Юрий Карабчиевский - Воскресение Маяковского
Поговорим немного об этом предмете. Начнем с того, что остроумие бывает двоякого рода.
Есть способность составлять остроты и шутки с помощью определенных известных приемов: игры слов, созвучий, совмещений несовместимого. Эта способность есть знание самих приемов, сознательное или интуитивное, и привычка, умение ими пользоваться.
Это - каламбурное остроумие. Именно так, по каламбурному принципу, строятся все остроты Маяковского от полностью беззубых до самых удачных. Здесь всегда, сквозь самую яркую краску, просвечивает четкий логический пунктир, и любой, как угодно запутанный клубок может быть размотан к исходной точке.
" - Олеща пишет роман "Ницше"!
Это он прочел заметку в отделе литературной хроники...
- "Нищий", Владимир Владимирович,- поправляю я, чувствуя, как мне радостно, что он общается со мной.- Роман "Нищий".
- Это все равно,- гениально отвечает он мне.
В самом деле, пишущий роман о нищем - причем надо учесть и эпоху и мои особенности как писателя - разве не начитался Ницше?"
Здесь Олеша рубит сук, на котором сидит. Он сам опровергает гениальность шутки, четко объясняя ее логическую схему. Есть подозрение, что схема была еще проще, еще логичней, чем полагает Олеша. Слово "Нищий", напечатанное с большой буквы, у человека, постоянно настроенного на каламбур, да еще и написавшего о "крикогубом Заратустре",- не могло не вызвать в памяти Ницше. А заключительный "гениальный"
ответ Маяковского - не что иное, как стандартная концовка для всех таких ситуаций. Каламбурист подменяет или переставляет слово, слушатель-партнер ему возражает, уже заранее давясь от смеха, и шутник гениально отвечает: "А это все равно". Цирковой отработанный номер...
Нет, я ни в коем случае не хотел бы низвести каламбур до положения ругательства.
Каламбур, как и сабантуй, бывает разный. Каламбур бывает приятный, бывает красивый, более того, он бывает очень смешной. Я хочу лишь сказать, что каламбурное остроумие в самом своем принципе механистично и потому, как правило, неглубоко и не живет долее текущего момента. Все хорошо на своем месте. Каламбур поверхностен - и прекрасно, не всегда же нам необходима глубина. Каламбур хорош, брошенный вскользь, в косвенном падеже, в придаточном предложении. Но он выглядит нелепо и претенциозно, когда занимает место высокого юмора. И он становится безумно назойливым и скучным, когда стремится заполнить собой повседневность.
Нет более скучных и унылых людей, нежели упорные каламбуристы. Вот ты разговариваешь с ним, разговариваешь и вдруг замечаешь по особому блеску глаз, что он тебя совершенно не слышит, что он слушает не тебя, а слова, да и то не все, а одну только фразу. Он случайно выхватил ее из текста и теперь выкручивает ей руки и ноги, тасует суффиксы и приставки, выворачивает наизнанку корни.
Лихорадочная механическая работа совершается в его усталом мозгу. И когда, наконец, каламбур готов, он выпаливает его как последнюю новость, огорашивая тебя в середине слова, и приходится вымучивать вежливую улыбку, тихо сожалея о смысле недосказанного. А твой собеседник уже вновь наготове, нацелил уши, навострил когти, ни минуты простоя и отдыха...
3 Итак, каламбурное остроумие... Но есть и другое - подводное, глубинное, несводимое к формальным закономерностям, необъяснимое с помощью логики божественное хотя бы в том уже смысле, что не дается ни знанием, ни тренировкой, а только талантом.
Чувство юмора - это природный талант, и оно не исчерпывается остроумием и далеко не -всегда через него выражается. Юмор - явление всеобъемлющее, это не окраска и не подсветка, это способ видения, способ жизни. Понятие юмора трансцендентно, так же, как и понятие поэзии, и так же магически неисчерпаемо. Человек, объясняющий смысл анекдота, нелеп не потому, что говорит очевидное, а, напротив, потому, что пытается осуществить невозможное. Но ни анекдот, даже самый глубокий - а бывают очень глубокие,- ни острота, ни шутка, ни комическая ситуация, ни вообще все комическое вместе взятое - не заполнят и не отразят юмора, разве только одну из его сторон.
В словарях литературоведческих терминов на это слово даже нет отдельной статьи, а пишут: ЮМОР - см. КОМИЧЕСКОЕ. Не смотри "комическое", читатель, смотри "трагическое"! Потому что подлинный юмор всегда трагедиен в своей основе. Нет, я имею в виду не мрачные шутки, не черный юмор и не юмор висельников. Настоящий юмор всегда исходит из глубокого чувства трагизма жизни, из ее потрясающей, головокружительной серьезности.
Возьмем тот же анекдот как ближайший пример. Чем измеряется глубина анекдота?
Тем количеством трагизма, которое он в себе содержит. Лучшие темы тюрьма, болезнь или смерть, то есть такие, трагизм которых заведом и не нуждается в подтверждении. И так же самый глубокий юмор свойствен народам самой страшной судьбы: евреям, полякам, русским...
Юмор и поэтический образ - вот два единственных средства, два способа видения, мышления, чувствования, с помощью которых мы можем объять необъятное, постичь непостижимое, овладеть ускользающим. И бывает так, но это редчайший случай, когда они объединяются в одном человеке,- тогда возникает величайшая концентрация поэтической энергии, любой своей частицей обнимающая весь мир.
Тогда это - Шекспир, Пушкин, Мандельштам...
Я думаю, нам уже не надо повторять, что речь идет не о комических образах,- комическое входит сюда как частность. Речь идет о юморе как исходном фоне, на котором происходят любые события, о юморе как основе жизни в ее глубоком и тайном смысле, о юморе как важнейшем принципе взаимосвязи понятий и явлений.
Человек без юмора может быть талантлив и даже умен. Он может обладать и острым взглядом и точным словом. Более того, он может так построить свою жизнь и свое творчество, что этот недостаток никогда не проявится, его просто не будет существовать. В литературе та или иная нехватка проявляется лишь в ответ на запрос читателя. Если авторский мир органичен в своей ограниченности (вот и нам не уйти от невольного каламбура) и не претендует на чужой ареал, то запроса может никогда не возникнуть. Отсутствие хлеба в овощном магазине не есть недостаток. Иное дело, если автор претендует на нечто, к чему неспособен. Он толкает читателя на запрос, выявляя тем самым отсутствие ответа...
Мы знаем примеры самой высокой поэзии, существующей целиком вне сферы юмора, в ограниченном вследствие этого и все же бесконечно обширном слое. Это прежде всего Александр Блок и, конечно же, Борис Пастернак.
Ограниченность их, вообще говоря, номинальная, потому что и тот и другой, обладая мощным талантом и чувством меры, никогда или почти никогда не входят в соприкосновение с собственными границами, следовательно, их никак не ощущают. Ни они сами, ни их читатели. Граница - понятие динамическое, она возникает как ощутимая реальность только при попытке ее пересечь...
Маяковский, в отличие от Пастернака, не знает предела в своей экспансии, он легко пересекает любые границы и в ответ на спровоцированный им же запрос выдает механическую игрушку - заводной каламбур. Он и есть тот назойливый каламбурист, неустанный охотник за словом и фразой, убивающий и расчленяющий жертву, чтоб создать нечто новое и удивительное.
Взгляните, вместо руки нога, нос на лбу, а ухо на заднице. Смешно, не так ли?
Интересно, не правда ли? Тайна юмора и тайна поэзии подменяются одним и тем же способом - путем механической имитации.
Была бы баба ранена, зря выло сто свистков ревмя,- но шел мужик с бараниной и дал понять ей вовремя.
Этот чисто каламбурный пустой стишок назван программно "Схема смеха" и прокомментирован следующим образом: "Каждый, прочтя этот стих, улыбнется или засмеется. В крайнем случае - заиздевается, хотя бы надо мной". На самом деле "крайний случай" - единственное, что здесь остается читателю.
По сути, вся поэтика Маяковского основана на одном каламбурном принципе. Его метафора, реализующая речевой штамп, есть не что иное, как вариант каламбура, а лучшие из его каламбурных острот строятся на реализации штампа.
- Ваши стихи не греют, не волнуют, не заражают!
- Я не печка, не море, не чума!
Этот знаменитый ответ на записку (почти наверняка им же самим заготовленную, слишком она звучит ритмично и слишком письменно) приводится многими вспоминателями в качестве наиострейшей остроты. Между тем это не что-нибудь новое, это наш добрый старый знакомый - реализованный штамп, разоблаченная метафора *.
Сведение переносного смысла к буквальному - вот высшее достижение Маяковского как в области построения образа, так и в области построения юмора. Те же истоки и тот же результат. И так же мы можем предложить читателю самому воспользоваться этим методом, чтобы убедиться, с какой дошкольной простотой извлекается решение из условий задачи.
Например, Луначарский говорит, выступая: "Боюсь, присутствующий здесь Маяковский разделает меня под орех".
