Доминик Ливин - РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ И ЕЁ ВРАГИ
Аннексии вне Европы были существенно проще. Сперва заморских земель было достаточно, чтобы все основные соперники могли удовлетворить свои аппетиты. Завоевание определенной территории далеко не всегда расценивалось соперниками как вопрос жизни и смерти, если оно происходило на изрядном расстоянии от центра Европы. Да и коалициям было гораздо трудней блокировать аннексии, если они осуществлялись где-то далеко за морями. По мере совершенствования европейской военной техники цена победоносной колониальной войны уменьшалась. Впрочем, помогало здесь не только развитие военного дела, но и достижения в медицине и промышленности. Победа над малярией в девятнадцатом веке была необходимым предварительным условием аннексии тропической Африки. Железные дороги и пароходы не только упростили завоевание новых земель, но и сделали его гораздо более доходным делом. Железные дороги способствовали развитию в колониях земледелия и добывающей промышленности. А появление пароходов-рефрижераторов открыло возможность высокоприбыльного ввоза на европейские рынки мяса из Австралии и Аргентины. Стремительное развитие геодезии и геологии приводило к тому, что земли, долгое время считавшиеся бросовыми, внезапно приобретали огромную ценность. Открытие залежей золота и алмазов в Трансваале параллельно с развитием технологии глубокого бурения превратило это захолустье в экономический и геополитический центр Южной Африки, Британские лидеры кусали себе локти, когда эта жемчужина уплыла у них из рук. В 1899 году они начали войну, чтобы вернуть ее обратно.
Как мы убедились, нации (хотя и на разных стадиях развития) существовали в некоторых частях Европы уже в шестнадцатом веке. Но доктрина национализма восходит к французской революции 1789 года. Ее основной тезис; суверенитет принадлежит нации -другими словами, сообществу граждан. Революционная националистическая доктрина 1789 года была одновременно абсолютной и абстрактной. Она требовала гораздо более высокой преданности государству, чем в традиционной монархии. Фактически государство становилось почти объектом культа. Не допускалось ни этнических, ни региональных, ни исторических разногласий внутри общества. Все должны быть исполненными энтузиазма гражданами. Даже в таком древнем и относительно однородном государстве, как королевство Франция, это не могло не привести к беде. Требования нового централизованного республиканского государства вызвали ожесточенное сопротивление на западе Франции, на что республика ответила с беспощадной жестокостью, «Партизанская война в Вандее, - заметил недавно один историк, - приобрела известность благодаря, по сути дела, геноциду, которому правительство подвергало целые деревни, независимо от возраста, пола и причастности к контрреволюционной деятельности. По крайней мере 250 000 человек было уничтожено в этой местности, а некоторые современные исследователи доводят эту цифру до миллиона», Когда принцип революционного национализма впоследствии применялся к обществам, гораздо менее однородным, чем французское, результаты оказывались еще более катастрофическими. Более того, хотя якобинство в принципе определяло национальное государство в гражданском и политическом (а не в этническом) смысле, на практике, как это стало ясно во Франции после 1789 года, ни одно общество не существует само по себе без этнических признаков и унаследованных характеристик. Граждане 1789 года тоже были французами, говорили на французском языке и исходили из ряда глубоко укоренившихся предпосылок, одной из которых было убеждение, что французы являются самым прогрессивным и самым культурным народом Европы, Национальная революция принесла массовый террор в роялистские провинции на западе Франции и двадцать три года практически непрекращающихся войн в Европе. Основой для этих войн было существование во Франции армии и правительства, которые жили на доходы от территориальной экспансии и грабежа других народов.
Одной из особенностей французской империи было поощрение национализма в районах Европы, подчиненных французским армиям и сборщикам налогов. Наибольшее значение получили националистические доктрины, разработанные в это время немецкими романтиками. Главный акцент они делали на этническую принадлежность и на язык как на основные определяющие элементы идентичности сообщества. Поначалу скорее культурные, чем политические, эти доктрины никогда не были демократическими. Единство, а не конституционная демократия, рассматривалось как неотъемлемая черта нации. Тем не менее этнический национализм по своей сути являлся популистским: истинным носителем аутентичной национальной культуры было крестьянство, сохранившее свои обычаи, фольклорную музыку и диалекты - другими словами, свою национальную индивидуальность. Вкупе с наследием 1789 года эти доктрины поддерживали растущую веру в то, что лояльность государству, определяемому этнически, является для гражданина основой его идентичности и что для максимальной реализации своего потенциала государство должно быть предельно самостоятельным.
Для империи такие веяния были смертельно опасны. Каждый король и аристократ оказывался перед угрозой народного суверенитета. Но правитель этнически однородного государства имел лучшие шансы пойти на компромиссы с национализмом, удержать трон и сохранить королевство неразделенным. Впрочем, дело было не только в этом. Автократ или даже аристократия могли править этнически разными народами, прикрываясь теми же разговорами о божественном предназначении, наследственном праве или культурном превосходстве, которые вполне работали, когда нужно было подвести законную базу под управление народами одной с ними этнической принадлежности. Но демократическое суверенное национальное государство может оправдать свое правление другими народами только доктринами о расовом превосходстве. Конечно, на первом этапе империалистическая держава может доказывать, что она выполняет образовательную миссию для отсталых народов, еще не способных управлять собой самостоятельно. Но этот аргумент не мог поддерживаться бесконечно, особенно если империя серьезно относилась к просвещению подчиненных народов. Дело осложнялась тем, что Британия, Франция и Нидерланды были при этом и ведущими демократиями среди колониальных держав, В двух мировых войнах они определяли свою позицию как защиту демократии, а в 1939-1945 годах еще и как отрицание расизма. В утверждении Джеймса Мэйэл-ла31: «Ахиллесовой пятой либеральной империи были... выжидательная позиция и политические ценности, на которых базировался сам либерализм. Другими словами, все, что они могли, это стараться выиграть время», - есть зерно истины.
В течение некоторого времени правители этих империй еще могли убеждать сами себя, что националистские доктрины и движения, угрожающие империям в Европе, не коснутся колоний. Даже в 1897 году Альфред Мэхэн при всей своей симпатии к британскому империализму, подобно Бальтасару, начал видеть угрожающую надпись на стене, касающуюся британского правления в Индии. «Хотя возможность возобновления прежних беспорядков исключена, в сегодняшней Индии под благотворным, но иностранным управлением появляются очевидные признаки беспокойства и брожения политических умов, желание получить большее поле деятельности для местных кадров; и несмотря на то, что это разумное и осознающее преимущества западной цивилизации движение представляется менее опасным, чем недавний мятеж, оно грозит огромными переменами в будущем».
Мэйэлл Джеймс - современный английский историк, директор Центра международных изысканий Кембриджского университета.
Имеется в виду предание о том, как вавилонский царь Бальтасар во время пира увидел на стене загадочно появившуюся надпись: «мене, текел, фарес», что означает на иврите «взвешен, подсчитан, учтен». Это было грозное предзнаменование о близком разрушении Вавилонского царства от рук персов.
В Европе девятнадцатого века национализм все более приживался в большинстве стран внутри консервативных элит и правых партий. Во главе этого процесса стояли Бисмарк и Дизраэли33. В какой-то мере популярность национализма была альтернативой потенциальному влиянию на массы радикализма и социалистической идеологии. Отчасти же он был естественной реакцией правящих классов, пытающихся сохранить дух солидарности и единства в людях, традиционные ценности и самоидентификация которых были трансформированы урбанизацией, массовым образованием и работой на фабрике. Старой династической, религиозной лояльности крестьян было уже недостаточно для их детей, живущих в городе и читающих газеты. Дополнительным стимулом, поощряющим национализм, был тот факт, что Британия, Франция и Германия, воспринимаемые как национальные государства, были наиболее успешными и мощными странами Европы. По контрасту с ними многонациональные Габсбургская и Османская империи выглядели неудачливыми, захолустными и обреченными на распад.
![Айзек Азимов - Основание и Империя [Академия и Империя]](/uploads/posts/books/116810/116810.jpg)