Александр Янов - Россия и Европа- т.2
Вот смотрите. Миронов убежден, что «каждая стадия в развитии российской государственности была необходима и полезна для общества в свое время»/7 Более того, «российская государственность во времена империи... неуклонно развивалась в направлении правового государства, тем самым способствуя формированию гражданского общества».78 Допустим. Только как же тогда объяснить ее неожиданный провал — на три четверти века! — в новую, советскую Московию, где и следа не осталось ни от правового государства, ни от гражданского общества, словно их никогда в России и не было?
Миронов объясняет. Причина провала, оказывается, в «неразвитости гражданского общества».79 Но позвольте, разве не его, это самое гражданское общество, «формировала» самодержавная государственность? Причем занималась она этим «неуклонно». Так каким же, спрашивается, образом оказалось оно и после двух столетий (!) такого неуклонного развития «неразвитым»? До какой же степени должно было это «развитие» быть неэффективным, если и к 1917 году «идеи... правового государства стали парадигмами лишь образованного общества и не успели проникнуть в толщу народа».80
Погодите, однако. Лишь несколькими страницами раньше читали мы у Миронова, что все «намеренные преувеличения» русской классики были «способом борьбы образованного общества против самодержавия, которая активно началась при Николае I». Стало быть, в этом образованном обществе «идеи правового государства» наличествовали уже тогда — почти за столетие до 1917 года.
В.Н. Миронов. Цит. соч., с. 176 (курсив мой. - А.Я.)
Там же, с. 182.
Там же, с. 181.
Там же, с. 180 (курсив мой. —А.Я.)
Так что же, спрашивается, мешало им все эти десятилетия «проникнуть в толщу народа»?
Не та же ли самодержавная государственность, «каждая стадия» которой была «необходима и полезна для общества в свое время»? Вот лишь два примера. Прислушайся, допустим, Александр II к суждению той «горстки людей», что советовали ему еще в конце 1850-х сопроводить освобождение крестьян «коренными преобразованиями всего государственного строя»,81 и созови он тогда для этого Государственную думу, пусть законосовещательную, ту, что предложил еще за полвека до этого М.М. Сперанский, уж, наверное, успели бы «парадигмы правового государства» проникнуть за десятилетия в толщу народа. Так ведь не прислушался же к диссидентам Александр II. В результате и крестьян освободил так, что спустя полвека пришлось Столыпину освобождать их снова. Почему?Именно потому, боюсь, что относился император к диссидентам точно так же, как впоследствии Миронов, — с презрением. Уверен был, что они «никого, кроме себя, не представляли». Сколько угодно других примеров можно привести, которые вполне убедительно объяснили бы, как, начиная с царствования Николая, отчаянно сопротивлялась самодержавная государственность «идеям правового государства». Ни к чему, однако, спрашивать об этом «восстановителей баланса», ибо ответят они таким же невразумительным лепетом, какой слышали мы от Миронова.
В том-то и проблема с этими новыми «ревизионистами», что не смеют они рассмотреть свой предмет в контексте всей истории русской государственности — от Ивана III до Путина. А ведь именно в таком контексте только и есть смысл ее ревизовать. Иначе за деревьями леса не увидишь. Больше того, я совершенно уверен: вне такого контекста даже просто понять то, что называю я загадкой николаевской России, немыслимо. Ибо только контекст и высвечивает ретроспективу. А в ней николаевское царствование выглядит не только украденным из жизни страны поколением, как заметил Н.В. Ряза- новский, но и попыткой вернуть страну в допетровский XVII век (насколько, конечно, это возможно было после Петра).
81 ИР, вып. ю, с. 118.
Глава первая Вводная
Две
логики Естественно, «восстановители ба
ланса» решительно с таким заключением не согласны. Они, как мы знаем, обвиняют общепризнанное представление о царствовании Николая Павловича, созданное классической русской литературой и историографией, в предвзятости. В том, что выглядит оно в их изображении неким намеренным злодейством, преследовавшим в высшей степени странную для государя великой страны цель — остановить ее развитие, тем более повернуть его вспять. Вот они и пытаются восстановить справедливость.
И «восстановители баланса» были бы правы, когда б общепринятое представление о царствовании Николая и впрямь было основано на такой примитивной логике. На самом деле, однако, ничто не может быть дальше от действительности. Без малейших колебаний признает это общепринятое представление, что Николай Павлович отчаянно пытался спасти страну от неминуемого, как он был уверен, хаоса, от анархии и распада, которыми грозило ей — при продолжении александровской «либеральной» политики — крушение самовластья. Как и его политический наставник Н.М. Карамзин, Николай был искренне убежден, что самодержавие есть «Палладиум России», талисман, охраняющий ее величие, и что «с переменою государственного устава она должна погибнуть».
Две логики
Большеного, совершенно правильно угадал Николай, что европейский курс Петра чреват декабризмом и конституционной монархией, т. е., в его представлении, той самой роковой для страны анархией, борьбе с которой он себя посвятил. Именно поэтому почитал он священной своей обязанностью безжалостно сломать петровский курс, радикально изменить культурно-политическую ориентацию страны и «отрезаться от Европы». С его точки зрения, это было совершенно логичное, «рациональное», как сказал бы Б.Н. Миронов, решение.
Читатель, которому случалось листать первую книгу трилогии,82 без сомнения, заметил, что точно такой же была затри столетия до Николая и логика Ивана IV. Тот ведь тоже убеждал Курбского: «Подумай, какая власть создалась в тех странах, где цари слушались совет-
82 А Л.Янов. Цит. соч.
ников, и как погибли те государства!» Отказ от самовластья означал для Грозного, как и для Николая, погибель — и не только государства, но и веры. Мало того, ограничения власти равны были для него безбожию: «А о безбожных народах что и говорить! Там ведь у них цари своими народами не владеют, а как им укажут подданные, так и управляют». И опять-таки, как и для Николая, было зто для царя Ивана последней степенью падения для православного государства.
Вот почему декабристы оказались для императора, как Курбский для Грозного, лишь злодеями и разрушителями: их европейская логика звучала для него зловещим безумием, и притом смертельно опасным для России и православия безумием. И вот почему слова Герцена, что в XIX столетии самодержавие и цивилизация не могли больше идти рядом, должны были казаться Николаю полностью лишенными смысла: самовластье и было для него цивилизацией. Во всяком случае, «русской цивилизацией».
С другой стороны, однако, и так возмутившее Б.Н. Миронова обстоятельство, что «борьба образованного общества с самодержавием» началась именно при Николае, тоже ведь было исторически обосновано и логично. Можно ли, например, отказать в логике полковнику Гавриле Батенкову, когда он, опозоренный своим поведением на допросах и ожидая смертного приговора, писал из Петропавловской крепости: «Если даже голос свободы звучал в России из-за неравенства силы лишь несколько часов, прекрасно уже то, что он прозвучал»?83 Просто Батенков руководствовался другой логикой, прямо противоположной николаевской — и мироновской. С точки зрения Батенкова, самовластье было для его отечества гибельно.
Короче говоря, никаким злодеем Николай Павлович, конечно, не был, так же как не были праведниками его оппоненты. Просто перед нами конфликт двух разных государственных логик, патерналистской и европейской, каждая из которых уходила корнями в глубокое прошлое России и в зтом смысле была вполне легитимной. Именно по зтой причине и предлагаю я читателю «Загадку николаевской России» лишь как часть своей многолетней работы, посвященной ее историческому путешествию — от самого его начала. Ибо только взгляд на зто путешествие во всей его целостно-
83 Cited in М. Zetlin. The Decembrists, NY, 1958, p. 253.
сти позволяет нам до конца понять происхождение каждой из этих непримиримых логик.
Следуетлишь иметь в виду при их оценке, что одна из них современна, хоть и возникла в позапрошлом столетии, а другая, даже если чернила на ней еще не просохли, средневековая. Одна, стало быть, исходит из того, что история движется (и вместе с ней меняются политические идеи и формы государственности), другая — из того, что исторического движения не существует. И средневековая логика Николая не могла в конечном счете не привести — и привела — к знаменитой формуле Константина Николаевича Леонтьева, что «Россию следует подморозить, чтоб она не гнила».
