Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 24
Значительное число немецких богословов нашего века, отчаявшись согласовать повествование Евангелий с здравой оценкой личности и достоинства Иисуса и убедившись в том, что ни одно из преобразовании, каким последовательно подвергалась история искушения со стороны истолкователей, не устраняет вполне того, что нас озадачивает в нем и ставит втупик, предлагали очень благовидное объяснение такого рода: то что евангелисты передают нам как исторический факт, было первоначально притчей, рассказанной Иисусом своим ученикам с целью пояснить им разницу между ложным и дурным представлением о мессианском назначении и о силах, данных тому, кто должен его выполнить, и представлением истинным, бывшим в его уме. Диавол, пустыня, храм и гора являются измышлениями образного рассказа; также неизбежное противоречие между сорока днями, проведенными в пустыне, и двумя днями, отделявшими (по Иоанну) свадьбу в Кане от пребывания на берегах Иордана, устраняется само собой. Против такого объяснения с полным основанием возражали, что это был бы единственный пример притчи, в которой Иисус вывел бы сам себя действующим лицом, и, кроме того, что она должна бы была остаться очень плохо понятой слушателями Иисуса для того, чтобы в конце концов принять свою теперешнюю форму. Это очень верное замечание; однако, если не считать всего дела просто за миф, надо во всяком случае допустить, что повествование первоначально сделано было самим Иисусом, что оно могло быть сообщено ученикам не иначе, как с учительной целью, и что притча это или нет, а именно внутренний смысл рассказа, заключающийся в нем нравственный и религиозный элемент должен быть предметом изыскания. Суждение, какое надо иметь об исторических подробностях рассказа, для христиан есть дело совсем второстепенное. Для них очень мало представляют интереса поставленные нами вначале вопросы о том, как понимал Иисус свое назначение, или, вернее, к каким средствам он не хотел прибегать при своем служении. Его личные нужды, представленные в рассказе лишь в виде голода, не должны были составлять для него предмет его забот и хлопот, направляющее начало его поступков. Так же мало должна была суетная слава, которую он мог иметь перед людьми, побудить его к выставлению напоказ того, что отличало его от простых смертных, он должен быть защищаться до той минуты, пока не усмотрел, к великой радости для себя и без всякой пользы для мира, оберегающей силы той связи, которая соединяла его с Богом, и пока не узнал различия между спасительным самопожертвованием, отдающим жизнь потому, что оно знает ей цену, и безрассудной смелостью, которая рискует ею, не ценя ее. Наконец он не мог обманываться относительно природы царства, которое он имел в виду основать, и не мог не видеть, что те мирские стремления, в которые могли вовлечь его призрачные и суеверные надежды его народа, не только не соответствовали бы ему в достижении его главной цели, но явно отклонили бы его от нее, заменив почитание его Бога идолопоклонством, столь же презренным, как кощунственным.
Рейс, так же как и церковь, полагает, что писатель представлял себе действительное лицо сатаны. Но почему он это предполагает, он не объясняет. А в этом предположении и лежит вся ошибка. Из смысла всей главы не только не видно того, чтобы писатель разумел под сатаною действительное лицо, но видно совсем обратное.
Если бы писатель представлял себе лицо, он бы хоть что-нибудь сказал о нем, о его виде, о его действиях, а тут, напротив, ни одного слова нет о самом лице. Лицо искусителя упоминается только ровно настолько, насколько нужно выразить мысли и чувства Христа. Не сказано, как он подошел к нему, ни как переносил его, ни как исчез, ничего не сказано. Говорится только об Иисусе и о том враге, который есть в каждом человеке, о том начале борьбы, без которой немыслим живой человек. Очевидно, писатель с простыми приемами хочет выразить мысли Иисуса. Чтобы выразить мысли, надо заставить говорить его, но он один. И писатель заставляет говорить Христа с самим собою, и он называет один голос голосом Иисуса, а другой — то дьяволом, т. е. обманщиком, то искусителем.
В церковном толковании прямо сказано, что не надо и нельзя (хотя, как всегда, не сказано, почему это не надо и нельзя) считать дьявола представлением, а надо считать действительным лицом, и такое утверждение привычно нам; но почему Рейс предполагает то же, — требует объяснения.
Для всякого человека, свободного от церковного толкования, будет ясно, что слова, приписываемые искусителю, выражают только голос плоти, противный тому духу, в котором находился Иисус после проповеди Иоанна. Такое понимание значения слов: искуситель, обманщик, сатана, означающих одно и то же, подтверждается 1) тем, что лицо искусителя введено только ровно настолько, насколько оно нужно для выражения внутренней борьбы; ни одной черты относительно самого искусителя не прибавлено; 2) тем, что слова искусителя выражают только голос плоти и больше ничего, и 3) тем, что все три искушения суть самые обычные выражения внутренней борьбы, повторяющейся в душе каждого человека.
В чем же состоит эта внутренняя борьба?
Иисусу 30 лет. Он считает себя сыном Бога. Вот всё, что мы знаем о нем в то время, как он слушает проповедь Иоанна. Иоанн проповедует, что пришло царство небесное на землю, что для вступления в него, кроме очищения водой, нужно очищение духом. Никакого внешнего поразительного состояния Иоанн не обещает. Признака внешнего наступления царства небесного не будет. Единственный признак его пришествия есть какое-то внутреннее не плотское явление — очищение духом.
Исполненный мыслью об этом духе, Иисус уходит в пустыню. Мысль его о своем отношении к Богу выражена в предшествующем. Он считает отцом своим Бога, он сын Бога, и для того, чтобы отец его был в мире и в нем самом, ему надо найти этот дух, который должен очистить мир, и этим духом очистить себя. И чтобы изведать этот дух, он подпадает искушению, удаляется от людей и уходит в пустыню. Вместе с сознанием своей сыновности Богу и своей духовности он хочет есть и страдает голодом.
И голос плоти говорит ему: Если ты сын Бога, прикажи, чтобы из камней стали хлебы. Если понимать слова эти, как понимает их церковь, именно: что диавол, искушая сына Бога, хочет от него доказательства его божественности, — то нельзя понять, почему Иисус Христос, если он мог это сделать, не претворил камней в хлебы. Это был бы самый лучший и простой и короткий, достигающий цели, ответ.
Если слова: «Если ты сын Божий, вели, чтобы камни стали хлебами» — есть вызов к чуду, то необходимо, чтобы Иисус, отвечая, сказал: «Не хочу делать чуда» или что-нибудь соответствующее вопросу; но Иисус ничего не говорит о том, хочет ли он, или не хочет делать то, что ему предлагает диавол, но отвечает совсем другое и даже не упоминает ничего об этом, а говорит: Не хлебом одним жив человек, а всем, исходящим от Бога. Слова эти не только не отвечают на упоминание диавола о хлебе, но говорят совсем другое. Из того, что Иисус не только не делает из камней хлеба, чего очевидно нельзя сделать, и даже не отвечает на эту невозможность, а отвечает на общий смысл, видно, что слова эти не могли иметь прямого значения: Скажи, чтобы из камней сделался хлеб, — а имеют то значение, которое они имеют, когда прямо обращены к человеку, а не к Богу. Если они обращены просто к человеку, то значение их ясно и просто.
Слова эти значат: Хлеба тебе хочется, и потому позаботься, чтоб хлеб у тебя и был, потому что сам видишь, что словами хлеба не сделаешь.
И Иисус отвечает не на то, почему он не делает хлеб из камней, а на тот смысл, который лежит в словах: Покоряешься ли ты требованиям плоти? он отвечает: Человек жив не хлебом, а духом.
Смысл отдельного этого изречения очень общ. Для того, чтобы понять его определеннее, надо вспомнить всё начало главы и то, к чему сказаны эти слова.
Приводя слова из книги св. писания, Иисус, очевидно, разумеет тот самый смысл, который находится в этой главе.
Во Второзаконии гл. VII, 5-й книге Моисея сказано:
1. Все заповеди, которые я заповедую вам сегодня, старайтесь исполнять, дабы вы были живы и размножились и пошли и завладели землею, которую с клятвою обещал Господь отцам вашим.
2. И помни весь путь, которым вел тебя Господь Бог твой по пустыне вот уже сорок лет, чтобы смирить тебя и узнать, что в сердце твоем, будешь ли хранить заповеди его, или нет.
3. Он смирил тебя, томил тебя голодом и питал тебя манною, которой не знал ты и не знали отцы твои, дабы показать тебе, что не одним хлебом живет человек, но всяким словом, исходящим из уст Господа, живет человек.
4. Одежда твоя не ветшала на тебе, и нога твоя не пухла вот уже сорок лет.
5. И знай в сердце твоем, что Господь Бог твой учит тебя, как человек учит сына своего.
