Феликс Максимов - Игра
Весопляс неожиданно сжал мой лоб.
- Она сбежала. Сегодня ночью. Она уехала вместе с Луисом в Саламанку. Говорят, они с Натали - Марией помолвлены. Свадьба через полгода. Вас просили быть посаженным отцом.
- Нет… - только и смог промямлить я. Я искал спасения, уткнувшись в колени его. - Я хочу уехать.
Весопляс потерянно улыбнулся:
- Вы оставите меня, князь? Но вы правы. Такой исход я предусмотрел. В порту Глазго вас ждет шхуна “Саламандра”. Корабль доставит вас в Остенде. Кое-какие деньги я переписал на ваше имя в Антверпенском банке… Теперь вам надо отдохнуть перед отъездом.
Тут только я заметил Бартоломеуса, толкущего порошок в медной ступке.
Он не обращая на нас внимания, примостился на деревянном подоконнике.
В коричневой пузатой бутылке из-под мадеры нелепо топорщилось сломанное павлинье перо.
Створки окна были открыты - золотом сидра проливался в комнату сентябрьский сад.
- Но мои дела в Британии…- начал было я, но осекся.
Весопляс знакомо, счастливо улыбнулся.
- Я все беру на себя, мой господин. Будьте покойны.
- Хорошо. Принеси мне горячего питья - попросил я.
Мне необходимо было, чтобы он покинул меня. Конечно же - демоны, Плакса в виде Бегемота, Легат, маска, павлиний плюмаж: все привиделось мне в горячечных фантазиях.
Я больше не любил и не помнил Ноэми.
Свеча третья. Пепел Ньюкасла.
Нидерланды… Низинная страна. Ее запах напрочь впитала моя кожа - цветущий цикорий и свежие, искрящиеся серебром чешуй, рыбные базары, ржаной хлеб и плотные коврижки, обильно сдобренные всеразличной пряностью.
Брюгге и Дюнкерк, Брюссель и Льеж - столицы моего изгнания. Весопляс позаботился о моем безбедном бродяжничестве, где и какими путями он достал такую внушительную сумму - сейчас ума не приложу, да, впрочем, не хотел разбираться и тогда.
Он давал, я брал и благодарил. Он раб, моя ненаглядная, а я - господин. Так устроено на земле. Будь благодарен за то, что я благодарен тебе.
Я растворялся в прекрасном безделии, ночевал в хорошеньких опрятных гостиницах, грелся у печей, выложенных изумительными словно фарфоровыми изразцами - из дымчатых линий слагались корабли на всех парусах, ангелы с трубами, обнаженная женщина, кусающая яблоко и мужчина, закрывший руками лицо.
Земля эта неблагодатна - малейший дождь превращал нидерландские дороги в глинистую жижу - пока трудолюбивый народец не догадался осушить плаксивые почвы и пустить глину на кирпичи и изразцы.
Полуденный рай сырных голов - на срезе - слеза, счастливая Аркадия мудрых коров, зеленых дремотных вод и песчаной излуки морского берега, опасного зыбунами и нелюдимого.
В Льеже, суетливой Мекке купцов и сукновалов, я решил не останавливаться. В поселке, прилепившемся к городским стенам, я выбрал укромную комнату внаем и неприхотливый стол.
Гостиницу держала почтенная семья. Мне нравилось, как на меня глазели хозяйские дети - мал-мала-меньше. Я увлеченно играл роль чудаковатого иностранца. Старшая дочка хозяина, наливая мне суп из горшка, нет да нет - прикасалась полным коленом ко мне, но я не думал о женщинах, словно семилетнее дитя или бессильный старик.
Надо было избегать зеркал - я приехал из Британии тусклым и постаревшим, Ноэми, казалось, выточила мою кровь и молодость - секлись и выпадали волосы, морщины залегли у краев рта. Кровоточили десны.
Кончался июнь, я подолгу бродил в бесконечных пойменных лугах, разнотравье пересечено было зыбкими синими водами каналов, в них медленно паслись отражения облаков.
Иногда над спящей гладью скользила лодка с косым парусом - издали казалось, что парус безмолвно тает в травах. Нежный сон сковывал меня в путанице мышиного горошка и львиного зева, кроме одиноко стоящих вязов, никто не появлялся на моем немом пути.
Выходя из дому, я брал с собой грифель и тонкие буксовые дощечки - делал наброски пейзажей, лежащих в траве грузных лошадей, далеких колоколен и мельничных крыльев.
Даже звезды над этой спокойной землей были ручными, негордыми.
Часто я ночевал в лугах, наслаждаясь одиночеством и непричастностью, незаметно и вкрадчиво сон забирал все больше часов жизни моей, бывало, я засыпал и в полдень, на солнцепеке.
Так было и в тот день, когда я нашел безымянную заводь, завоеванную трепетом стеклистых стрекоз.
Камыши густо населяли ее берега, в осоке я набрел на утиное гнездо и замшелый холм под деревянным крестом без надписи. На могиле я и заснул - припекло солнце, пахло сладко стоячей водой.
Так мы и спали - я поверх земли, а погребенный - он или она - подо мной - в ее толще.
Проснувшись, я увидел голубой отблеск неба сквозь грубый холст, которым было прикрыто мое лицо.
Да, моя заботница, твой передник защищал меня от солнца.
Удивившись, я отвел его в сторону - и белые крылья ослепили меня - белые крылья твоего крахмального чепца.
Позволь я стану твоим зеркалом, полюбуйся на свое лицо, на ветреные пышные волосы цвета сотового воска, на мягкие деревенские черты ваших детских фландрских Мадонн.
Неожиданно темные брови по-цыгански дерзко венчали твой лоб.
Шнуровка на груди была ослаблена, у твоих ног крутился юркий зверек - не то собачка, не то черный барашек, а может и то и другое вместе, ты отгоняла его от корзинки, наполненной пахучими травами.
- Опасно спать на солнце. Бойтесь беса полуденного. Еще не хватало вам подхватить пастушью горячку или клеща. Вы нездешний?
Я молчал и слушал тебя, крест бросал все более длинную тень на могилу, я кивал и не торопился называть свое имя.
- Вы больны?
- Я не здоров.
- У вас такой вид, словно вы переспали с суккубой. - спокойно сказала ты.
- Да, - столь же просто ответил я.
- Скверное дело. Она все еще ходит к вам?
- Вы лекарка?
- Я льежская пряха, Агнес Годекинд. - ты одела свое имя на мой холодный палец, как перстень.
Я хотел было назвать себя, но ты усмехнулась и опередила:
- Это лишнее, Даниель.
- Откуда… - но тут мой взгляд остановился на растрескавшейся перекладине могильного креста. На ней костлявым детским почерком было выведено “Даниель”. Я не заметил надписи, когда засыпал.
Я дотронулся до имени, холодея, на подушечке пальца остался след угля. Знать бы, кто позволил себе так жестоко подтрунить надо мной.
- Кто здесь похоронен? - отвернувшись, спросил я.
- Мой муж, Даниель Годекинд.
Мы возвращались в городишко на закате - я нес твою корзинку и твой подол промок в туманной росе и стал отягощен, как штормовой парус. Что нам теперь до наших прежних бесед, до вечерних дымов коптилен, до огней на заставе и шаловливых прыжков твоего странного полудикого зверька.
До горизонта на золотой от заката траве были разложены полотна холста - свежетканное выбеливали росой.
…Фагот, жги сердце, тело, душу, кровь, дух, разум, огнем, небом, землею, радугой, Марсом, Меркурием, Венерой, Юпитером. Феппе, Феппе Элера и во имя всех дьяволов, пока не явится она и не обручится со мною. … Михаэль, Габриэль, Рафаэль, сделайте чтобы Агнес полюбила меня, как я ее люблю. Я приношу тебе наилучшее яблоко из плодового сада, я смешиваю траву девясил с серой амброй, вот нарост с головы цыпленка называемый “гиппомант” и лилейное масло.
Я наугад беру любовные рецепты из твоей травной корзинки, все бесполезно и рассыпается в руках, как истлевшая вышивка.
У края ночи любовная магия теряет силу - Агнес Годекинд, ты стала моей женой из плоти и крови, а не из ночных мечтаний и похотей.
В Льеже на тебя давно смотрели исподлобья, хотя ни знахарством, ни чернокнижием ты не занималась, свою веру ты так же скрывала, как нож. После смерти первого мужа, ты содержала маленькую прядильню на окраине города, где помимо тебя работали еще четыре девушки.
Будучи теперь в вечной разлуке с тобой, я замечаю, что мои пальцы совершают странное нежное и несвойственное для мужчины движение - словно бережно сучат нить из ангорской шерстяной кудели.
Наш месяц молодоженов затянулся, мы тратили последние деньги, путешествуя по Европе.
Ты с удивительной легкостью сменила узорчатое колесо прялки на запыленные колеса дорожных колымаг.
Я терял тебя на лавандовых провансальских пригорках и не уставал удивляться твоему спокойствию и верности - мы совершали обмен, как два соединенных сосуда - ты вернула мне мужскую силу, я надеялся развеять твои опасения о бесплодии.
Ты странная женщина, так, будто сто лет жена.
Двое супругов, приближаются к жаркому городу в самой сердцевине августа, подоткнутая юбка, деревянные башмаки, конская подкова у обочины и отдаленный звон колокола, вещающий близость жилья.
А меж тем срок отпущенный нашему бродяжничеству истек.
На рынке в Кале, выбирая с тобой рыбу на ужин, я услышал странный разговор - отряд вооруженных молодцов, отчаянно потея под доспехами, благоговейно внимал наставлениям коренастого капрала - пунцовая физиономия его таяла как свечка, по переносью текло:
