Неизвестно - Канашкин В. Азъ-Есмь
Может ли Путин переступить через свой жребий? Созданный в преддверии 2000 года Борисом Абрамовичем Березовским как русский проект, Путин – в границах русского чуда-юда, – очевидно, может и переступить и преобразиться. То есть стать не гипотетическим русским проектом, а реальным… Его Мюнхенская речь, его борьба с олигархами, его противостояние «пятой колонне», его все возрастающее желание «принадлежать не кругу, а народу, не прихоти, а воле, не Бездне, а Зениту» (см.: Евангелие от Филиппа, изр. 122) – опасная и одновременно «звездная» реакция на действительность. В ней сквозь личину «спицы в колесе» пробивается неярко-достойная свобода холопа, у которого на месте присосков начинают вырастать крылья…
5 февраля 2012г.
Да будет воля Твоя…
Главный редактор газеты «День литературы» Владимир Бондаренко опубликовал в январско-февральском номере своего издания за этот, 2012 год, передовицу под заглавием, способным ввести в прострацию, точнее, в визг и хрюканье весь либеральный мир: «Нужен 37-й год!..» Что это значит? А то, что если у нынешних или будущих лидеров России не хватит мужества и решимости на высвобождение страны от развращенных и чуждых интересам народа олигархов-выродков и либероидных негодяев, то есть на новый 1937 год, то неизбежен – новый 1917 год. По сути, цель и возможного 1917-го года, и возможного 1937-го года, по выкладкам автора, одна – очистить Россию от коррумпированного чиновничества, от мерзких человечков, паразитирующих на незаслуженных доходах. Ибо «народ протестует сегодня не столько лично против Путина, сколько против наглого разворовывания и уничтожения Державы…»
История, вспомним Маркса, делается «в силу определенных условий… рабами против рабства…» При этом цель всегда преследуется одна и та же – низвержение воровской, прогнившей, компрадорской верхушки и засевание новых семян. «Все, что не заменяет собою прогнившее, рискует быть поглощенным гнилью. Потому как господа-воры и господа-копрофаги всегда будут пытаться прикрыться «концом истории» и истреблять тех, кто эту самую историю продолжает творить» (Р. Ванейгем).
Сегодня слово «революция» повергает в ужас лидера коммунистов и Патриарха, либерал-демократа и армейского чиновника, Президента и Премьера. Расплодившаяся компания услужливых литераторов и журналистов низвела его до такой степени, что понятием революция обозначают интимные детали женского туалета, рекламируемого на рынке.
«Чтобы революция ожила, ее надо переизобрести», – говорит пламенный Рауль Ванейгем. Молекулярная революция», «Фрагментарная революция», «Сексуальная революция», «Повседневная революция», «Инволюция», «Ирреволюция» – этот «темный ряд», обремененный квази-боевым порядком «фаз» и «подфаз», отодвинул реальный революционный проект как реакционный и утвердился в качестве безжизненного радикал-экстрима. Как свернуть этот квази-революционный флаг, что развивается над гробом мифов? Очевидно, обратившись ко злобе дня, черпать революционную поэтику не из «ущемленных интересов», а из державных сил прошлого, опасных истин настоящего и духовной свободы будущего. Причем, таким образом, чтобы контраст между потенциальным укладом жизни и царящей бедностью выглядел потрясающим, то есть абсолютно нетерпимым…
Наши экуменисты, либеральные церковники, режимо-блюстительная паства и прочий гибридный resentment, сегодня пытаются слова «Да будет воля Твоя» интерпретировать и продвигать как эталон послушания, как отказ от права на борьбу, как отнятие собственной воли высшей Волею. Хотя в них свобода воли и автономия полноправной личности, что называется, налицо. И – сохранена во всей своей неприкосновенности именно в твердо акцентированном «Да будет». Как подоснова прав Личности «Да будет» являет то самое ценное воплощение свободной воли, что может сказать и – «Да не будет». «Да будет…» – если мы поднимемся над тезисом и антитезисом и вникнем – звучит из самой глубины нашей самости, как свободный ответ на призыв божественной Воли. «Да будет…» Это – я и каждый сам себе говорит, - решаясь и избирая путь, и только такой ответ нужен Богу.
В речении «Да будет воля Твоя» заключено, несомненно, сочетание двух воль, а не одной воли. За это положение, как известно, боролся Максим Исповедник, и это сочетание есть сублимация – преображение – нашей человеческой воли через посредство Высшей, Ниспосланной. Преодоление возникающей антиномии разрешается, как явно видится, так: Бог хочет, чтобы мы исполняли Его волю, однако, не как рабы, не как выживающие, не как корчащиеся в экспансивно-разлагающем миллениуме клоны, а как Сыны Божии. Отношение Богосыновства есть единственный символ животворной установки «Да будет воля Твоя». Призыв исходит «свыше», от иерархически высшего Лица. И Сын отвечает на этот призыв свободной любовью человека, неотрывного от народной судьбы и родного народа, от собственных родных и близких, с которыми он кровно связан. На установку антинародного правителя или конституирующее заклинание временщика-обновленца-рукосуя он может, а то и должен ответить отказом: «Пойми, ничто на век не задано…» Или энергией мятежника, крушащего декорации порабощающей мультикультуры и толерантности. Такой, к примеру, которая заключена в духоподъемном кличе современного поэтического классика Алексея Широпаева, призывающего во имя России, восходящей и извечной, – соединить, совместить, сопрячь – волю свою и волю Всевышнего:
Буряты, монголы, казаки –
На запад, на запад, на запад…
Туда, где сверкает столица,
Легенда, как туча, стремится.
На офисы, факсы и пластик –
Мистерия шашек и свастик.
Смотрите: на банковских стенах
Пульсирует конная пена.
В ребристые ваши тоннели
Бураны степные влетели.
И рушит компьютеров недра
Империя воли и ветра…
7 февраля 2012г.
Глава II
Евангелие от Домового
Литературное поле, возделываемое современным российским сознанием, стало необъятным. Цивилизованно-ангажированное письмо и художественно-культурная имитация превратились в базу духовной жизни. Эта база расширяется. Моральное и аморальное, нравственное и безнравственное поменялись местами, а традиционный эстетический идеал оказался решительно потесненным. Однако этот идеал не исчез, просто он перестал оберегать свои духовные сокровища. И литературный авангард, беззастенчиво используя священное, сегодня столь же беззастенчиво загрязняет его живительные истоки. Прочно закрепившись в роли лидера, он не замечает, как национально-историческое, опустошенное и попранное, с непредумышленным нарастанием начинает отстаивать себя. И – небезуспешно: новейшая литература («подпольная», «приключенческая», «исповедальная», «самоироническая», «феминистическая» и т.п.) превращается в рабыню самодовлеющих страстей, ибо раболепствует не только перед необуржуазной «ощущающей культурой», а и перед сломленно-несломленным русским художественным миросозерцанием.
Раболепие это неизбежно. Реальная русская литература всегда являла в своей духовной сущности не что иное, как чаяния русских людей, закрепленные в характерах и обстоятельствах, или народно-историческое самосознание, сложившееся на почве здорового самопобуждающегося единения. Русский художественный мир никогда не был системой идей или образов. И не сводится ни к андерграунду, ни к дерзновенному романтизму, ни к эмансипированному постмодернизму. А опираясь на живые отношения живых людей, сотворялся внутренне: прикровенно и праведно.
«Талантливым моментом наград нас Бог. Сумеем ли мы около него сами быть талантливы?» Этот насущный вопрос, поставленный В. Розановым на смертном одре, для наших дней стал еще более кардинальным. Современный литературный процесс исполнен самых кричащих и непредсказуемых противоречий. Они вызваны разными причинами, в том числе и чрезвычайной небывалостью того «материала», который подлежит художественному освоению – народностью… «Горнилом времени», если вспомнить Белинского.
Открытая всему живому, идея народной жизни, как показывает практика, в то же время предельно избирательна. На новые «веяния», «задумки», «начинания» она реагирует чутко и остро, а воспринимает лишь небольшую часть их, да и то неожиданную, как правило, малопредсказуемую. Правда, всегда такую, которая соответствует живым потребностям общества и обладает исторической перспективой или зерном самобытия. Не с ними плачешь, а о них...» – этот упрек, брошенный К. Аксаковым Некрасову (не кому-нибудь – Некрасову!), в наши дни, очевидно, вполне можно рассматривать не только в качестве условия приобщения литератора к «целому», но и обретения им творческой самодостаточности, того нравственного стержня, от которого зависят буквально все сферы нашего общежития.
Народность и народный характер, о которых пойдет речь, необычайно подвижны, неуловимо многозначны, напоминают, по стародавнему слову П.Вяземского, домового, о котором все знают, что он есть, но никто его не видел, и в то же время эстетически определенны, поэтически нормативны, так как прочно взаимосвязаны со спецификой народного мировосприятия, с народным миросозерцанием.
