Михаил Каратеев - Русь и Орда
– Ну, коли так, согласен! Чего же делать-то будем?
– Не теряя дня, собирайся в Орду, – ответил Шестак. – Вези царю Узбеку подарки и проси ярлык на карачевский стол.
– Да ведь брат-то, Пантелеймон, жив еще!
– Ну и что с того? Ты Узбеку доведи, что, мол, карачевский князь, Пантелей Мстиславич, при смерти и дело о наследии надобно загодя решить, дабы после не приключилось смуты.
– А ежели хан о Василее спросит?
– Спросит аль не спросит, ты ему сам скажи: Василей-де шалый и желторотый хлопец и татарам наипервейший к тому же недоброхот. А наипаче напирай на то, что ты есть после князя Пантелеймона старший в роде; что ты сын родной первого карачевского государя, а Василей ему токмо внук.
– А ты что скажешь, брат Андрей?
Андрей Мстиславич минутку подумал, потом ответил:
– Мыслю я, что Иван Андреич дело говорит. Все мы тебя старшим почитаем и после Пантелеймона тебя хотим большим князем. Но только ехать тебе самому в Орду никак негоже: тотчас об отъезде твоем всем станет ведомо, и Карачев всполошится. Небось и дети малые догадаются, почто ты к хану поехал, как раз теперь, когда большой князь при смерти.
– Кто ж тогда поедет? – подозрительно покосился на брата Тит Мстиславич. – Ты, что ли?
– Зачем я? Мне ехать тоже не след. Мое родство с Гедимином может все дело испортить: хан, чего доброго, подумает, что мы для Литвы стараемся. А пошли ты в Орду вот хотя бы Святослава.
– Меня? – удивленно спросил молчавший до сих пор княжич Святослав Титович.
– Ну, тебя же! Ты зрелый муж, и голова у тебя разумная. Дело это не хуже кого другого обделаешь, а о том, что ты к хану поехал, в Карачеве никому и вдомек не станет.
– То истина! – обрадованно воскликнул князь Тит, которому не очень хотелось самому тащиться в Орду и унижаться перед ханом. – Собирайся в путь, Святослав, тебе вверяем мы судьбы наши!
– Чту волю твою, батюшка, и клянусь, что доверие твое и дяди Андрея оправдаю, – вставая и кланяясь, ответил польщенный княжич.
Андрей Мстиславич благосклонно улыбнулся племяннику и ласково похлопал его по плечу. Он знал, что дело попало теперь в надежные руки. Тит Мстиславич был простоват и по-своему честен. Невзрачный на вид Святослав был, наоборот, далеко не глуп, хитер и упорен. Он завидовал Василию и ненавидел его, как только человек, обиженный природой и судьбой, может ненавидеть их общего баловня. Возможность собственными руками сокрушить Василия наполняла его восторгом, не говоря уж о том, что, удачно выполнив возложенную на него задачу, он, как старший сын Тита Мстиславича, и себе самому обеспечивал в будущем большое княжение.
«Этот будет стараться не за страх, а за совесть, – удовлетворенно подумал Андрей Мстиславич, глядя на сияющего племянника, – и от Василея он меня избавит. А от иных я и сам избавиться сумею».
– Ну, добро, – сказал Тит Мстиславич, – в Карачеве, стало быть, я сяду. Ты, Андрей, из Звенигорода, вестимо, перейдешь в Козельск. А с Василеем все же мы как сделаем? Оставить его вовсе без удела, по мне, негоже, да и хан на это едва ли согласится…
– Да что на него смотреть, на Ваську скаженного!? – воскликнул Шестак. – Пускай ладится куда хочет! А хану его можно так расписать, что не токмо без удела – без головы его оставит!
– Ну, это ты позабудь, боярин! Я такого греха на душу не приму, да и другим не позволю. Помни, что в Василее тоже течет кровь черниговских князей, и не пристало нам пускать его по миру! Как мыслишь ты, князь Андрей, не дать ли ему Звенигород?
– Звенигород, брат дорогой, я хотел бы тоже за собой оставить. Сам ведаешь, двое сынов у меня. Федору, по смерти моей, Козельск бы остался, а Ивану Звенигород.
Скупой Тит Мстиславич при этих словах сильно помрачнел, но понял, что при сложившейся обстановке отказать брату нельзя, и потому, скрепя сердце, сказал:
– А Василею в таком разе что же мы выделим?
– Василею можно Елец отдать.
– Вишь, твоим сыновьям два лучших удела, а моим что же останется, коли Елец Василею отдадим?
– Как что останется? Побойся Бога, брат! Святослав по тебе Карачев наследует, Ивану дашь Болхов, Федору – Мосальск.
– А Роману что?
– Да ведь Роману-то и десяти годов нету! Дашь ему Кромы, когда подрастет. Только и Елец, без сумнения, твоим будет, ибо Василей по гордыне своей навряд ли согласится на что иное, опричь большого княжения. Скорее всего набуянит он тут, и придется ему уносить от ханского гнева ноги куда подале.
– Ну, ин ладно, на том и порешим. Только вот я о чем думаю: что ежели помрет брат Пантелеймон прежде, чем ярлык у нас будет? Ведь тогда Василей заступит на карачевский стол, и мы тому помешать никак не сможем.
– Зачем мешать? Пускай его заступает. А когда вернется Святослав с ярлыком, попросим его честью из Карачева. Не станет же он с царем Узбеком воевать!
– Оно так, да все ж лучше бы по-хорошему сделать, без драки. Василей-то больно горяч.
– Обойдется. Время есть, еще что-нибудь надумаем. Вестимо, лучше бы пожил Пантелей Мстиславич до возвращения Святослава. Тогда дело куда проще бы сделалось.
– Не пришлось бы еще нам Василею крест целовать!
– Коли о том речь зайдет, отказываться покуда нельзя, но и целовать негоже. Будем чем ни есть отговариваться.
– Ну, ладно, значит, на том и стали! Наливай, Святослав, кубки. Выпьем за удачу дела нашего, и да поможет нам Господь!
Собеседники еще долго сидели в трапезной, обсуждая второстепенные вопросы, стараясь предусмотреть все и наставляя Святослава Титовича, как вести дело с ханом и что ему говорить. Наконец, когда во дворе пропели вторые петухи, все встали.
При выходе Андрей Мстиславич, как бы невзначай, обратился к Шестаку с вопросом:
– А ведомо ль тебе, Иван Андреич, где сейчас хранится отцова духовная?
Шестак пристально и понимающе взглянул на звенигородского князя.
– Досе хранилась всегда в крестовой палате, в алтаре. А вот как потребовал ее к себе Пантелей Мстиславич, с той поры я ее там не видел. Либо она в опочивальне князя, либо Василей к себе унес. То я могу вызнать точно.
– Вызнай, Иван Андреич, не помешает.
Глава 10
Тура мя два метали на рогах своих с конем вместе, олень мя бодал, а лоси один ногами топтал, а другой рогами бодал. Вепрь мне с бедра меч оторвал, медведь ми у колена потник прокусил, лютый зверь скочил на мя и с конем поверже, а Бог мя соблюде.
Владимир Мономах («Поучение»)
Через три дня княжич Святослав, сопутствуемый десятком дружинников и снабженный богатыми дарами для хана Узбека, великой хатуни [30] и кое-кого из влиятельных татарских вельмож, выехал в Орду. В целях сохранения тайны всем было сказано, что он послан отцом с подарками к рязанскому князю Ивану Ивановичу, дочку которого Тит Мстиславич сватал для своего второго сына, Ивана.
Отправив посла, все остальные участники заговора возвратились к своим обычным делам. Мрачный и раздражительный Тит Мстиславич, стараясь заглушить в себе суеверный страх и голос совести, настойчиво твердивший, что он заслужил посмертное проклятие отца, с головой ушел в хозяйственные заботы. Спокойный и со всеми ласковый Андрей Мстиславич после долгого разговора с глазу на глаз с боярином Шестаком отправился к себе в Звенигород, а Шестак, заметая следы, проследовал из Козельска в свою вотчину, навел там порядки и в конце октября возвратился в Карачев.
В стольном городе тем временем жизнь текла своим чередом. Давно минул праздник Покрова Пресвятой Богородицы, прошел и Дмитриев день, а князь Пантелеймон Мстиславич, вопреки тайным предсказаниям ведуна Ипата и своим собственным предчувствиям, не только продолжал жить, но и чувствовал себя значительно лучше. Он начал даже покидать свое кресло и, опираясь на палку, самостоятельно передвигаться по горнице.
В городе, да и во всем княжестве, царили мир и тишина. Беспокойный сосед, князь Глеб Святославич, всецело поглощенный борьбой со своими бунтующими подданными, карачевских рубежей больше не тревожил. Бдительность и сторожевую службу в Карачеве вновь ослабили, семейные дружинники жили по домам, запасаясь дровами и подготовляя свои хозяйства к суровой зиме. Во владениях карачевских князей голод вообще был редкостью, нынешний же год выдался особенно урожайным. Крестьяне наполнили зерном закрома, легко уплатили положенные подати и будущего не страшились. По деревням варили брагу, правили свадьбы и весело готовились к зиме.
В связи с этим общим благополучием у Василия забот было немного. Почти все свободное время он проводил на охоте или в усадьбе у Аннушки.
Последние встречи их были, впрочем, не очень радостны. Василий и прежде не обманывался в том, что рано или поздно ему придется отказаться от Аннушки и взять себе жену из княжеского рода, быть может, вовсе ему чуждую и нелюбимую. Но он отгонял от себя мысли об этом не близком еще, как ему казалось, будущем. После же ночного разговора с отцом он вдруг ясно ощутил, что это будущее уже надвинулось почти вплотную и что дни его счастья с Аннушкой сочтены. Теперь это счастье ему казалось особенно ярким, а мысль о необходимости отказаться от него – особенно мучительной.
