Даниэль Пеннак - Дневник одного тела
23 года
Четверг, 10 октября 1946 года
Приехав в Париж, заглянул к Фанш. Завтра у меня собеседование в министерстве. Фанш спросила, где я собираюсь ночевать. В отеле, в четырнадцатом округе. Пока я жива, фугасик, никаких отелей, тем более в день твоего рождения! (Смотри-ка, помнит!) Она отводит меня на бульвар Рошешуар, в реквизированную квартиру, населенную полудюжиной музыкантов. Вина — залейся, еды — никакой, сплошное веселье и никакого благоразумия. Пойдем! Ну, ладно. В какой-то момент они всем кагалом снимаются с места и отправляются в кабак. Фанш знает неподалеку, на улице Оберкампф, бомбоубежище, переделанное недавно в отличный погребок. Ну, пошли же! Я колеблюсь. Я устал. Тело ноет после поезда. И завтрашнюю встречу никак нельзя пропустить. Если я ее сорву, мне останется только вернуться к себе в конуру. Нет, спасибо, я лягу спать. Фанш показывает мне комнату, кровать, вот здесь. Хочешь принять ванну? Ванну? Настоящую? В настоящей ванне? Неужто такое возможно? В ванне я собираю по частям тело, совершенно развалившееся за семнадцатичасовое путешествие по железной дороге. После чего немедленно засыпаю, голый и теплый. Просыпаюсь среди ночи. Кто-то лезет ко мне под одеяло. Чье-то тело, такое же голое и теплое, как мое, пухлое, самое что ни на есть женское, три слова: чшшшш, не дергайся, я сама, после чего на меня набрасываются, и вот уже мой член раскрывается у нее во рту, принимая правильные, вполне достойные очертания, а руки тем временем ласкают мой живот, поднимаются выше, к груди, очерчивают контур плеч, спускаются вниз по рукам, по бедрам, оглаживают меня, точно руки гончара, хватают за ягодицы, те доверчиво укладываются в них, а полные мягкие губы и нежный язык все работают, работают, о, еще, еще, пожалуйста, но я чувствую, как неотвратимо поднимается волна, как втягивается живот, не надо, подожди, держись, держись, парень, не губи эту вечность, но как удержать извержение вулкана, за что ты его удержишь, можешь сколько угодно стискивать кулаки и сжимать веки, кусать губы, вставать на дыбы под всадницей, которую тебе вовсе не хочется сбрасывать, — бесполезно, волна растет, ты лепечешь что-то, постой, тихонько, погоди, постой, не надо, ты отпихиваешь от себя ее плечи, но они так пышны, так аппетитны, что пальцы предательски задерживаются на них и начинают разминать кошачьими движениями, и я знаю, что мне дольше не выдержать, знаю и, как воспитанный юноша, вдруг думаю: только не в рот, так же нельзя, я уверен, в рот — нельзя, но она отталкивает мои руки и удерживает меня, пока я кончаю, кончаю из самых недр моего существа, удерживает у себя во рту и медленно, терпеливо, решительно пьет мою утраченную наконец девственность. А потом она подползает поближе, к самому моему уху, и я слышу ее шепот: Фанш сказала, что у тебя сегодня день рождения, я и подумала, что из меня получится неплохой подарок.
* * *23 года и 3 дня
Воскресенье, 13 октября 1946 года
Мой подарок зовут Сюзанной, она приехала из Квебека, она — специалист по взрывчатым веществам, то есть по разминированию, и эта работа тоже требует терпения и точности. Благодаря ей мое собеседование прошло отлично. Я был переполнен жизненной энергией. Бессонные ночи тоже бывают разные. Потому что, как спокойно пояснила Сюзанна во время завтрака за общим столом, мы всю ночь провели «в любви», и оральным сексом дело не ограничилось, нет, после того как я кончил, настала ее очередь наслаждаться, потом — снова моя, потом наша — на этот раз мы взорвались одновременно, потом еще парочка «выходов на манеж», потому что «в эт парне столько неизрасходованной любви — эт что-то!». Я ставлю эти квебекские фразы в кавычки, а сам думаю об акцентах, над которыми не властны ни века, ни океаны. Пока собравшиеся за столом смеялись, у меня вдруг закралось подозрение, что Луиза Лабе[9], возможно, сочиняла стихи с таким же акцентом, как у Сюзанны, или Корнель, которого всегда так кстати цитирует Фанш: «Сначала в силах мы сопротивляться страсти, Пока она своей не показала власти».
* * *23 года, 4 дня
Понедельник, 14 октября 1946 года
Ах, как мне нравится акцент — акцент во плоти!
* * *23 года, 5 дней
Вторник, 15 октября 1946 года
Есть нечто физическое, почти животное, во всяком случае, примитивно-половое в противостоянии престарелого начальника и молодого специалиста. По крайней мере, такое ощущение осталось у меня после только что пройденного собеседования. Два самца наблюдают друг за другом. Старый вожак и молодой, карабкающийся наверх экземпляр. Обнюхиваются без намека на доброжелательность, выясняя меру осведомленности и намерения друг друга. Сколько ты знаешь, докуда намерен идти? — написано на морде старшего. Какую ловушку ты мне заготовил? — спрашивает физиономия кандидата на место. Это — противостояние двух поколений, умирающего и идущего ему на смену. И ничего приятного тут нет и быть не может. Как бы это ни выглядело внешне, культура и дипломы тут мало что значат. Яйца, мужская сила — вот что важно в этой дуэли. Способен ли ты стать продолжателем касты? — интересуется вожак. Стоит ли тебе жить дальше? — задается вопросом новичок. И все это — под глухое рычанье в крепком духе спермы, старой, прогорклой и ядреной, молодой.
* * *23 года, 16 дней
Суббота, 26 октября 1946 года
Только что, после сеанса любви, лежа на животе и обливаясь потом, опустошенный, умиротворенный, уже сонный, я почувствовал, как мне на спину, на бедра, на шею, на плечи через неравные промежутки времени падают прохладные капли. Медленная восхитительная капель, тем более чудесная, что я не знал ни куда, ни когда упадет следующая капля, показывая мне определенную точку моего тела, как мне казалось, каждый раз — новую. В конце концов я обернулся: сосредоточенно, словно над неразряженной миной, Сюзанна стояла надо мной на коленях со стаканом в руке и окропляла меня водой. Ее кожа вся усеяна веснушками и темными родинками — словно звездочками. Взяв шариковую ручку, я нарисовал на ней карту звездного неба: Большая Медведица, Малая, и т. д. А теперь давай посмотрим на твои небеса, сказала Сюзанна. Но у меня на коже ничего нет, ни спереди, ни на спине — ни пятнышка, ни родинки. Ничего. Чистая страница. Что меня огорчает, но она трактует это по-своему: Ты как новенький.
* * *23 года, 3 месяца, 11 дней
Вторник, 21 января 1947 года
Сюзанна уехала обратно к себе в Квебек. Войны заканчиваются для всех. Мы достойно отметили разлуку:
Царапина на правой щеке.
След укуса на мочке левого уха.
Засос на шее, справа, где бьется пульс.
Еще засос слева, под подбородком.
След от укуса на верхней губе — припухший, синеватый.
Четыре параллельные царапины на расстоянии примерно сантиметра одна от другой от грудной кости до левого соска.
Такие же отметины в верхней части спины.
Засос на правой стороне груди.
Довольно глубокий укус на подушечке большого пальца.
Болезненные яички.
И, как последний штрих, след поцелуя в паху слева: «Когда помада сотрется, надо будет начинать жить заново».
Фанш в который раз залечивает мои раны. Например, от нее я узнал, что Сюзанна залезла ко мне в постель не только из-за моего дня рождения. Да? Да, фугасик, это был приказ — лишить тебя девственности. Без шуток? Конечно, без шуток! Мы же все за тебя переживали. Непорочный связной — такая редкость. Такая опасная работа, такое напряжение, большинство из вас после задания сразу запрыгивали в постель. Занимаясь любовью напропалую, связные как бы заговаривали опасность. Парни, девчонки — всем нужны жизненные силы, всем хочется чувствовать себя в безопасности в чужих объятиях. А ты — нет. И все это знали. Отсюда всякие подозрения. Священник? Девственник? Импотент? Несчастная любовь? Чего только о тебе не думали. Вот Сюзанна и решила произвести разведку боем. Последний подвиг Сопротивления, вот так-то, фугасик!
ЗАМЕТКА ДЛЯ ЛИЗОН
…
Фанш стала звать меня «фугасиком» с того дня в марте 45-го, когда после боя при Кольмаре мне на эльзасской дороге чуть не оторвало полруки осколком фугаса. Я вел грузовик, беспечно высунув локоть в окошко, — как будто не было уже никакой войны. Фанш всем своим раненым давала такие прозвища — по названию оружия, поразившего их. Я — «фугасик» из-за того самого снаряда, Ролан — «пулеметик» (он как-то попал в засаду и еле выбрался, неся свои кишки в руках), Эдмон, чудом выживший после допроса с пристрастием, — «ванночка». «Мой фугасик» — иначе она меня больше никогда и не называла.
* * *23 года, 3 месяца, 28 дней
Пятница 7 февраля 1947 года
После каждого насморка я еще долго просыпаюсь по ночам с заложенным носом. Сухим, но заложенным. Особенно левая ноздря, закупоренная разращением слизистой, которое я даже могу нащупать пальцем, если засунуть его поглубже. Я сплю с открытым ртом и просыпаюсь с пересохшей глоткой. Может, у меня аллергия на парижский воздух?
