Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок
Послѣдняя, – сухая, нервная и болѣзненная, – взъерошилась, какъ худощавый пѣтухъ, блѣдная отъ бѣшенства и лихорадочно сверкая глазами. «Ахъ, есть ли силы терпѣть? Скверная тварь! Отбивать у честной женщины ея постоянныхъ покупателей! Воровка!.. Хуже воровки»!
Та, величественная на видть, приняла позу царицы и своимъ изящнымъ носикомъ потянула въ себя воздухъ: «Кто это воровка? Она? Нечего такъ сердиться, душа моя! На рынкѣ всѣ другъ друга знаютъ, и людямъ хорошо извѣстно, съ кѣмъ они имѣютъ дѣло».
Этотъ отвѣтъ привелъ въ восторгъ весь рыбный рядъ. Обычная комедія начиналась. Торговки обмѣнивались лукавыми взглядами и забывали о своемъ дѣлѣ. Покупатели собирались въ кругъ и улыбались отъ удовольствія, радуяся случаю, дарившему имъ такое зрѣлище. Полицейскій, который было сунулся въ галлерею, благоразумно удалился, какъ человѣкъ опытный; а матушка Пикоресъ подняла глаза къ небу, возмущенная этимъ раздоромъ, которому не видѣла конца.
– Да, воровка! – повторяла Росарія. «Это извѣстно: у той страсть отнимать все, что принадлежитъ другой! Доказательство на лицо; на рынкѣ Долоресъ крадетъ у нея покупателей, a тамъ въ Кабаньялѣ – кое что другое… Другое: негодяйка хорошо знаетъ, что именно… Какъ будто этой злой скотинѣ мало своего Ректора, барана болѣе слѣпого, чѣмъ кротъ, неспособнаго даже видѣть, что у него на собственномъ лбу!»
Этотъ потокъ оскорбленій разбивался о высокомѣрное спокойствіе Долоресъ. Красивая рыбница видѣла, что всѣ сосѣдки кусаютъ губы, подавляя сильнѣйшій хохотъ при этихъ намекахъ на нее и на ея мужа; не желая забавлять собою весь рынокъ, она притворялась равнодушной.
– Молчи, дура! Молчи, завистница! – говорила она пренебрежительно.
Но Росарія возразила:
«Она завидуетъ? Кому? Потаскушкѣ, хуже которой нѣтъ во всемъ Кабаньялѣ? Спасибо! Сама она – честная и неспособна отбивать чужихъ мужей.»
Долоресъ не осталась въ долгу:
– Отбивать чужихъ мужей? Да какъ же это сдѣлать съ твоею мордою, какъ у сардины! Дурнорыла ты слишкомъ, душа моя!
Такъ онѣ продолжали переругиваться. Росарія все больше блѣднѣла, судорожно взмахивая руками, пока говорила; Долоресъ, подбоченившись, держала себя гордо и улыбалась, точно ея свѣжій ротикъ произносилъ любезности.
Воинственный пылъ охватилъ весь рынокъ. У входовъ образовались группы, и всѣ торговки, точно растрепанныя фуріи, нагибались надъ столами, щелкали языками, точно натравливая собакъ, взрывами хохота одобряли циническія выходки Долоресъ и стучали гирями по вѣсамъ, поддерживая этимъ металлическимъ звяканіемъ бѣшеный гамъ перебранки.
Долоресъ, чтобы выразить все свое презрѣніе, придумала, наконецъ, нѣчто рѣшительное:
– Слушай! Ты потолкуй-ка вотъ съ кѣмъ!
И сильнымъ движеніемъ повернувши къ соперницѣ спину, она звонко шлепнула себя пониже таліи такъ, что подъ ситцемъ дрогнула роскошная масса упругаго и твердаго тѣла.
Это имѣло шумный успѣхъ. Рыбницы падали на стулья, задыхаясь отъ хохота; торговки скумбріей и продавцы требухи изъ-за сосѣднихъ столовъ, собравшись кучками, вытаскивали руки изъ-подъ передниковъ, чтобы апплодировать; a добрые горожане, забывши о сумочкахъ съ покупками, любовались смѣлыми контурами могучаго и крѣпкаго тѣла.
Но торжество Долоресъ было кратковременно. Когда вновь обратилось къ зрителямъ ея улыбающееся лицо, Росарія, пьяная отъ бѣшенства, пустила въ нее двумя пригоршнями сардинъ, которыми залѣпила ей всѣ глаза и носъ.
Красавица привскочила. Такое оскорбленіе! Пусть эта злая жердь выходитъ: надо взглянуть на нее поближе! И она сошла съ мѣста, еще выше засучивая рукава, при чемъ глаза точно выскакивали у нея изъ головы, такъ сверкали въ нихъ золотыя точки!
Росарія вышла впередъ, нагнувъ голову, задыхаясь отъ злобы, бормоча сквозь зубы ужаснѣйшія ругательства, отталкивая тѣхъ, кто пытался загородить ей дорогу.
Онѣ сцѣпились посреди прохода, между двумя рядаыи столовъ! Тщедушная бабенка буйно кинулась на свою сильную соперницу, но не сумѣла повалить ее. Это была борьба нервовъ съ мускулами, злобы – съ силою, которая осталась даже непоколебленной.
Долоресъ, съ твердостью ожидавшая нападенія, встрѣтила врага градомъ пощечинъ, отъ которыхъ страшно покраснѣли худощавыя щеки Росаріи; но вдругъ сама она вскрикнула и схватилась руками за уши: «Ахъ, сукина дочь»!.
Росарія вырвала у нея изъ уха одну изъ украшенныхъ крупнымъ жемчугомъ серегъ, восхищавшихъ весь рыбный рынокъ. Струйки крови потекли между пальцами раненой. «Честно ли такъ драться? Только дрянныя паскудницы прибѣгаютъ къ такимъ штукамъ! Люди попадали на каторгу за гораздо меньшее злодѣйство!»
Долоресъ хныкала, держась за ухо, въ граціозной позѣ страдающей дѣвочки.
Сраженіе было быстро, какъ молнія. Двумя взмахами руки матушка Пикоресъ разлучила подравшихся; между тѣмъ, какъ старуха ловила Росарію, блѣдную и напуганную совершеннымъ поступкомъ, кучка торговокъ утѣшала и удерживала Долоресъ: ибо храбрая воительница, подстрекаемая рѣзкой болью въ окровавленномъ ухѣ, хотѣла вновь кинуться на врага.
Надъ сборищемъ замелькали фуражки городовыхъ, старавшихся проложить себѣ путь. Тогда старуха скомандовала:
– Всѣ по мѣстамъ и молчать! He стоитъ доставлять этимъ бездѣльникамъ удовольствіе и позволять имъ изводить порядочную женщину протоколами да тасканіемъ по судамъ. Сказать, что ровно ничего не было!
Голову Долоресъ повязали шелковымъ платкомъ, чтобы скрыть окровавленное ухо. Рыбницы разошлись no своимъ мѣстамъ, гдѣ разсѣлись съ комической важностью, во все горло предлагая свой товаръ; полицейскіе пошли отъ стола къ столу среди этого адскаго гама, получая въ отвѣтъ лишь сердитыя фразы: «Зачѣмъ они припожаловали? Имъ тутъ совсѣмъ не мѣсто. Здѣсь не было ровно ничего. Они являются всегда, когда никому ие нужны». Имъ пришлось покинуть рынокъ въ полномъ конфузѣ, слыша за собою грубый басъ матушки Пикоресъ, выражавшей негодованіе на несвоевременное усердіе этихъ бездѣльниковъ, и насмѣшливый звонъ вѣсовъ, которые провожали ихъ адскамъ концертомъ.
Спокойствіе, наконецъ, возстановилось, и рыбницы занялись покупателями. Обѣ же непріятельницы молча предавались своей злобѣ. Росарія сидѣла прямо, скрестивши руки, устремивъ передъ собою пристальный и суровый взглядъ, похожая на разгнѣваннаго сфинкса, и совсѣмъ перестала продавать; а на щекахъ ея все явственнѣе выступали багровые слѣды пощечинъ. Спиною къ ней сидѣла Долоресъ, дѣлая усилія, чтобы сцержать слезы, которыя, отъ боли, подступали ей къ горлу.
Матушка Пикоресъ не могла уняться и продолжала говорить громко, точно бесѣдуя съ уснувшею рыбою, которая лежала передъ нею. «Чтожъ, эти дуры будутъ ревновать другъ дружку всю жизнь? Все каждая будетъ стараться убить другую? И это – изъ-за мужиковъ! Безмозглыя! Точно на свѣтѣ не больше мужиковъ, чѣмъ требуется! Этому нужно положить конецъ. Да, да, чортъ возьми, она это сдѣлаетъ. Если дуры откажутся мириться, она приведетъ ихъ въ разумъ хорошими тумаками. Ужъ это она сумѣетъ!»
Въ одиннадцать часовъ она проглотила згвтракъ, который принесла ей разсыльная: краюху хлѣба съ двумя сочными котлетами, которыя исчезли въ четыре глотка; затѣмъ, вытирая грязнымъ фартукомъ звѣзду глубокихъ морщинъ, окружавшихъ ея блестѣвшій отъ жира ротъ, она отправилась къ столу племянницы и принялась ее отчитывать.
«Необходимо съ этимъ покончить. Она не хочетъ, чтобы плели вздоръ объ ея семействѣ и чтобы ея родные стали посмѣшищемъ всего рынка. Да, надо положить конецъ. Она этого требуетъ; а когда она чего-либо требуетъ, то это исполняется вопреки всему на свѣтѣ, хотя бы ей пришлось надавать пощечинъ половинѣ всего крещенаго люда. Ужъ если разсердится она, то будетъ плохо, и то, что сейчасъ было – пустяки, сравнительно съ тѣмъ, что произойдетъ, если въ дѣло вступится она!.,"
– Нѣтъ, нѣтъ! – стонала Долоресъ, сжимая кулаки, качая головой.
«Какъ, нѣтъ? Волей-неволей надо кончить эту войну! Онѣ – невѣстки, и происшедшее вполнѣ поправимо. Росарія поранила ухо Долоресъ? Но передъ этимъ Долоресъ надавала Росаріи чудесныхъ пощечинъ. Одно за другое; а тецерь остается заключить миръ. Такъ рѣшено? Значитъ, надо молчать и слушаться.»
Потомъ она подошла къ Росаріи, съ которой заговорила еще грубѣе:
«Да, да, Богъ Свидѣтель! Жена Антоніо – скверная скотина, бѣшеная сука. И нечего спорить и глядѣть на нее съ такой злостью, а то она запуститъ ей гирею въ голову. Это – ея манера заставлять себя слушать!.. Сверхъ того, Росарія имѣетъ очень мало почтенія къ старой пріятельницѣ своей матери!.. Словомъ, это нужно кончить. И что это за манера драться? Можно ли обрывать уши у людей? Только дикій звѣрь способенъ сдѣлать это. Кто хочетъ драться, дерется честно; дуетъ туда, откуда кровь не пойдетъ. Сама она, лично, не разъ таскала за волосы своихъ сверстницъ. Которая сильнѣе, заворотитъ другой юбочки и шлепъ да шлепъ, милое дѣло! – такъ что потомъ недѣлю цѣлую бокомъ садиться приходится. Но послѣ того – дружба по прежнему: пойдутъ да и помирятся въ шоколадной лавкѣ. Вотъ какъ ведутъ себя придичныя женщины; да и теперь такъ слѣдуетъ сдѣлать, разъ она это говоритъ… Нѣтъ? Потому что Долоресъ развращаетъ ея мужа?.. Чортъ подери мужа! Развѣ Долоресъ бѣгаетъ за нимъ сама? Вѣдь бѣгаютъ-то за бабами мужики, и если бы Росарія захотѣла покрѣпче попридержать своего, а не строить изъ себя дуру, такъ она бы понаряднѣе ходила дома. Чтобы удержать при себѣ мужчину, нужно быть бойкой, чортъ возьми! И особенно принимать мѣры, чтобы ему не припадала охота еще бѣгать за другими, какъ только выйдетъ изъ дому. И что это теперь пошли за бабы! Ничего-то онѣ не знаютъ. Ахъ! Была бы матушка Пикоресъ въ шкурѣ Росаріи, – посмотрѣли бы, какъ посмѣлъ бы ея мужъ измѣнить ей!.. Тутъ толковать ужъ нечего! Все рѣшено. Дѣло будетъ сдѣлано. Росарія и Долоресъ должны послушаться, не то»…
