Ник Кайм - Вулкан жив
— Чтобы убить женщину? И какая же великая сила для этого нужна? — я нахмурился. — Убийства слабых и беспомощных превозносишь только ты, жалкий трус.
— А злобная решимость? А твердая целеустремленность, которая нужна, чтобы сбежать из идеальной тюрьмы? По-моему, это и есть сила.
— Вот только это не твоя тюрьма. Так? — заметил я.
Керз кивнул.
— Очень проницательно с твоей стороны. Вы, мастера по металлу, всегда узнаете работы друг друга, да? Меня всегда поражало, как вы это делаете, как умеете отличить один винтик от другого.
Он опять дразнил меня, пытался принизить. Это было жалко, и Керз это знал, но все равно продолжал, потому что так он мог позабавиться и, возможно, сделать меня менее опасным в своих глазах.
— Да, тюрьма не моя, — признал он наконец. — У меня не хватило бы ни терпения, ни склонностей. Ее кое-кто для меня построил.
Он оглядел помещение, и я, проследив за его взглядом, заметил витиеватые узоры, в которых функциональность объединялась с художественностью. Жестокая картина, восхваляющая пытки и боль, была выгравирована на восьми стенах. Глазам предстали воплощенные в металле сцены агонии, и я отвернулся.
— Красиво, — сказал Керз. — Не могу сказать, что я ценитель искусства, но я знаю, что мне нравится. И это… это мне нравится. Нашему брату никогда не воздавали должное за его художественный вкус.
Все это было лишь пантомимой, мрачным представлением, больше приставшим Фулгриму, чем самопровозглашенному Ночному Призраку. Я подозревал, что Керз сознательно так себя вел, наслаждаясь каждым мгновением.
Затем Керз вновь обратил на меня взгляд своих холодных глаз.
— Выдающимся мастером всегда называли тебя, Вулкан. Но Пертурабо не менее искусен. А может, и более.
— Что тебе от меня нужно, Конрад?
— Ты мне интересен. Когда я сказал, что ты проявил силу, я имел в виду не убийство того серва…
Он позволил словам повиснуть в воздухе, ожидая ответа. Но у меня его не было, и я молчал.
Глаза Керза сузились, превратившись в блестящие черные трещины.
— Неужели ты действительно ничего не знаешь? Неужели наш отец создал тебя не только болваном, но и слепцом?
— Моего зрения достаточно, чтобы видеть, каков ты.
Мой брат засмеялся, не впечатленный этой попыткой провокации.
— Пожалуй. Вот только я уже знаю, каков я. И я в мире с самим собой. Я принял это. Ты же… — он слегка покачал головой и поджал бледные губы. — Сомневаюсь, что ты когда-либо чувствовал себя уютно в своих доспехах.
Он был прав, но я не собирался радовать своего тюремщика, подтверждая это.
— Я — сын своего отца.
— Какого именно?
Я заскрежетал зубами, устав от его очевидных манипуляций.
— Обоих.
— Скажи, брат, — произнес он, сменив линию поведения, — ты хорошо помнишь Сто пятьдесят четыре Шесть? Ты, кажется, назвал его Хараатаном.
Я не знал, с какой целью Керз это спрашивает, но посмотрел ему в глаза и ответил без колебаний:
— Я прекрасно его помню, как, уверен, и ты.
— Мы тогда сражались вместе в Крестовом походе? Да, припоминаю, что так.
— Замечательно.
Улыбка-кинжал вернулась на лицо Керза.
— Тебе эта война не нравилась, верно?
— Что в войне может нравиться?
— Смерть? Ты несешь смерть, ты воин, безжалостный убийца, которому…
— Нет, Керз. Ты ошибаешься. Ты безжалостен, ты — садист. До Хараатана я этого не понимал. Страх и ужас — орудия не воина, а труса. И мне жаль тебя, Керз. Мне жаль тебя, потому что ты так долго страдал в грязи канав, что забыл, каково это — быть на свету. Сомневаюсь даже, что ты способен его увидеть за пеленой всей этой ненависти к самому себе.
— Ты по-прежнему слеп, Вулкан. Это ты забыл, и ты не понимаешь, что барахтаешься в грязи вместе с нами, убивая и разрушая. Это в твоей крови. Пьедестал, что ты воздвиг для себя, не так уж и высок. Я знаю, что скрывается за этим благородным фасадом. Я видел монстра внутри — монстра, которого ты так отчаянно пытался скрыть от того летописца. Как там ее звали?
Я стиснул зубы.
Керз сохранял равнодушное выражение лица:
— Сериф, — он снисходительно улыбнулся. — Да, точно.
— И что же теперь? — спросил я, устав от его игры. — Больше пыток? Больше боли?
— Да, — честно ответил Керз. — Гораздо больше. Тебе только предстоит узнать, что я для тебя задумал. По ряду причин ты — идеальная жертва.
— Так убей меня и покончи с этим. Или выслушивать тебя — одно из моих мучений?
— Вряд ли я убью тебя сейчас, — ответил Керз. — Мы уже попробовали лед, — он отступил, срастаясь с темнотой, — теперь давай попробуем пламя.
Из глубины донесся низкий грохот, заставив металлическую платформу, на которой я стоял, затрястись. Через считанные секунды он вырос до оглушительного рева, несущего с собой невыносимый зной.
И тогда я осознал, что это была за тюрьма.
Жаровая труба.
Керз пропал, и я остался один — только разбитое воспоминание о мрачном брате еще было со мной.
Я слышал, как пламя поднимается, чувствовал, как оно колет кожу. Скоро эти иглы превратятся в ножи, срывающие плоть. Я родился в огне на жестоком вулканическом мире. Магма была моей кровью, оникс был моей кожей. Но я не был неуязвим к огню. Не к такому. Дым поднимался огромным грязным облаком, обволакивал меня. И сквозь него, сквозь последовавший за ним огонь, превративший воздух в трепещущее марево, сквозь звон собственных криков, вырывающихся из сгорающего тела, я увидел Ферруса.
Он тоже горел. Кожа трупного лица плавилась, обнажая железо. Серебро рук, такое чудесное, такое великолепное и загадочное, текло, как ртуть, и вливалось в жижу из его плоти и крови. Кости чернели и трескались, пока не остался лишь скалящийся череп. И за мгновение до того, как огонь поглотил меня, я увидел, что его рот двигается, беззвучно вынося мне последнее обвинение.
«Слаб», — сказал охваченный пламенем череп Ферруса Мануса.
А потом он смеялся, пока мы горели, смеялся, пока смерть не забрала нас на вечные муки.
Глава 7 Мы не одни…
В эту эпоху тьмы можно быть уверенным только в одном. Все мы без исключения должны выбрать сторону.
Малькадор СигиллитХарук был мертв уже несколько минут. Почти двадцать, по оценке Нарека. Он лежал на боку; одна рука, еще сжимавшая ритуальный нож, была вытянута вперед, другая придавлена неподвижным телом. Частично прикрытая шлемом голова завалилась набок. Силой выстрела ее почти оторвало.
Ему нанесли две смертельные раны. При первом выстреле болтерный снаряд прошел сквозь шею, разорвал яремную вену и обнажил сонную артерию. Он также вырвал ему кусок нижней челюсти и вокс-решетку, но не убил сразу. Второй выстрел, направленный в торс, проломил большую часть грудной клетки и уничтожил восемьдесят процентов внутренних органов, когда масс-реактивный снаряд взорвался при контакте. От него Харук умер мгновенно.
Нарек нашел останки, медленно остывавшие в луже крови, на верхнем этаже склада. Он не испытывал печали, стоя на коленях у тела мертвого брата. Несущий Слово был редкостным ублюдком, любившим издеваться над своими жертвами. Эти наклонности в конечном итоге его и погубили. Убивай тихо, убивай быстро — таков был подход Нарека. Развлекаться надо с игрушками, а игрушки лучше оставить детям. Враг же — не игрушка, он представляет опасность для твоей жизни до тех пор, пора не лишится своей. Однако Харук был садистом, и все больше братьев Нарека становились такими же. Они изменились, что выражалось не только в рудиментарных рогах, бывших отнюдь не простыми украшениями шлемов, — изменения произошли в душах и были необратимыми. Нареку это не очень нравилось, ибо раньше он верил, что Император является богом, и служил ему с горячностью истинного фанатика. Он плакал, когда легион возвел соборы в Монархии. Как прекрасны, как величественные они были. Теперь все это осталось в прошлом, и старый Пантеон явился, чтобы узурпировать власть самозванца.
Нарек находит тело Харука
Да, вид убитого брата не тронул его. Но Харук был из Слова, и потому Нарек проведет над телом необходимый ритуал.
Стоя под покровом тьмы, он проговорил требуемые заклинания, которые отправят душу Харука на службу Пантеону. Теперь он станет игрушкой Нерожденных. Нареку казалось, что он чувствует их в пульсации вен, слышит в отрывистом биении двух сердец. Они вились над этим местом, вцепляясь в него все сильнее с тех пор, как Лоргар написал свою песнь убийства.
Элиас рассказал о ней однажды ночью, когда небо казалось чернее самой тьмы, и они пили вместе — может, не как друзья, но хотя бы как товарищи. Симфония примарха вызвала губительный шторм такой ужасающей силы, что сама галактика раскололась надвое.
Убрав руку с тела Харука, Нарек завершил обряд, но голод существ, обитавших в нереальности, все давил на тонкую завесу смертного измерения. Ни один барьер не может растягиваться бесконечно, и тот, что отделял их, уже готов был порваться. Скоро два мира встретятся, скоро галактика действительно начнет гореть.
