Анатолий Андреев - Пустота
- Ты тоже так считаешь? - развязно спросил я у девушки Веры, кажется, бывшей моей студентки (еще того, государственного вуза), ныне молодой доцентши, продолжая свой внутренний монолог, спросил для того, чтобы услышать в ответ что-нибудь несомненно обидное для себя. Я находился в ссоре со всем миром, и мне хотелось драки. Я попросту лез на рожон. Честно говоря, после такого вопроса лично я тут же бы нахамил тому, кто имел наглость его задать.
- Нет, я так не считаю, - сказала Вера тихим голосом. - Я считаю, что вы талантливый человек, и все у вас получится. Вы чемпион, а не аутсайдер.
- О чем это ты?
Я впервые внимательно посмотрел в ее голубовато-серые с коричневыми крапинками перчинок глаза, казалось бы, неброские и невыразительные - ровно до того момента невзрачные, пока вы не начинаете внимательно вслушиваться в тихий голос и улавливать, что глаза что-то вам сообщают в тон голосу.
- О том же, о чем и вы. Не переживайте. Даже если вас и уволят, то потому только, что вы умнее их на голову. Многие вам завидуют из-за того, что вы такой сложный. Оригинальный.
- А что, меня могут уволить?
- Конечно. Разве не об этом вы спрашивали?
- Впервые об этом слышу. Для меня это новость.
- Странный вы человек, Лев Львович.
- Пожалуй, да, странный.
- И за что вас женщины так любят?
- А вы считаете, что любят? - почти искренне изумился я.
Она пожала плечами, дав понять, что напрашиваться на давно заслуженный комплимент так же нелепо, как и ломиться в открытую дверь.
Я проводил ее долгим взглядом. После неравнодушного тихого голоса и теплых серых глаз, ее подтянутая фигура тридцатилетней женщины буквально поразила меня. Во-первых, я мгновенно и с удовольствием восстановил в памяти, что всегда украдкой поглядывал ей вслед; во-вторых, я перестал понимать, отчего я стал считать, что такие фигуры - «безлико, подиумно красивые» - не в моем вкусе. Великолепных пропорций гибкое тело, стройные ноги с тонкими щиколотками, неопределенных размеров грудь (явно не крупная, однако что-то подсказывает, что именно грудь и удивит тебя всего более - чистотой линий и особой отзывчивостью), светло-русые волосы.
Мне всегда казалось, что в моем вкусе была Наташа. В моем вкусе - это, как мне казалось, крупноватая грудь, полноватые бедра и пухленькие губки. Все пыш- ненькое, но без перебора. И обязательно темненькая, почти брюнетка. И что же? Чем все это закончилось?
Все закончилось печальным блюзом. Впрочем, нечего Бога гневить: на мой нынешний вкус эта музыка куда предпочтительнее марша Мендельсона. И даже, пожалуй, Реквиема жизнелюбивого Моцарта. Чтобы заводить семью, надо верить в будущее. В какое? В то, которое расцветет вслед за глобальным потеплением, следствием глобального идиотизма, насажденного учителями, вполне достойными своей невменяемой паствы?
На следующий день я вырядился, словно на собственные похороны - элегантный темный костюм в оживляющую тонкую полосочку, вольной расцветки галстук и однотонная бежевая рубашка, тщательно отглаженная. На лице, как у беззаботного дуэлянта, было написано: помирать - так с музыкой. Некоторая небрежность в наряде, свойственная холостякам и неудачно женатым, - небрежность, вызывающая коварную жалость у окружающих женщин, - была изведена на корню. Вместо нее - вызывающий налет дендизма. Они должны были запомнить меня победителем.
- Вы должны... - начала было Будда, но уперлась взглядом в модный узел шелкового галстука (цвета «вырви глаз», разумеется) и замолчала.
- Следует оформить программу в соответствии с новыми требованиями. Даю вам на это ровно один день. Рецензии на программу получены положительные, как ни странно.
- Разве я не пишу заявление по собственному желанию?
- Нет, не пишете. У вас нет для этого никаких оснований.
- А собственное желание? Оно не является основанием для принятия жизненно важных решений?
- Оно не в счет. Вы должны...
Если вас отпускать невыгодно, вам ни за что не получить пинка под зад, вы будете выпрашивать эту милость Христа ради; скорее начальство пнет само себя. В исполнении столбовой дворянки Будды (у нее ноги - столбиком) это выглядело потрясающе.
- Меня не уволили, - сказал я Вере.
- Я знаю, - ответила она, не поднимая на меня глаз. Я дерзко дождался, пока серые очи скользнут по моему лицу, споткнутся о мой прямой взор и робко за- мрут. Тонкими пальцами она убрала завитую прядь со лба. На безымянном пальце тускло сверкнуло обручальное кольцо.
Золото высшей пробы. Я как-то забыл о том, что она была замужем.
Вера тоже выглядела, как на празднике или на дне рождения, хотя ее, вроде бы, никто увольнять не собирался. Однако для меня праздник - ожидаемый день свободы - окончился вместе с тусклым салютом маленького золотого колечка.
Глупо, если разобраться. Золото всегда все портит: заманит и обманет.
Что ж, в том, что все кончается, даже не начавшись, есть своя тайная прелесть.
И об этом был осведомлен страстный блюз.
3
На следующий день в невнятных выражениях я предложил Вере пройтись после работы по парку вдоль Озера, широкими артериями-каналами разлившегося в самом центре перенаселенного Мегаполиса.
- Вы приглашаете меня на свидание?
Глаза ее были опущены.
- Нет, конечно. То есть да. Отчасти. Погулять...
Правда была в том, что я и сам не знал, чего я хочу и зачем бормочу нелепицу, от которой уголки ее губ мило загибались в улыбке.
Я даже не сразу оценил, что Вера согласилась.
Только на Озере я сообразил, что у меня был великолепный повод и предлог: ни с того ни с сего в ноябре выдался солнечный, почти весенний по пафосу день. Нисколько не сомневаюсь, что именно из-за этого я и предложил «пройтись». Но вот обозначить солнечный день в качестве ни к чему не обязывающего аргумента и предлога отчего-то забыл. Солнце, которое я просто обожаю, напрочь вылетело у меня из головы.
- Какой сегодня день! - тихо воскликнула Вера.
После этого говорить о солнечных бликах на озере, о том, как отражаются большие деревья в светлой воде, как мир кувыркается и переворачивается на твоих глазах безо всяких на то оснований, было несколько неловко: складывалось впечатление, что ты перехватываешь созерцательную инициативу.
Но я, разумеется, говорил и говорил.
- Кстати, помните, какое сегодня число? - вдруг остановилась Вера у небольшого водопадика. Издаваемый им приятный шум не заглушал ее слов, напротив, придавал им значения.
Разумеется, я не помнил. С числами у меня всегда была большая напряженка.
- А не помните, что было ровно год тому назад, день в день, седьмого ноября?
Я, конечно, не помнил. Оказывается, у нас был банкет. По случаю окончания
(или начала?) важнейшей конференции, о которой забыли раньше, чем прошло похмелье после банкета.
- И что же? - спросил я, внутренне сжавшись.
- Тогда был снег. Вы провожали меня домой и пытались поцеловать.
- Я?!
- Вы, вы, Лев Львович, кто же еще. Вы были такой неуклюжий и несчастный.
- Я был несчастный? Год назад я был в раю с Наташей. Видели бы вы ее бедра...
- Вы рассказали мне о своем рае, хотя я вас об этом не просила. В тот раз - без подробностей, надо отдать вам должное. А потом полезли целоваться. Из огня да в полымя.
Я что-то смутно припоминал. К сожалению, именно полез, или что-то в этом роде. Сказать «ах, да, я все прекрасно помню, просто на секунду вылетело из головы», как это всегда делает Будда, было бы глупо. Будду не интересует, верят ей или нет; Будда внаглую злоупотребляет благовидными предлогами. Мне же было далеко не все равно, как посмотрят на меня серые глаза. Хватит с меня в упор незамеченного солнечного дня. Поэтому я хмыкнул, неопределенно и вместе с тем застенчиво; при желании этот звук можно было принять за готовность к запоздалому раскаянию.
Солнце будто вприпрыжку, как на детском утреннике, рыжим колобком прокатилось по траектории, напоминающей полукруг мостика над речушкой или небольшую радугу над горизонтом, чтобы исчезнуть в пасти, утыканной зубами многоэтажек. Какой-то там урбанистический Крокодил Солнце в небе проглотил. Маленький аттракцион прямо у вас перед глазами, даже голову задирать не надо. Это летом вальяжное солнце пышной барыней, в криолине и с зонтиком, вразвалку проплывает по дуге у вас над головой и к концу дня, превратившись отчего-то в собаку чао-чао и вывалив жаркий язык, устает больше, чем одуревшие от зноя люди.
Ноябрьский день был до обидного кратким. Тем более что я, кажется, вполне справился с некоторым оцепенением и уже начинал нравиться самому себе.
Мне предстояло самое главное и ответственное: приглашать ее на следующую «прогулку», которую надо было четко и с беззащитной откровенностью называть свиданием, - или...
Или светским тоном поблагодарить за чудесно проведенный день. И в том, и в другом случае тон должен был быть решительным и уверенным.
