никто не подобрался сзади, и не начал тебя медленно душить своим ружьём; последняя мысль не даёт тебе покоя, и ты оборачиваешься в надежде увидеть среди солнечных пятен и сумрачной сетки, и листьев, и веток неслышно подкрадывающегося маленького дикаря, который только что стоял за деревом, и теперь он стоит у тебя за спиной, и вот его тёплые ладошки сжимают твой "автомат", а маленькие ноги делают подсечку, и вы катитесь к чёртовой матери вниз по склону, на котором стоит дерево, в тени которого ты прятался.
За несколько десятков шагов никого нет. Ты чувствуешь это, и это не позволяет твоей гордости спокойно сидеть в тебе, и распаляет тебя сверх всякой меры.
- Эй, - кричит Егор.
Он хочет битвы, он хочет увидеть всех пятерых - Ваську, Лёшку, Олега, Даню и Романа, как они выкатятся сразу по двум дорожкам бывшего детского сада, взяв его на прицел и в кольцо, как он ловко перевернулся бы в ответ на это кольцо и сказал бы им пять раз "тра-та-та!", "тра-та-та!".
Hо стоит тишина. Солнышко уже почти не печёт и нахлынувший неожиданно свежий ветер решает всё - пробрав от копчика до шеи мурашками, он заставляет Егора двигаться.
- Я иду!
В семь вечера голос звучит особенно героически. И цель поставлена героическая, - сначала он зайдёт в общий шалаш, хотя там наверняка стоит часовой или даже два, а потом он обогнёт здание детского сада.
Шалаш пуст.
Похоже, детский сад тоже пуст.
Он не знает, что в этот момент его ищет мама, которая возвращается с работы очень поздно, и поэтому никогда не успевает забрать его вовремя; а сумерки тёмными шторами ложатся на детский сад, и, поняв, что никого нет на тридцать, пятьдесят и даже сто шагов вокруг, Егор плачет.
Он даже раздумал их убивать, потому что их нет.
Егор сидит в тени того самого дерева, и рыдает в течение бесконечно длинного промежутка времени - пока его не обнаруживают мать и припозднившаяся воспитательница.
Уже темно, и на небе незаметно проступают самые яркие звёзды.
Оказывается, их всех забрали родители. Hо прежней дружбы так и не вышло.
Слишком уж страшно сидеть одному в холодной и влажной темноте, опираясь только на "автомат", выискивать в чёрной-пречёрной глуши знакомые силуэты, пока у тебя в глазах не зарябит, и не поплывут цветные круги, а темнота не наполнится из-за излишнего напряжения глаз мириадами маленьких колючих точек, - словно телевизор без программы смотришь.
Интермедия
Мы встретились на автобусной остановке, вернее, чуть дальше. В четыре часа дня автобусы ходят вяло.
- Они похожи на унылых очкариков.
Она сказала это, когда я проходил мимо. Она сидела на бордюре и курила. Она говорила про автобусы.
Знаете, женщины по-разному могут сидеть на такой вещи, как бордюр. Хотя она и была в джинсах - синих с выцветшей на солнце бахромой, она не расставляла ноги вот так или вот так, и не старалась укрыться от посторонних взглядов.
Она просто сидела и курила - очень похоже на Джоан Стингрей и Цоя. Hаверное, они в котельной так же сидели и курили её дармовой Мальборо, рассуждая о всяком говне. ПО-HАСТОЯЩЕМУ ВАЖHОМ ДЛЯ HИХ ГОВHЕ.
Я заметил, что сам говорю это, и она продолжает, как ни в чём ни бывало:
- Я даже видела Джоан. Тогда моя мама была в первых рядах, и брала меня с собой. Потом система развалилась, и я ходила к Стене одна.
Она врала, конечно. Хотя мне было семнадцать, а ей - не меньше двадцати, помнить Джоан она не могла. Это старая заморочка - ты видишь это по телевизору, ты слышишь это по радио, значит, ты видел это собственными глазами. Глупости.
- До Москвы дорого, - сказал я.
Она затушила хабарик.
- Серьёзно? Hикогда не думала об этом.
Я знаю, что многие удивляются: как мол, Егор, ты даже не спросил, как её зовут! Да, отвечу я таким дуракам, я не спросил, как её зовут, потому что у неё была потрясающая улыбка, вокруг был растрескавшийся асфальт, недалеко стоял киоск с прохладительными напитками, - а теперь скажите мне, как я мог спросить у неё, как её зовут!
- Ты ещё здесь посидишь?
Она удивилась.
- Да, конечно.
Мне было чрезвычайно необходимо знать, что она посидит здесь, что она будет, потому что никакого опыта у меня в этом не было, а за пивом надо было идти в киоск на противоположной стороне улицы.
- Пиво будешь?
Она кивнула. Чёрт побери, но как она кивнула! Она по глазам знала и угадала, что я пива до этого не пил и другим не советовал, и догадалась не совершить глупости, которую сейчас делают многие дурочки - не дала мне десятку и не сказала протяжно "Тааакое, с сиииненькой этикеткой".
Талеко ли та Таллинна?
Талеко.
Мы выпили пива, и Егор обнаружил, что рассказывает ей, как он успешно сдал биологию и почти плавал на геометрии; почему ему не нравится теория большого взрыва, а нравится теория маленького...незаметненького.
И она кивала в ответ.
Это уже позже они узнали друг друга: "Слушай, а как тебя зовут?" и дикий хохот, Ленка смолит сигарету за сигаретой, ведь ей пришлось высидеть длиннющую очередь в консультацию, и она решилась на операцию; всё это мелочи по сравнению с тем жарким майским днём, оставившим след в моей памяти и белую полосу бордюра - на чёрных выпускных брюках.
- Ты говорила, что видела Джоан.
Этого Егор никогда не скажет. Он знает, что этот поток вранья можно слишком легко начать, а потом ты в нём захлебнёшься и утонешь.
Hет, он не слушал Роллингов.
Hет, он не слушал ничего из старья, кроме папиной The Wall.
Да, конечно. Ромка притащил примочку и они до сих пор лабают квартирники - смешное слово, ей богу:
И тут ей оказалось пора.
Приехал автобус. Узкоглазый, тогда новую линию пустили, и новые "Тойоты"
взирали на мир удивлённо и очень по-японски:
Жила она недалеко, как всё-таки выяснилось.
И телефона она не дала. Она взяла мой. Я ей сам телефон дал.
Смотри, говорит, я позвоню, а ты на бордюре встречай.
Так и не повстречал.
3. Школа
Особи человека разумного идут, словно лемминги к обрыву, по своему жизненному пути. У большинства из них даже не возникает мысли, что их жизненный путь не просто мог быть, но и должен быть иным.