Ирина Одоевцева - «…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)
А Ваше сердце разве никогда не бьется радостно?
Я даже ночью просыпаюсь от радости, будто меня толкнули. И долго не могу сообразить, что радоваться абсолютно нечему. Скорее наоборот. И, сообразив, снова засыпаю.
Как бы мне хотелось Вас утешить! Но у Вас все есть — все, чего мне не хватает. Семья, удачная карьера, дом, собаки, друзья и пр. А у меня ровно ничего. Хочу завести себе плюшевую собаку, хотя будут говорить, что я впала в детство. И пусть. Все таки — друг.
Кстати, о друзьях. Из послания Дукельского я поняла, что он Ваш друг[277]. И мне кажется, что очень стоящий. Мне чрезвычайно нравятся «Послания» находчивостью, свободой и оригинальностью. Они даже удивили меня — чтобы не поэт, а композитор мог так писать. Смутил меня только слегка восторг перед Корвиным[278]. Неужели совсем искренний? Некоторые рифмы, повороты стиха и аллитерации просто очаровательны. А кто такие «армяне»?[279]
Приезжал Гуль. Все, кто его видел, поражены. Говорят, вылитый президент Эйзенхауэр. Я «не имею опыта» — Эйзенхауэра никогда не видела. Но Гулем все же поражена.
Что Вы думаете о моем отрывке «На берегах Невы»?[280] Моршен прислал мне за него похвалу, обрадовавшую меня. Я ведь и Вас, и Моршена очень люблю и ценю. И человечески. И поэтически. Как редко кого, ценю Вас обоих.
«Пусть Вам будет хорошо», как Вы пишете. От всего сердца желаю Вам этого. Почему бы Вам не прислать мне вашу диссертацию о Хлебникове, если есть лишний экземпляр?[281]
И. Одоевцева
45
12 марта 1965 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Простите, что я так давно Вам не отвечала на Ваше долгожданное первое письмо. Ну, и на второе, конечно.
Первому я очень обрадовалась — я ничем не могла объяснить ваше молчание после вполне удачной встречи[282].
Мне и Лидия Ивановна, и Вы очень и очень понравились. Я даже, признаться, была удивлена, как легко с Вами говорить и как правильно — с моей точки зрения — обо всем судите Вы. Вот и сейчас я совершенно согласна с Вами насчет Ахматовой, но, конечно, держу свое мнение про себя. А то скажут: «Завидует бедная богаделка». Для меня Ахматова кончилась в 22-м году. Остального могло бы и не быть, хотя им как раз и восхищаются самозабвенно.
Да, так вот. Я не писала Вам лишь оттого, что у меня было страшно мало сил. Я так устала и ослабела, что едва дышу, а писать писем совсем не могу.
Конечно, с радостью даю согласие на переводы Жоржа и была бы счастлива, если бы он стал известен в Америке[283].
Конечно же и себя разрешаю переводить. Пожалуйста — сколько угодно!
Но почему такой неудачный выбор — и только юношеские стихи? Неужели и Вам нравится «Статуя»?[284] Мне совсем нет. (Нельзя ли хотя бы выбросить последнюю строку: «Как вы думаете», или во всяком случае заменить на Ваше усмотрение.)
Впрочем, я, кажется, путаю, «В этом мире»[285], кажется, тоже переводится. Но оно мне тоже не нравится. Я даже жалею, что поместила его в «Контрапункте». А теперь оно появляется всюду — ив «На Западе»[286], и у Раннита, и у Вашего переводчика.
Лучше бы он взял «Скользит слеза» или какое-нибудь из «Десять лет» короткое.
Впрочем, я напрасно пишу все это. Мне, в общем, безразлично — и раз ему нравится, то и отлично. Я и не думаю протестовать.
Посылаю Вам иллюстрацию к «Статуе». Я думаю, что вид Летнего сада Вам доставит удовольствие. Одна моя знакомая привезла его в багаже, забыв отправить из Ленинграда.
Ю<рий> К<онстантинович> рассказал мне, что Вы тоже чувствуете себя плохо. Очень Вам сочувствую и понимаю Ваше состояние и желаю Вам, как и мне, скорее справиться с ним.
Самый сердечный привет <пропуск в оригинале> и всем Вашим у compris[287] собак. Пусть Вам всем будет хорошо.
Душевно Ваша
И. Одоевцева
<На полях:> Скоро выйдет мой сборник стихов «Одиночество»[288]. Вам его сейчас же пошлю.
46
25 июня 1966 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Разве я, а не Вы не ответили на последнее письмо? Мне казалось… Но я не настаиваю. И ведь это, в сущности, не важно. Важно, чтобы оставался душевный контакт, а он у меня с Вами не прерывается.
Понимаю и сочувствую Вашей чрезмерной занятости. Я сама испытала ее в этом году. Окончить и сдать рукопись «На берегах Невы» оказалось чрезвычайно трудно и даже мучительно. Никогда ни одна из моих книг не требовала столько работы, на которую я не способна.
Я печатала «Берега» отрывками[289], а когда пришлось их приводить в порядок и сводить концы с концами, впала в отчаяние.
Теперь это, слава Богу, позади и остается просто ждать, когда книга наконец выйдет[290].
Постараюсь, как могу, ответить на вопросы о Жорже:
Фамилия его матери — Брау-Брауэр фон Бренштейн. Предки его — голландцы, но триста лет тому назад переселились в Польшу. Они имели баронский титул, которого лишились за участие в польском восстании. Два его предка участвовали в Крестовых походах. Все, и с отцовской, и с материнской стороны, были военные. Отец его служил в гвардейской артиллерии и был после турецкой войны, вместе с Мосоловым[291], адъютантом Александра Батенбергского[292].
«Те иль эти»[293], по всей вероятности, навеяно пушкинским «эти вот и те, те, те»[294].
Т.Г. Терентьева[295] — бывшая заведующая Чеховским издательством.
«Мудрости земной», по всей вероятности, просто ирония.
Большая часть архива хранится у меня. Небольшую часть я передала
в архив Йельского университета[296].
Кстати, я была бы Вам очень благодарна, если бы Вы прислали мне хотя бы несколько писем Жоржа. Все Ваши к нему сохранились.
Ю<рий> К<онстантинович> передал мне, что Вы хотели бы получить мое искалеченное «Одиночество»[297] в виде библиографической редкости. Посылаю Вам его с моими поправками.
Жаль, что в этом году Вы не собираетесь в Европу. Я надеюсь в сентябре поехать в Швецию, а позже еще и в Мюнхен.
Шлю Вам обоим мои самые сердечные пожелания.
Ваша И. Одоевцева
47
11 июля 1966 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Письмо вдогонку к первому — не можете ли Вы быть таким милым и вторично переснять портрет Жоржа из «Аполлона»?[298]
Меня просит издатель портрет Жоржа для «Берегов Невы». Присланный Вами еще в Иер снимок у меня кто-то утащил, когда я переезжала в Ганьи.
Надеюсь, что письмо еще дойдет — Вы еще не уехали на вакансии. Желаю Вам еще раз как можно приятнее их провести и хорошо отдохнуть. Сердечный привет Лидии Ивановне и Вам.
Ваша И. Одоевцева
48
20 августа 1966 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Спасибо за Ваше письмо. Надеюсь, что Вы и Лидия Ивановна хорошо отдохнули.
Впрочем, у Вас ведь круглый год лето, не то, что у нас — мы мерзнем и сейчас, в августе, и нам к тому же обещают раннюю и суровую зиму.
Я буду Вам очень благодарна, если Вы переснимете портрет Жоржа из «Аполлона».
Я предполагала, что мною «закончен труд, завещанный от Бога»[299]. Оказывается, нет. Надо еще добавить две главы. Об Ахматовой и Анненкове.
Об Ахматовой я сначала не хотела писать, так как она гнусно поступила по отношению к Жоржу в «Воздушных путях»[300], выставив его каким-то вралем, хвастающимся своей вымышленной близостью с Гумилевым и с ней. Оскорбилась же она тем, что Жорж в «Петербургских зимах» ее недостаточно превознес и даже посмел помянуть о поданной ей прохожим копейке — по рассказу Ольги Судейкиной[301].
Но раз она умерла — то какие могут быть с нею счеты?
Напишите мне подробно о Вашем кусающемся песике — какой он породы, возраста и цвета. Нет ли его фотографии?
Желаю Вам обоим всего самого хорошего.
Ю<рий> К<онстантинович> просит передать Лидии Ивановне и Вам привет.
Дружески
Ирина Одоевцева
49
17 сентября 1966 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Большое спасибо за фотоснимки. Вы мне этим сделали настоящее одолжение.
Но, к сожалению, второй снимок не тот, на котором Жорж. Это для меня два «анонима», не догадываюсь даже, кто они[302].
На рисунке, где Жорж — он стоит на коленях на диване, en fass на диване, — там, если я не ошибаюсь, и Мандельштам[303]. Должно быть, в другом номере.
Хотите ли Вы, чтобы я вернула Вам этих двух «анонимов»?
Вы ничего не написали мне про «кусачего песика» — он меня очень интересует, как вообще все собаки.
Я уже начинаю «Берега Сены». Но совсем в другой манере.
Там, кстати, будет и наша с Вами и Лидией Ивановной парижская встреча, незабываемая для меня.
Надеюсь, что Вы все-таки хорошо отдохнули и набрались сил для Вашей дальнейшей чрезмерной работы.
Вы, наверное, видели Моршена. Почему он мне перестал писать? Ведь я всегда к нему хорошо относилась.
Желаю Лидии Ивановне и Вам всего доброго.
