Феликс Максимов - Игра
- Чур меня, - принц Эдуард, отчуравшись, наладился было грянуться в обморок, но не тут - то было. Голова его была ясна, как никогда, вот только ноги не слушались.
Мертвец нависал и вонял, и не унимался ни на минуту.
- Я был когда-то таким, как ты, но ты будешь таким, как я! Слушай и затверди, сейчас ты вернешься к своей женушке и отдерешь ее до крови не только откуда надо, но и из носу! Я хочу, чтобы она зачала от тебя сыночка. Он будет наш общий, позови меня на крестины. Знаешь, как тебя убьют - зажмут столом в уголке, вставят в зад коровий рог и воткнут раскаленное острие! Я тороплюсь, тороплюсь, тороплюсь, мне надо успеть в субботу, я хочу спать! Я хочу спать! Отпустите меня спать! - бессвязно бормотал мертвец.
Он не растворился, и не растекся дегтярной лужей, но просто натянул клобук и ушел, дергаясь, как марионетка в неопытных руках кукольщика.
Неизвестная сила, поднявшая из болота Алессио, опустошила походя какую-то петлю на придорожной виселице и полуистлевший мещанский гроб с окраины приходского кладбища.
Ночь входила в возраст.
Сам Алессио был уже далеко - и не было ему никакого дела до собственной гнилой плоти, паясничавшей поверх земли.
Когда полностью стемнело, Ноэми едва ли не силой заторопила меня, крикнула в узкое оконце гостиницы:
- Лошадей, лошадей!
Невидимый прислужник отозвался прохладным тонким свистом.
Поднялся ветер.
На полном галопе ворвались мы во владения баронов де Клер, за четверть часа до закрытия ворот. Мелькнули темные улицы, нищенские котлы во дворах, здание Трибунала с примыкающей к его торцу готической часовенкой пламенеющего стиля - сквозь витражные окна тепло и мягко играл свет.
- Трибунал строится, суд над Раймоном происходит в самой часовне. - шепнула Ноэми.
- Зачем мы здесь?
Она презрительно улыбнулась, бросая поводья, кони наши замерли под аркой, как окаменели.
- Ты утомляешь меня, Князь. Здесь будет весело, вот и все. Сколько раз тебе повторять.
Тут только я заметил, что под плащом она совершенно обнажена. Мне стало неловко, но я смолчал.
- Скоро закричит женщина. Будь начеку, дорогой, -
важно предупредила моя любовница.
Я не успел спросить, что женщина делает на ночь глядя, на заседании Святого Судилища.
А женщина действительно была - баронесса де Клер, ожидавшая ребенка - рассказывали, что ее прокляли некие сиды - так в Ирландии и Шотландии называют то ли Малый народ, то ли полузабытых языческих божков.
Опасаясь за исход родов, баронесса молилась в Благовещенском приделе церкви, не обращая внимание на допрос.
Кентерберийский епископ, шурша шелком парадной сутаны, зачитывал вопросы - писарь, вздыхая, строчил протокол.
Бедняжка писарь опоздал к началу судебного заседания и униженно кланяясь выслушал распекание. Ни один человек из трибунала не помнил, кто именно нанял этого скромного барашка с жеваным пергаменом и детской чернильницей на поясе.
Лицо писаря было скрыто черным раструбом клобука, его фигурка была так жалка, что один из заседателей - немец передал ему фляжку с кюммелем - тминной водкой.
- Благодарствую, - нежно шепнул писарь, - пить я уже бросил. При этом он все так же под сурдинку захихикал. Немец пожал плечами и отвернулся.
Кентербери продолжал допрашивать Раймона:
- Какой вред ты нанес людям и как ты проделал это?
- Не приносит вреда ближним только мертвый. - осклабился Раймон.
- Чем вознаградил тебя твой суккуб за половой акт с тобой?
- Простите, ваше преподобие, но я за подобные шалости денег не беру.
- Почему дьявол совершает сделки по ночам? - Кентербери не отступал.
- Я могу ошибаться, но, должно быть, у него бессонница.
- Умеете ли вы вызывать дождь?
- Любая нянька знает, что для этого нужно раздавить жабу.
- Сколько раз ты летал на шабаш?
- Я не еврей, чтобы справлять субботу.
- Замечал ли ты у мещанки Элизабет Гейл гусиные лапы?
- Нет. Мне было достаточно ее гусиных мозгов.
- Ты не сомневаешься в существовании ведьм?
- Нет. Я был женат.
Архиепископ шумно задышал в нос. Заседатели деликатно позевывали в рукава.
- …Итак, ты продолжаешь именовать себя Раймоном, купеческого сословия, родился в Турине, в Британию прибыл по торговым делам.
Раймон поклонился - он уже устал отвечать на этот вопрос.
Кентербери стал похож на довольного зайца. От волнения князь церкви заикался, рогатая митра бросала причудливую совсем не христианскую тень на стенную фреску Благовещения и надгробные плиты у стен.
- Действительно ли ты, так называемый Раймон, подходил к людям разного происхождения, в Ньюкасле, Глазго и на землях баронов Арундел?
- Так точно, ваше святейшество.
- Лесть здесь неуместна. Я не Папа.
- Ну, все впереди… - любезно улыбнулся Раймон - Кентербери облизнулся.
- Ты был связан с Моней Цимесом и другими завсегдатаями гостиницы “Святая Вальпурга, искушаемая баклажаном” ? - епископ был сторонником допросов вразбивку.
- Увы, - подсудимый тяжело оперся на перильца скамьи - Заведение под названием “Святая Хродеганга, искушаемая патиссоном” мне известно. А Вальпурга… Первый раз слышу.
- Что ты покупал у твоих клиентов?
- Антиквариат, ваша честь! Сущую бижутерию.
- А вот тут у нас донос - и там ясно сказано - не безделушки, а душу. Между прочим, христианскую душу, заключенную в крещеной плоти! - заволновался Кентербери.
- Клевета, - обиделся Раймон. - У меня есть свидетели сделок. Я невинен, как невеста.
- Мне даже не смешно! И кто же может подтвердить твою невиновность? Кто из уважаемых граждан может поручиться за тебя?
Раймон задумчиво огладил свою ночную редкую бородку.
- Да кто угодно. Вот, хотя бы брат Алессио. Ему правда почти отрезали голову, но память у него до сих пор превосходная. Дельный мальчик. Рекомендую.
- Вы с ума… - задохнулся Кентербери, но его уже никто не слушал.
Страшно, горлом завизжала баронесса де Клер и всплеснув руками, порвала четки.
Писарь поднялся со своей скамеечки и медленно, манерно извиваясь, стянул через голову сутану.
Кошмарную маску раскисшего в болоте лица Алессио праздника ради припудрил, остатки губ жирно очертил малиновой помадой, и теперь, сорвав с головы ошалевшего Кентербери митру, дефилировал вдоль алтаря в золотистом сутенерском фрачке с фалдами едва прикрывавшими вихлявые ягодицы. Лохмотья черных чулок с искрой украшали распухшие ляжки.
Раймон приобнял мертвеца за плечо и рявкнул нечто вроде:
- Дети вдовы, ко мне!
Они вошли в часовню, не страшась святости места, безликие и размалеванные.
Девка Эстер - Посинюшка с надутыми щеками трубачки и голыми
грудями, и Моня Маммон, трясший фальшивыми пейсами, и Плакса, тоже мертвый - когда успел - с непомерно раздутым брюхом, и живым рыбьим хвостом, трепавшимся в пасти его, как второй язык. Висельник - тамплиер, где-то потерявший левую руку и нижнюю челюсть, и верткий тощий Луис с хищными испанскими усиками и бородкой клинышком.
Голая, как сама ночь, Наамах - моя Ноэми - она стала вульгарна и черства, черное мужское молоко сочилось из ее левой груди, она непристойно выгибалась на спине безголовой лошади без седла, а за ней маячил безносый, пролежавший в гробу без малого год, Корчмарь с плоскими зубами на безгубой маске трупа, хотя еще вчера я видел его живым.
Инквизиторы рванулись вон через ризницу - ни молитвы, ни святая вода не могли задержать неурочных гостей - епископа настигли на улице - вокруг несчастного клубилось, плевалось, верещало, разлагалось мучительное кодло. Кентербери поднял было руку - перекреститься, но уронил.
Раймон, Маммон, Эстер - Астарта, Наамах, Бегемот, Бальзамированный Корчмарь, Легат - бесстыдная шлюха, даже не третьего, а уже четвертого пола - переполненный гнилью и похотью…
Епископ закрыл глаза и повторял, как заведенный, молитву, словно из слов-оберегов плел кольчугу.
Я стоял за гранью круга, я звал Ноэми - но Наамах хохотала, как солдатская краля, сплетаясь на своей кобыле с Астартой в лесбийской похоти - скучной, как домашнее задание.
Маммон крутил ручку астматической шарманки, расстроенной, судя по всему, со времен Великого потопа.
Бегемот отъел Висельнику вторую руку, но удавленник не унывал, а заявил, что его повесили за сожительство с пятью тамплиерами одновременно, а руки ему и при жизни не были нужны, тут он просто, как обезьяна, употребил Легата, задрав фрачные фалды - надкрылья,
Легат стыдливо закатывал уцелевший глаз.
А Бегемот, выпучив пузо, вопил:
- Во имя хлеба и сыра и спиртанаго духа! Ам-ням!
Я отшатнулся и упал на колени - происходящее было всего лишь частью ошалевшей и фальшивой игры, даже пик сатанинского разгула был несерьезен .
Ночь перекликалась запахами корабельных сосен и озерной зелени, в висках моих стучало муторно и часто, я испугался мигрени.
Как жаль, моя прекрасная, что я разучился молиться.
