Садек Хедаят - Стервятники
— Извините, ханум, если я побеспокою вас пустяком, но должен сообщить, что не хватило пяти туманов. Это как раз те деньги, которые нужно заплатить могильщику.
— Что же, выходит, вы бросили покойника возле могилы на произвол судьбы?
— Нет, ханум, там могильщик.
— Беда тому, у кого нет заступника, — вставила Биби-ханум.
— Откуда я возьму деньги? Если вам скажут, что у Мешеди было сто динаров, не верьте — все вранье. Даже этот коврик, который у меня под ногами, принадлежит отпрыскам Наргес. Разве ты не слышал, что молодая женщина при старом муже корзинами выносит добро? Помилуй бог, она скопила целый мешок всякой всячины! Почему у нее не просите денег? Что у меня, сокровища Каруна?2 Я беспомощная, бедная женщина, и ничегошеньки у меня нет. Ну где мне взять денег? Впрочем, ладно, поторапливайтесь и пишите расписку, а то чего доброго найдется любопытный, который захочет навести ревизию.
— Дай бог, чтобы не уменьшилась над нами тень ваша! Разумеется, наша служба тоже не будет забыта... Слушаюсь, повинуюсь сию минуту, — подобострастно говорил Шейх Али. Он сел на корточки, что-то написал на клочке бумаги и передал Маниже. Она достала кошелек, висевший у нее на шее, взяла из него несколько ассигнаций, по одной передала их Шейху Али, на их место положила расписку и вновь принялась сетовать:
— Я старая женщина, с трудом скопила сто динаров, думала поехать на поклонение святым местам. Кто мне теперь даст денег? На какие средства я устрою поминки сейчас, и кто мне даст денег на поминки в ночь на седьмой день?
— Не беспокойтесь: пока я при вас, бояться нечего. Я все беру на себя. Ведь я так обязан Мешеди. Не забывайте меня, — сказал Шейх Али и ушел.
— В день смерти ведь не ночуют в доме, где лежит покойник. Поэтому хорошо, что его быстро унесли, — заметила Биби-ханум.
— Хоть бы и меня с ним унесли, не житье мне на этом свете. Подумайте только, я уже израсходовала пятьдесят туманов. И все это из моего кармана. Как я могу теперь жить в этом доме с Наргес? Вы не представляете себе, какая она вредная.
И, оглянувшись, Маниже пробормотала: «Спаси, господи, вот и ее черт несет. Незваный гость. Да еще ведет пройдоху-мамашу.»
Дверь отворилась, вошла Наргес со своей матерью.
— Здравствуйте! Так пахнет керосином! Вы что, не люди, сидите и не чувствуете?
Наргес уменьшила огонь в лампе. Биби-ханум почтительно приподнялась перед матерью Наргес и снова села. Опустив голову, Наргес начала плакать. Ее мать, полная седая женщина, утешала дочь:
— Не надо так плакать! Бог все равно не простит. Он видит, что ты и твои дети в этом доме одиноки, обижены. Здесь все — тетки и племянницы, а вы — чужие и незаконнорожденные. В конце концов и ты должна получить что-то на жизнь. Должен же кто-то овдоветь, если даже Омм-оль-Бани3, да паду я за нее жертвой, стала вдовой. Береги себя и не давай растаскивать вещи.
Наргес со слезами на глазах вышла из комнаты.
— Знаете, что я вам скажу, — обратилась старуха к Маниже, — я не ива и эти ветры меня не поколеблют. Один раз умирают, один раз и оплакивают. Раз уж он умер, да простит его аллах, я должна устроить дела моей дочери. Ей с тремя детьми мал мала меньше нужно чем-то кормиться. Вот я и хочу, чтобы сегодня же ночью опечатали все двери и книги. Хотя бог и не оставляет рты без пищи, но, пока вырастишь этих сироток, хвост верблюда вытянется до земли. Вам нужно как можно скорей назначить уполномоченных истцов.
— Разве я должна все делать? Разве я сказала, что не нужно опечатывать? Плохо я сделала, что все собрала и привела в порядок?! Чего ждет слепой от бога — два зрячих глаза? Вот сами и зовите ахунда и муллу и опечатывайте имущество.
В это время вошла Наргес, принесла чашку чая и, подавая ее матери, сквозь зубы пробормотала:
— Уже поздно, надо было бы раньше об этом думать.
А Маниже, обернувшись к Биби-ханум, начала возмущаться:
— Какая мерзость! Это просто ужасно! Господи, мало было ее одной, так нет, привела с собой мамашу! Ведь еще три часа назад был жив ее муж! Тьфу, стыд и позор! Мешеди сам завещал мне ключи, он не хотел, чтобы они попали в руки всяких низких бабенок. Можете сейчас же идти за нотариусом и опечатать все имущество. Пожалуйста, я тут же передам нотариусу ключи. Минуту назад приходил Шейх Али и вырвал у меня пять туманов. Я бедная, замученная, несчастная женщина. На всех семи планетах у меня нет ни одной звезды! Я этому дому всю свою жизнь отдала. На носу тяжелая зима. Ведь старалась-то я ради покойного, да простит его аллах. А не то я бы уже давно, пусть раздетая, разутая, но покинула бы дом. После Мешеди стены и двери этого дома для меня чужие, холодные. Трое суток я не знала покоя, а когда все кончилось и Мешеди умер на моих руках, гляжу, его любимая Наргес-ханум, словно пьяный павлин, вошла в комнату и начала притворно убиваться по нему. Я и закрыла со злости дверь комнаты.
— Ладно, ладно, — перебила ее Наргес, — дверь ты прикрыла, положим, чтобы сподручнее было растаскивать вещи. У лжеца память коротка — ты все время говоришь по-разному, запуталась совсем. Это я ухаживала и убирала за Мешеди. Ты ведь спала ночи напролет как убитая. Перед смертью Мешеди по-настоящему-то не болел, он не был лежачим. Да он еще и мертв не был, еще дышал, а ты, чтобы легче было присвоить его драгоценности, уже закрыла ему глаза, все торопилась его похоронить. Ты думаешь, я глупенькая? Ты затем и прикрыла за мной дверь, чтобы вещи прибрать к рукам! И после всего этого бьешь все горшки об мою голову!
Тут Маниже обрушила на Наргес потоки брани:
— Подлая ты бабенка, врешь ведь в глаза. Мне-то что, я просеяла свою муку и сито повесила. Ты лучше о себе подумай. Когда Мешеди был здоров, его всегда можно было найти в твоей комнате. По вечерам, как раз к тому времени, когда он должен возвращаться домой, ты наряжалась, мазалась, красилась и встречала его с распростертыми объятиями, заигрывала с ним и уводила к себе. Ты украла у меня мужа, отравила человека, в доме которого у меня поседели волосы, которому я вырастила красавца сына. Мои деньги — трудовые, заработанные собственным горбом. Ты же ходила к колдунам и отвратила от меня мужа. Если сейчас пошарить в твоей комнате, там найдется немало заклинаний и талисманов. И ты еще хотела, чтобы я меняла Мешеди белье, когда он болел? Если для...
Но ее перебила мать Наргес:
— Будет тебе, слюной собаки море не опоганишь. Лучше заткни-ка глотку, а не то я с тобой живо расправлюсь. Ты что же это, хочешь превратить жизнь моей дочери в ад и вогнать ее в чахотку? Конечно, моя дочь молода, красива, каждый ее волос может очаровать. Мешеди был стар. А кому может не нравиться молодая жена?
— Помолитесь богу, пошлите проклятье шайтану, — взмолилась Биби-ханум.
— Но управляла домом ты, — кричала Наргес. — Все ключи, все ходы и выходы были в твоих руках! Я же гнула на тебя спину, как рабыня. Только ради Мешеди я послушно исполняла все твои распоряжения. Ведь ты каждый вечер его ругала, истязала, и он вынужден был укрываться у меня. Я знаю, ты хотела, чтобы я выгоняла его из своей комнаты, ты хотела затравить его и в конце концов убила-таки. Ты с ним без конца ссорилась, а теперь вдруг он стал дорог тебе!
— Нечего было ему приводить в дом соперницу — вторую жену. Как мужчина сердится, когда ему указывают на недостатки жены, так и женщина злится на вторую жену, которую муж привел в дом. Этот старый осел, пока был жив, тем и занимался, что точил меня, и, уйдя на тот свет, оставил вместо себя — тебя.
— Ты сама виновата. Женщина, не умеющая вести хозяйство и ухаживать за мужем, должна быть готовой к беде — ждать в доме соперницу. Да это все позади, дело прошлое, а вот присваивать наследство сироток — грех. Ведь по-настоящему браслеты на твоих руках тоже принадлежат сироткам. До сегодняшнего утра на тебе был только один браслет, откуда же у тебя два других?
— Воспользовавшись ссорой, эта Наргес хочет поживиться! Двадцать пять лет не покладая рук тружусь я в доме этого человека. А женщина, вчера только пришедшая в дом, не может видеть на мне моих же вещей. Все, что я говорю о нем...
— Ханум, помолитесь, — унимала спорщиц Биби-ханум. — Прикусите языки, это же богопротивное дело! Ведь дух умершего еще слышит ваши слова. Вы сами говорите, что не прошло еще и трех часов после его смерти. Подумайте о его детях.
— Подумаешь — колокольчики у гроба, — родились-то перед смертью отца, — сказала с пренебрежением Маниже.
— О, горе мне, смотри, покойник! — со слезами в голосе крикнула мать Наргес.
— Родимые, глядите: Мешеди, Мешеди появился! — не своим голосом закричала Биби-ханум и тут же онемела, словно у нее отнялся язык.
Дверь отворилась, и в белом, измазанном глиной саване, с бледным лицом и взъерошенными волосами появился Мешеди. Он встал у входа и прислонился к косяку. Женщины завопили в один голос.
Затем Маниже растерянно сняла с шеи кошелек и вместе со связкой ключей и браслетами бросила к ногам Мешеди:
