Кузнецова, Федоровна - АЯУАСКА, ВОЛШЕБНАЯ ЛИАНА ДЖУНГЛЕЙ : ДЖАТАКА О ЗОЛОТОМ КУВШИНЕ В РЕКЕ
здоровье и отношения - как социальные, так и внутриличностные. Под
«внутриличностными» я подразумеваю отношения с самим собой. В списке
происходящих апгрейдов отдельно числятся отношения любовные. Кроме
того, по логике, если наладились гармоничные отношения с окружающим
миром, то это непротивленческим образом должно открыть дорогу к
личному счастью и материальному благополучию. Разве плохо? Кому такое
не понравится?
Эти же апгрейды можно описать проще и короче, что и сделал курандеро из
племени Шипибо, сказав:
-Добавятся силы. Войдет радость. Появятся новые друзья.
И что интересно - он оказался прав на все сто. Но так как первые два
положения можно, скорее всего, отнести к категории ощущений
субъективных, то по этой причине на них я останавливаться не буду, зато
третий компонент ветра перемен принадлежал миру большому и
объективному — поэтому про него расскажу.
Сначала писать эту главу я не хотела, а когда написала, хотела удалить. Но,
как видите, оставила — потому что вся эта история, от первой главы до
последней, на самом деле не : я в ней не более, чем эпизодический
персонаж, а дебютанткой в ней выступает волшебная лиана джунглей,
аяуаска. В этом свете и предлагаю читать следующую дальше главу.
Позволю себе повториться и сказать, что когда путешествую, то практически
ни с кем не знакомлюсь. Я и в этот раз ни с кем не знакомилась, но эти два
знакомства, оказалось, были просто неизбежны. Но самым необычным было
то, что один из этих мужчин затронул меня своими эмоциями. Последние
годы я точно была уверена в том, что вероятность такого события была не
больше, чем, скажем, вероятность моего благополучного примарсианивания
на этой отдаленной и неблагоприятной для жизни планете в одном пляжном
платье и без головного убора.
У этого мужчины и имя было подходящее: звали его Анхель, что значит
"Ангел" — прямо как ангел аяуаски подлетел ко мне и нежно коснулся
своим крылом. Тем не менее, сам Анхель никакого отношения к аяуаске не
имел. А был он штурманом трехпалубного судна, на котором я
переправлялась из Пукальпы в Икитос.
Вторым персонажем был капитан. Он и его корабль были под стать друг
другу: оба были с шиком, хотя, понятно, каждый со своим. Теплоход
«Эдуардо VII» был новый и ухоженный. Что касается капитана — он был
холеный, стремительный, sleek. Как посмотришь на него – сразу видно даже
нетренированным взглядом, что баловень женщин, да и он сам, похоже,
женщин вниманием не обходил, наверное, именно поэтому часто приходил
поговорить, когда я отсиживалась в каюте.
Мы еще раз с ним встретились в порту Икитоса - через десять дней после
того, как мое плавание на его теплоходе закончилось: его «Эдуард VII»
должен был возвращаться в Пукальпу, а мой «Эдуард II» – идти в
Юримагвас. В ожидании отплытия я вышла из каюты. Он заметил меня со
своего теплохода, и так как корабли стояли впритык, просто переступил с
одного на другой и взбежал на мою палубу – мы поздоровались, и тут на
глазах у него выступили слезы.
Пока мы с ним разговаривали, мой теплоход стал отшвартовываться от
причала: незнакомый мне штурман "Эдуарда II" выводил его в открытые
воды. Вода забурлила под кормой, и пространство между двумя теплоходами
- моим и его - стало стремительно расширяться. Договорив последнюю
фразу, капитан стремительно сбежал на нижнюю палубу, и, не задумываясь
— каждый миг был дорог — решительно прыгнул на палубу своего
теплохода. Не промахнулся... вот это прыжок... так можно и в Олимпийскую
сборную Перу попасть.
Как-то раз, когда мы еще шли в Икитос, капитан сказал Анхелю негромко,
но при большом стечении народа, что просто убьет его, из-за того, что тот
проводил столько времени со мной – на что Анхель сделал вид, что
забеспокоился. Но на самом деле капитан проявил широту души и не
запретил своему штурману приглашать меня в штурманскую рубку во время
вахты.
Что же касается меня, то я в эти разыгрываемые миниатюры не вникала, но
неожиданно полученному приглашению обрадовалась. Моя каюта на второй
палубе была небольшая; металл снизу, металл сверху, и соответственно, по
бокам тоже. Часам к одиннадцати она раскалялась, как консервная банка,
которую кто-то из озорства бросил в горящий костер.
Остальные пассажиры днем висели длинными рядами в гамаках на первой
палубе – если бы не пестрое разнообразие гамаков и неумолчный галдеж
детей, можно было бы подумать, что их какой-то неведомой
электромагнитной волной закинуло сюда прямо из «Матрицы 1».
Правда, на первой палубе пассажиров было много, больше ста, а
пространства мало. За исключением перерывов на трехразовое питание,
висеть в гамаке приходилось все время: все три дня и все четыре ночи,
потому что разгуливать особо было негде. Теплоход перевозил не только
пассажиров, но и грузы, и все незанятые пассажирами палубы были
заставлены ящиками и коробками, с пола до потолка - не говоря уже про
находящиеся на носу судна машины, мотоциклы, разного вида механизмы и
цистерны. Тем не менее, пассажиры первой палубы имели сравнительное
преимущество перед нами, десятью обитателями эксклюзивных кают,
расположенных на второй палубе, потому что их палуба, в отличие от наших
кают, была открыта свежему речному бризу круглые сутки - он и обвевал
всех пассажиров, висящих там в гамаках.
Перед отбытием из Пукальпы я тоже купила себе гамак – первый в моей
жизни. Да... некоторые прозрения в жизни приходят с большим запозданием,
но как только я все поняла про гамак, то стало трудно представить себе
жизнь, в которой ему не было бы места.
Тем не менее, повесить новое приобретение, символизирующее
свершившееся прозрение, было негде. Каюта была узкая и короткая, и как я
сказала, днем это была не каюта, а адское пекло. Так и получилось, что все
знойные и застойные послеобеденные часы я проводила в штурманской
рубке на верхней палубе теплохода.
В сельве более принято лежать в гамаке, чем сидеть на стуле, а сидеть в
лотосе еще менее принято, чем на стуле сидеть, поэтому я поднялась в рубку
со своим гамаком. Анхель глянул на него со снисходительностью взрослого,
отложил в сторону и повесил свой.
Мой гамак и его отличались друг от друга разительно. Мой представлял
собой базовую портативную версию для начинающих. Я ей отдала
предпочтение, потому что в нем было больше дыр, чем нитей, из которых
его сплели– для кого это недостаток, а для кого и преимущество: меня
привлекло, что он был легкий по весу и небольшой по объему. А вот его
гамак был продвинутый и командирский по своей сути: прочный, плотно
вывязанный крючком в одно длинное и толстое полотно. С первого же
взгляда было понятно, что такому гамаку не доверять было просто
немыслимо.
Изначально он был ярко-желтым, но за много лет верной службы несколько
поутратил былую свежесть и бойкость красок. Когда наступала вахта
Анхеля, он вывешивал посреди рубки этот надежный гамак, сулящий
прохладное пристанище, я забиралась в него и висела там часами. В таком
состоянии лично себе я напоминала муху, навсегда успокоившуюся в
золотистом меде.
Рубка и вся верхняя палуба - также как и весь теплоход - были покрашены в
два цвета: белый и синий. Палуба была с уклоном в эстетический
минимализм, всегда чистая и пустынная, из-за чего создавалось ощущение
легкости и простора. Но каждый раз пронесшаяся над теплоходом гроза и
выглянувшее вслед за ней солнце раскрывали таящиеся в минимализме
резервы — и палуба приукрашивалась невероятно.
Замершие после дождя на неровном полу прозрачные стекляшки воды
вбирали видный им окружающий мир: глубокое синее небо и скрученные в
тугие клубы белые облака – и было понятно, что эти упавшие с неба капли
воды и были частичками вечности, застрявшими в плену у стекляшек-
временщиков. Как только солнце наполняло их свечением до краев, они, на
манер чистейших бриллиантов, взрывались фейерверком искр, и, наконец-то
освобожденные от уз материи, взмывали вверх, возвращаясь к своему
небесному источнику.
На эту просторную верхнюю палубу пассажиры хода не имели, поэтому
корабельный шум и общая суета обходили нас стороной. Мы были далеки от
шума моторов, гула пассажиров, воплей играющих детей, плача младенцев.
В рубке всегда было тихо и благостно, как под церковными сводами. Иногда
нас навещали два других штурмана: один официальный, а второй его друг,
тоже штурман, но неофициальный, с другого корабля; по дружбе первый,
официальный, переплавлял второго из Пукальпы в Икитос. Иногда
