Михаил Каратеев - Русь и Орда
– Я не хочу принуждать тебя, ханум, я хочу, чтобы ты поняла. Слушай, ханум: какой тебе расчет поддерживать тверского князя? Он вероломен и слаб, на Руси его не любят. А Московский князь силен и любим. Хочешь ты этого или не хочешь, он все равно останется великим князем потому, что этого хочет весь русский народ, который уже перестал бояться татар. Ведь ты сама знаешь, Орда теперь не та, что прежде. И потому нам лучше быть в дружбе с московским князем.
– Я это понимаю, оглан. Но он нам ничего не дает, а тверской князь предлагает за ярлык много золота и обещает нам платить дань.
– Он не сможет платить тебе никакой дани, потому что на Руси ее собирает и будет собирать московский князь.
– Чтобы посылать ее Мамаю!
– Сейчас он посылает ее Мамаю, потому что власть Мамая прочна, а у нас в Сарае каждый год менялись ханы. Но раньше князь Дмитрий платил дань Азизу-ходже и тебе будет платить, ханум, когда узнает, что ты утвердилась на престоле своего почившего супруга.
– Хорошо, оглан, я верю тебе. Я не дам ярлыка тверскому князю. Но мне не хочется самой говорить ему это.
– Если ты повелишь, ханум, я ему скажу.
– Скажи, оглан.
* * *Когда князю Михайле Александровичу сообщили, что с ним по велению великой ханум будет говорить Карач-мурза, только что возвратившийся в Сарай, он сразу почувствовал, что дело его принимает скверный оборот. Все же, еще не теряя надежды и желая узнать, что произошло, он без промедления отправился к Улу-Кериму. Но хитрый царедворец, понимая, что еще не настало время показать себя открытым врагом Карач-мурзы, тверского князя не принял, сказавшись больным.
Делать было нечего, и на следующий день, в назначенный час, князь Михайла явился во дворец и тотчас был проведен в малый приемный зал, где ожидал его Карач-мурза.
– Будь здрав и благополучен на многие годы, царевич, – поклонившись почтительно, но с соблюдением достоинства промолвил тверской князь. – Не ждал я такой радости, что доведется мне повстречаться в Орде со старым знакомцем. Чай, ты меня помнишь?
– Помню, князь. Будь здрав и ты. Я тоже не ждал тебя здесь увидеть. Почто пожаловал?
– Перво-наперво, прознавши о том, что кончилась в Сарае замятня и воцарилась великая супруга благодетеля моего, покойного хана Азиза, почел я долгом своим приехать поклониться нашей царице самолично, дабы знала она, что я ее верный слуга. Здорова ли матушка наша Тулюбек-ханум, да будет к ней вовеки милостив Господь?
– Великая ханум здорова, и Аллах не оставляет ее своими милостями. Ей будет приятно услышать твои слова, и она их от меня услышит. Но сейчас другие дела не позволяют ей принять тебя, и она повелела, чтобы это сделал я. Если у тебя есть какая-нибудь жалоба или челобитье, я готов их выслушать.
– Хотел бы я довести о том царице лично, – помолчав, промолвил князь Михайла, – но, если того неможно, что делать? Скажу, как она велит, тебе: да, есть у меня и жалоба, и челобитье!
– Говори, князь.
– Ты небось помнишь, царевич, как назад тому три года насказали тебе в Москве, будто сею я на Руси усобицы и смуту? И как ты, поверив тем наговорам, обязал меня поцеловать крест московскому князю, Дмитрею Ивановичу?
– Помню, князь. Я был послан великим ханом, чтобы рассудить вас и наладить промеж вами мир. И сделал это так, как мне повелевала совесть.
– Ты не помысли, что я тебя в чем виню, царевич. Я ведь понимаю, на всех разом и Бог не угодит. Но вот знай: не минуло с того дня и трех месяцев, как московский князь со своим войском напал на Тверь. Первым напал! Теперь разумеешь, каков он есть и можно ли ему было верить? Небось и волк скажет, что коров дерут зайцы, а на него лишь поклеп!
– Умный человек, когда видит, что над его головой занесен меч, не ждет, пока он опустится, а первым наносит удар. Так поступил и князь Дмитрей.
– Мой меч был в ножнах, царевич!
– Но он был уже хорошо отточен. Если бы ты не готовился к походу и задолго не сговорился о том с князем Ольгердом, ваши войска не смогли бы тотчас оказаться под стенами Москвы.
– А что мне было делать, коли он сам на меня напал? Я лишь дал ему острастку, и на том стали квиты. Однако он малое время спустя снова пограбил мои города, и вот уже четвертый год льется по его вине русская кровь и нет в наших землях ни покою, ни мира.
– Чего же ты теперь хочешь?
– Челом хочу бить царице на него, на моего ворога! На Руси нет от него жизни ни одному честному князю, а и ей, царице нашей Тулюбек, храни ее Бог, какая с того радость и польза, что княжит он по Мамаеву ярлыку и ему, вашему лиходею и вору, дань платит? И дала бы она ярлык на великое княжение во Владимире [267] мне, тверскому князю, чей род честнее и старше московского! Тогда бы и на Руси был порядок и она, царица, исправно получала бы законом положенную дань. А за ярлык я, вестимо, дал бы богатый выход [268] , да и тебя, царевич, не оставил бы в обиде.
– Везир Улу-Керим уже довел великой ханум твое челобитье. И она повелела мне ответить: великое княжение во Владимире надлежит московскому князю Дмитрею Ивановичу, который получил свой ярлык от ее покойного супруга, великого хана Азиза-ходжи, чью волю почитает она священной. А тебе, князю Михайле, княжить в Твери, с московским князем жить в мире, с князем же литовским, Ольгердом, дружбы не водить, поелику он есть наибольший ворог и Руси и Орды.
– Так, – растерянно пробормотал Михайла Александрович, выслушав этот ответ, не оставлявший ему никакой надежды. – Вот и выходит, что правда-то прежде нас померла.
– Я передал тебе ответ великой ханум, – холодно промолвил Карач-мурза, – а теперь от себя скажу: тебе тот ярлык все одно без пользы, лишь пропали бы зря твои деньги. Тебе не одолеть князя Дмитрея.
– Почто ты так мыслишь?
– Потому, что он перед Русской землею чист, а ты кругом замаран. Он с тобой своею силою воюет и татар, небось, в помощь не зовет, хотя и мог бы. А ты, что ни год, литвинов на Русь приводишь. Нешто она тебе такое простит?
– Москва татарами весь мой род извела – Русь это тоже знает, почтенный царевич!
– Дмитрей за дедов своих не ответчик, князь. И коли хочешь послушать доброго совета, покорился бы ты ему с чистым сердцем, как другие князья покорились, ибо выгода ваша не во вражде с ним, а в дружбе.
– За совет спасибо, только уж не обессудь, я второй раз по доброй воле в крапиву не сяду! Мало ты знаешь Дмитрея: от него дружбы да правды дождешься не прежде, чем солнце к нам задом оборотится. За то с ним и бьюсь!
– Что же, бейся, коли хочешь быть битым, – промолвил Карач-мурза. – И на том разговор наш окончим: ждут меня иные дела, а тебе добрый путь!
* * *Спустя два дня расстроенный своей незадачей и проклиная Карач-мурзу, – «ведь мог же московский радельщик, если уж он маленьким не издох, припоздать из Хорезма лишь на день, и все было бы ладно», – князь Михайла покинул Сарай-Берке. Переправившись со своей свитой на правый берег Волги, он полдня шел прямой дорогой на Русь, а потом круто свернул на север и направился прямо к ставке Мамая.
Карач-мурза, которому о том сразу же было доложено, минутку подумал, а потом вызвал к себе Рагима.
– Возьми вот это, – сказал он сотнику, протягивая ему серебряную пайцзу и кожаный мешочек с деньгами, – и скачи в Москву. Доведи самому князю Дмитрею, и никому иному: Карач-мурза шлет поклон и спрашивает здоров ли он, великий князь Московский, и здоров ли аксакал Алексей? И еще скажи: только что был в Сарае тверской князь Михайла и домогался ярлыка на великое княжение над Русью, и в том ему здесь отказано. И чтобы князь Дмитрей знал: отсюда тверской князь поехал не в обрат, на Русь, а прямо в ставку Мамая. Это все. Запомнил?
– Запомнил, пресветлый оглан. Мне одному скакать?
– Возьми с собою двух надежных воинов из твоей сотни и по паре самых быстрых коней на каждого. Лети как стрела из лука, и да сопутствует тебе Аллах!
* * *По пути в ставку правобережного хана князь Михайла Александрович успел всесторонне обдумать все, что следует сказать Мамаю, чтобы склонить его на свою сторону. Но все ухищрения его ума оказались тут ненужными: вероломного и жадного временщика столь же мало интересовали вопросы старшинства русских князей, как и соображения справедливости. Его отношение к Руси определялось лишь одним желанием – выкачать из нее как можно больше богатств, а потому он считал, что право на великое княжение всегда имеет тот князь, который может дороже заплатить за ярлык. Выслушав тверского князя, он сказал:
– Московский князь заплатил за ярлык десять тысяч рублей серебром. Если заплатишь пятнадцать тысяч, я дам ярлык тебе.
– Пятнадцать тысяч рублей! – воскликнул князь Михайла, которого названная сумма кинула в жар. – Помилосердствуй, почтенный эмир, эдакая прорва денег [269] ! Ведь ярлык-то еще полдела: может и такое статься, что князь Дмитрей от великого княжения добром отступиться не схочет и надобно будет сгонять его силою.
– Это уж твоя забота, – невозмутимо промолвил Мамай. – А если хочешь, чтобы я дал тебе войско, за каждый тумен плати еще десять тысяч рублей.
