Unknown - Unknown
Она не совсем потеряла сознание, действительность просто на мгновение поплыла, ушла за мутную пелену, а когда чёткость вернулась, ноги Рамут не касались земли: Радимира держала её в крепких объятиях. Глаза – близко до будоражащей оторопи, дыхание целовало губы навьи лёгким касанием. Обхватив женщину-кошку за шею, Рамут чувствовала под жёсткой кольчугой сильные плечи. А ведь её уже целую вечность не носили на руках... И она почти забыла, как это приятно.
– Ты что? Что с тобой? – Радимира не сводила с Рамут обеспокоенного взгляда – честного такого, теплого, искреннего.
Вслед за щекочущим приятным чувством навью обуяло смущение и стыд – за свою внезапную слабость.
– Не знаю, – пробормотала она, пытаясь выбраться из этих надёжных объятий и спуститься наземь. – Как будто устала немного. Я три дня без еды. Ну, точнее, горсть орешков у меня только и была... И я её пыталась растянуть... как могла.
В ответ на барахтанье и брыкание Рамут Радимира только крепче прижимала её к себе.
– Да отпусти ты уже меня! – Навья слегка стукнула женщину-кошку по плечу кулаком. – Мне полегчало.
– Не отпущу, – ответила Радимира, глядя на неё с улыбчиво-хмельной пеленой во взгляде.
Она с подчёркнутой неторопливостью прошагала к куче брёвен, будто бы стараясь растянуть мгновения объятий, усадила Рамут, опустилась рядом на корточки и спросила:
– Точно полегчало?
Куда деться от этого внимательно-нежного, пристального, заботливого взгляда? Он вливал в сердце Рамут сладкое волнение, и оно сжималось под рёбрами в щемящем отклике, а когда тёплая рука женщины-кошки накрыла её пальцы, этот трепещущий комочек в груди ухнул вниз, точно с ледяной горы скатившись.
– Да точно, точно. – Впрочем, навья не была уверена, что не пошатнётся, если встанет: слабость всё ещё одевала тело плащом нервной прохлады.
– Надо тебя накормить, – сказала Радимира, поднимаясь. И окликнула одну из кошек-воительниц: – Эй, Дрёма! Поди-ка сюда, поручение для тебя есть.
Она велела принести чего-нибудь съестного, да побыстрее:
– А то у нас тут госпожа целительница в голодные обмороки падает!
Пока дружинница исполняла приказ, Радимира присела рядом, не сводя с Рамут этого вгоняющего в смущение взгляда. Откуда взялось это светлое, молодое волнение, отчего так легко стало на душе, будто за спиной выросли сильные и широкие крылья? Что за ерунда творилась с сердцем навьи? Оно то принималось стучать, как сумасшедшее, то вдруг замирало в предобморочном холоде...
– Откуда же ты взялась, синеокая такая? – задумчиво проговорила Радимира, и её ресницы дрогнули, затуманив на мгновение взгляд. – Ни у кого таких очей не видела... Вернее, видела но... очень давно.
– У кого же? – усмехнулась Рамут.
А Радимира вдруг как будто загрустила и примолкла, глядя вдаль – как бы сквозь годы. Что или кого она пыталась рассмотреть через их седую дымку? Тень печали пролегла меж её сведённых бровей, омрачила высокий, благородный лоб и горчила в изгибе твёрдого, энергичного рта. Сморгнув эту мимолётную кручину с ресниц, словно слезинку, женщина-кошка вновь взглянула на Рамут и светло улыбнулась.
– Это долгий и грустный рассказ. Не хочу огорчать тебя... Только радовать.
Дружинница обернулась быстро, одна нога – в проход, вторая – из него. Она вручила Рамут корзину с пухлым пшеничным калачом, обсыпанным маковым семенем, и крынкой холодного молока. Что могло быть проще, вкуснее и питательнее?
– Подкрепи силы, – сказала Радимира. – Работы ещё много.
Как Рамут могла уплетать всё это, когда у неё дочки сидели голодные? Она же отправилась на поиски пропитания, а вместо этого застряла в потерпевшем бедствие городе...
– У меня же там Драгона с Минушью! – встрепенулась она.
Шаг в проход – и навья очутилась на полянке с сосной, а Радимира последовала за ней. С удивлением осматриваясь, женщина-кошка остановила взор на исполненном величественного покоя лице, проступавшем из сосновой коры. Не живое оно было, а будто вырезанное на стволе. Трещинка-шрам пересекала его наискосок.
– Родные мои, идите, покушайте! – позвала Рамут дочек. – Простите, что задержалась, там в столице беда случилась...
Девочки немного оробели при виде незнакомки, и Рамут представила им гостью:
– Это госпожа Радимира, мы с ней вместе в городе завалы расчищаем. Не бойтесь, она не обидит вас.
Дочки слезли наземь из объятий сосны, пропищали хором «здравствуй, госпожа Радимира» и жадно накинулись на белогорский хлеб с молоком. Ох и вкусно им, наверно, было уминать за обе щеки пышный калач с румяной корочкой и хрустящими зёрнышками мака!.. Впрочем, с голоду всё покажется вкусным. Минушь даже поперхнулась немного, торопясь набить рот до отказа.
– Не спешите, никто у вас еду не отнимет, – сделала им замечание Рамут. – Хоть в лесу вы, хоть дома за столом, а есть нужно так, как подобает воспитанным девочкам.
– Голодные, бедняжки, – молвила Радимира. И спросила, снова подняв взгляд к величаво-суровому лику сосны: – Кто это?
– Это моя матушка, – кратко пояснила навья. – Она охраняет девочек, пока я добываю нам пищу.
– Но как это возможно? – недоумевала Радимира.
Рамут, немного отойдя в сторону от насыщавшихся дочек и понизив голос, ответила:
– Её останки покоятся под этим деревом. А лицо... Оно проступило из ствола само собой, я не вырезала его. Матушка погибла от руки моего мужа, Вука. И это тоже... долгий и печальный рассказ.
Сострадание отразилось в посерьёзневших глазах женщины-кошки. Несколько мгновений она уважительно молчала, словно бы разделяя с Рамут скорбь, а потом осмотрела скромное жилище, построенное из веток и прикрытое мхом и сухой травой с полянки.
– Значит, вот тут вы и живёте?
– Да, – кивнула Рамут. – Но дочки чаще любят спать на ветвях их бабушки-сосны, как пташки в гнёздышке. Они там в безопасности.
Подснежники кивали белыми головками: Радимира с улыбкой касалась их пальцами, присев на корточки.
– Чудо какое... В самом сердце Воронецкой земли – будто островок Тихой Рощи.
– А что это – Тихая Роща? – в свою очередь полюбопытствовала Рамут.
– Это место упокоения дочерей Лалады. Там тоже всегда тепло и бьют подземные ключи с чудотворной водой. – Радимира выпрямилась, любуясь полянкой с проступавшим в её взоре светлым удивлением и восхищением. – Как-нибудь потом я покажу тебе её. Это прекрасное и благодатное место.
Девочки допивали молоко, по очереди беря крынку. Радимира с ласковыми лучиками в уголках глаз улыбнулась:
– Сладкое любят?
– Перед отбытием в Явь мы с ними жили у тётушки Бенеды в деревне, там сладостей почти не бывало... Мёд только иногда. – И Рамут невольно затаила вздох, вспомнив родные сердцу места.
– Ну, значит, тихорощенским медком надо их угостить. Им понравится. – И Радимира ещё раз обвела тёплым взглядом полянку.
Отдав и калач, и всё молоко детям, сама Рамут только выпила чудесной воды из источника. Та снова облегчила голодную боль в желудке – будто маслом нутро ласково смазала. Живот затих, успокоился, только звенящая слабость предупреждала о том, что тело служило Рамут уже из последних сил.
– Ты ведь так и не поела, – заметила Радимира озабоченно. – Ты погоди, я сейчас ещё что-нибудь принесу.
– Некогда, надо людей в Зимграде спасать, – встряхнувшись и снова приведя себя в готовность к действию, сказала Рамут. – А девочки тут не пропадут с матушкой... Драгона, Минушь! – Присев, навья обняла дочек за плечи, поцеловала каждую. – В городе очень много раненых, надо им помочь. К ночи постараюсь вернуться и обязательно принесу покушать. Посидите тут ещё немножко одни, ладно? Никуда не убегайте и от бабушки далеко не отходите!
– Хорошо, матушка, – в один голос ответили дочки. Им было не в первой ждать её возвращения под «присмотром» Северги-сосны на этом островке покоя...
Снова и снова камень своим сиянием излечивал искалеченных жителей. Слух о чудесной целительнице, мгновенно возвращавшей к жизни тех, кто только что был при смерти, уже разлетелся по обращённому в руины городу, и со всех концов к Рамут устремлялись мольбы о помощи. Навья была нарасхват. Её звали ко множеству пострадавших, буквально рвали на кусочки, хотя и женщины-кошки обладали целительским даром. Они также лечили людей, делая одно с Рамут дело, но у неё это получалось быстрее: одно касание – и человек встал на ноги. И везде она была нужна срочно, незамедлительно! Кому помочь в первую очередь – истекающей кровью молодой женщине с размозжённой головой или ребёнку, у которого в нижней половине тела не осталось ни одной целой косточки и кишки вываливались наружу? Рамут металась от одного страждущего к другому; выбрать ребёнка – умрёт женщина, выбрать женщину – погибнет малыш... Навья хваталась за голову, ей выть хотелось от этой кошмарной кровавой круговерти. Нервы пели натянутыми струнами и были готовы лопнуть, а едкие слёзы высыхали на ветру, но выступали вновь и вновь.
