Александр Силецкий - Время приходить
Наконец, он выбился из сил и остановился, с трудом переводя дыхание.
Потом прислушался: пока все тихо - кажется, погоня прекратилась...
И тогда он оглянулся.
Что это?
С детства знакомого города, людей, машин - как будто не бывало. Напрочь!
Все исчезло.
Он стоял совсем один посреди необъятной пустыни - несчастный, беглый фараон, когда-то в прошлом всемогущий повелитель полумира, или нет, заблудившийся космический странник, безмерно усталый и жаждущий напиться, а вдали, почти у горизонта, виднелись зубчатые стены неведомого замка.
И тут он понял, что отныне все и впрямь пропало.
Безусловно, чего-то в этом роде надо было ожидать, и тем не менее...
Укрывшись в замке, огромном, роскошном, во всех отношениях удобном, к тому же начиненном первоклассной современной техникой, люди тем самым воздвигли между ним и собой каменную стену.
Или, может быть, она стояла здесь всегда, просто прежде он не замечал ее, как многого не замечают в повседневной жизни, а теперь вот, удалившись, вдруг обнаружил, что она есть, эта стена, вечная и монолитная, и все ворота, все лазейки закрыты и зорко охраняются отборными лучниками, готовыми в любой момент направить стрелы ему прямо в сердце?..
Отчаяние овладело им, и он, обессиленный, упал ничком на землю.
Так пролежал он целый день, и солнце - ослепительное злое солнце - палило нещадно своими лучами...
Он уже не знал, не мог сказать наверняка, живет на самом деле или нет...
А вечером он встал, вытряс песок из башмаков и побрел, спотыкаясь, к замку.
Дерзкий план созрел в его голове.
В конце концов, решил он, то, что люди отказались от меня, еще не значит, что от них отказался я! Нет, я заставлю их со мной считаться!
Он решил штурмовать цитадель.
На его счастье, подле замка росли высокие старинные деревья.
Как видно, воздвигая стену, их не удосужились срубить, да, в сущности, они строителям и не мешали...
У него был с собой превосходный перочинный нож - всегда мог пригодиться: что-нибудь открыть, разрезать, проколоть, а то и просто для игры - в пиратов или в злобных центаврян...
Да, нож пришелся очень кстати...
Он бросился без колебаний в заросли и принялся кромсать заточенным, как бритва, лезвием колючие стволы.
Он срезал два подходящих дерева и старательно очистил их от ветвей - получились отличные бревна, вершинами своими достававшие как раз до зубцов стен.
Затем, после короткой передышки, из толстых сучьев он выстругал перекладины и, убедившись в их прочности, взялся мастерить лестницу.
За неимением другого он скинул с себя всю одежду, изорвал ее на длинные ленты и накрепко связал ими перекладины и бревна.
Теперь он мог приступать к штурму.
Он приставил лестницу к стене и крадучись (всё, более - ни звука!) начал карабкаться наверх.
Зубцы медленно вырастали на фоне звездного неба, черные и страшащие своей незыблемостью, величавой отрешенностью от мелочной, ничтожной суеты...
На секунду он остановился, вслушиваясь - нет, пока он не был обнаружен, - и тогда, зажав нож в зубах, еще быстрей полез на стену.
Ему было холодно, его бил сильный озноб. Черт возьми, подумал он, как бы тут не простудиться, это было бы сейчас совсем некстати...
Но он уже миновал последнюю перекладину и осторожно ступил на стену.
На мгновение опять настороженно замер.
Тишина...
Похоже, никто его не заметил. До сих пор - никто... Вот и отлично!
Крадучись и пригибаясь, он пересек смотровую площадку и глянул вниз.
Там, в яме ночи, искрился и сверкал, манил далекими огнями призрачно-огромный город.
Где-то тихо играла знакомая музыка, слышны были разговоры, даже пение и смех - люди жили своей обычной жизнью, вечно счастливой и вечно прекрасной - так теперь отчего-то казалось, - и, наверное, никто из них не вспоминал о нем, никто: ведь он для них умер - в тот же самый миг, когда не пожелал расстаться со своим нафантазированным «Я», - зато они по-прежнему существовали для него, и этого было довольно.
Впрочем, один человек, без сомнения, думал о нем, не допуская даже мысли о его возможной смерти - не суть важно, реальной или мнимой.
Отец...
Как он там? Горюет, затаившись дома? Или тотчас бросился искать исчезнувшего сына? Что-то пробует доказывать, кого-то убеждает?
Вряд ли... Он давно уж не боец, давно смирился с этим скотским правилом: жить полноценно, по возможности успешно и общеполезно, не высовываясь ни на миллиметр... И протестовать - открыто - не посмеет. Разве только, стиснув зубы, вопреки всем предписаниям закона, молча не поверит, что его сын - труп.
Это, знаете, совсем немало, тоже, в сущности, геройство, когда прочие, куда как лучше защищенные от подозрений, даже на такое не способны.
Наверняка отец думает о нем. Наверняка не проклинает. Может, порицает чуточку - за фанфаронство, за ребячливую непокладистость, но это пустяки...
Эх, до чего хотелось бы ободрить старика! И не только ободрить...
Вдруг - после всего случившегося - и отец захочет оказаться рядом с сыном? Почему бы нет?
А в этом случае - тем более! - необходим пример. Необходима помощь...
Сын обязан утешать отца, коль виноват в его печали...
Он недолго колебался.
Стена была высокая, но перетащить через нее лестницу уже не оставалось сил.
И тогда он решился.Резко оттолкнувшись от края стены, он беззвучно провалился в темноту.
Полет длился долго, блаженно долго - ему вдруг даже представилось, что он будет падать вечно...
Но в следующий момент что-то уперлось в его ступни, с силой согнуло ноги, и он, потеряв равновесие, упал на мягкую теплую землю.
Он лежал довольно долго, покуда наконец его не подняла ликующая мысль: всё, победа, я вернулся к людям, к своему отцу, пускай они воздвигли стену, что ж, однако я сумел ее преодолеть и - вот он я, смотрите, кто сильней в итоге, кто сохранил веру и верность до конца!..
Он встал и пошел прочь от стены, в город.
Вскоре навстречу ему стали попадаться горожане - боже, до чего хотелось сейчас же приблизиться к ним, улыбнуться и заговорить!.. - но он на всякий случай обходил их стороной, считая, что еще не время...
Прежде всего нужно было подобраться к дому...
Неожиданно над самой его головой вспыхнуло яркое сияние; он закрутился в панике на месте, высматривая путь к отступлению, но тут же понял: поздно - и бежать, и прятаться куда-то...
Слепящий луч прожектора бил со стены, упирался в него, и он был виден отовсюду, совершенно беззащитный, голый, с перочинным ножиком в руке...
Ему стало жутко.
- Вы поглядите, - возмущенно крикнул кто-то, - этот наглец ходит голый меж людей! Ему нечего скрывать!.. Я не знаю, как это назвать, но это... это...
- Голый, голый! - завопила вмиг набежавшая толпа. - Да по какому праву? Что он о себе такое думает?!
Ну вот и все, сказал он сам себе.
Смешной, несчастный фараон - ты был непозволительно наивен...
Как можно завоевать души людей, если ты голый, если по тебе видно, что ты ничего не в силах утаить, не можешь себя выдать за другого?!.
Бедный голый пришелец...
Люди попросту не воспримут всерьез - ни тебя самого, ни твоих устремлений. А это - провал, это - конец!..
Он заметался, как зверь в тесной клетке.
Со всех сторон на него смотрели, наседали люди - чьи сердца он тщился покорить, о боги, боги?!.
Он рванулся к стене, достиг ее и стал карабкаться.
Он цеплялся за малейшие выступы, тончайшие трещины и, обдирая с пальцев кожу, медленно-медленно полз наверх - только наверх, прочь из этой человеческой ямы, прочь от города и света!
Наконец он взобрался.
Коротко оглянувшись, он перебежал стену, чтобы начать спуск, и в ту же секунду что-то обожгло его, вонзившись глубоко в живот.
Ничего не соображая, он скатился по шаткой лестнице и, падая и спотыкаясь, теряя силы с каждым шагом, побрел по пустыне, куда-нибудь - теперь какая разница, куда?! - и рассудок его помрачился, и желания оставили его, он только машинально двигался вперед, вперед, не видя и не слыша ничего, шатаясь, будто пьяный, а кусок раскаленного железа сидел в животе и раздирал его плоть, его душу на части.
Он упал и уже не сумел подняться.
Он лежал, дрожа от холода и боли, над ним сияли звезды, а вокруг была пустыня, голая, как он сам, пустыня, и где-то вдали чернели стены замка, зубчатые стены, которые непонятно для чего воздвигли люди, - ведь любой из них мог тоже оказаться здесь, снаружи...
Или - не любой?
Кто замышлял и строил - тот всегда внутри, и кто подстраивался - тоже...
Ему было мучительно больно.
Он даже не мог пошевелиться...
Неужели и вправду конец? - вяло, точно не о себе, подумал он и вдруг заплакал.
Он всегда боялся смерти (слишком молод был - поэтому, наверное...), да-да, панически боялся, но никогда еще она не возникала так близко, лицом к лицу...
Ему неодолимо стало жаль себя, нет, не того, чего он не добился в жизни, - именно себя.
