Висенте Бласко-Ибаньес - Майский цветок
Розарія поблѣднѣла, но не отвѣтила ничего и съ видомъ крайней усталости поставила свои корзины на землю. Потомъ она посмотрѣла на Долоресъ съ выраженіемъ ненависти. Долоресъ утирала себѣ носъ, шумно дыша, будто бы нюхая табакъ, и бормотала достаточно громко, чтобы ее слышали: «пусть-ка Росарія присядетъ: вѣдь, послѣ такого пути надо быть безъ ногъ и всей въ поту»!
Этотъ вызывающій шопотъ вывелъ маленькую женщину изъ себя: «Присѣсіъ? Экое безстыдствоі Когда нечѣмъ заплатить за тартану, честные люди идутъ пѣшкомъ, а не такъ, какъ иныя прочія, которыя надуваютъ мужа и устраиваются, какъ можно удобнѣе».
Тутъ красивая рыбница съ золотыми точками загорѣвшихся гнѣвомъ въ большихъ зеленыхъ глазахъ на нѣсколько шаговъ подошла къ говорившей:
– Про кого это было сказано?
Къ счастью, матушка Пикоресъ, только что взвѣсившая свои корзины, подошла и своими толстыми и жесткими руками остановила племянницу: она не хочетъ ни потасовокъ, ни скандаловъ. Скорѣе въ тартану! Передушить другъ дружку онѣ могутъ въ другой разъ: сегодня слишкомъ поздно, и на рынкѣ ждутъ покупатели… Какъ имъ идетъ, въ самомъ дѣлѣ, такъ грызться: вѣдь онѣ – невѣстки! И схвативши Долоресъ за талію, она потащила ее къ тартанѣ, въ которой уже размѣстились остальныя рыбницы со своими корзинами.
Хорошенькая бабочка дала себя вести, какъ ребенка, но губы у нея дрожали и, когда расхлябанная повозка тронулась съ мѣста, она крикнула слѣдующую угрозу:
– Помни, Росарія, мы еще увидимся!
Теперь было совсѣмъ свѣтло. Сѣрый туманъ, заполнявшій пространство, распадался на густые клочья, а солнце, едва еще поднявшееся надъ линіей горизонта, превращало лужи въ жидкое золото и клало на фасады домовъ яркое зарево пожара.
Уже господствовало оживленіе. Пробѣгали вагоны, полные рано вставшихъ пассажировъ; смѣнныя лошади трусили парами, управляемыя мальчишками, сидѣвшими на нихъ безъ сѣделъ; а по обоимъ бокамъ аллеи, группы рабочихъ, еще сонныхъ, торопливо шли на добычу хлѣба по направленію къ фабрикамъ, имѣя на плечѣ мѣшечекъ съ завтракомъ, а во рту – сигаретку.
Въ городѣ, по тротуарамъ, легкимъ шагомъ шли служанки съ бѣлыми корзинами въ рукахъ; метельщики собирали соръ минувшей ночи; въ канавкахъ воды, текущей вдоль тротуаровъ, плескали ногами дойныя коровы, однообразно позвякивая колокольчиками; двери лавокъ отворялясь, выставки расцвѣчивались разноцвѣтными вещами; и отовсюду слышалось сухое шуршаніе щетокъ, выталкивавшихъ на улицу и выкидывавшихъ пыль, которая подъ лучами солнца разлеталась золотыми облаками.
Когда тартаны подъѣхали къ рыбному рынку, подбѣжали старыя посыльныя, чтобы снять корзины и не безъ подобострастія высадить изъ экипажа этихъ торговокъ считать которыхъ за барынь ихъ принуждала собственная нищета.
Торговки, все еще завернутыя въ свои широкіе плащи, проникли одна за другою въ зданіе сквозь узкіе входы, темные, точно въ тюрьмѣ, – зловонныя пасти, выдыхавшія прѣль и затхлость рыбнаго рынка. Вскорѣ весь маленькій рынокъ былъ въ движеніи. Подъ цинковыми навѣсами, съ которыхъ еще капалъ дождь минувшей ночи, торговки опоражнивали корзины на мраморные столы и раскладывали рыбу на слои зеленаго шпажника.
Крупная рыба, продаваемая ломтями, краснѣла своимъ кровавымъ мясомъ; лохани наполняла «вчерашняя», т. е. рыба, уже сутки лежащая во льду, съ мутными глазами и потускнѣвшей чешуей; а сардина въ демократическомъ безпорядкѣ лежала кучами рядомъ съ гордыми краснобородками и креветками въ скромныхъ сѣренькихъ платьицахъ.
Противоположная сторона рынка была занята продавщицами другого сорта, одѣтыми такъ же, какъ и кабаньяльскія, но бѣднѣе и грязнѣе. Это были рыбницы изъ Альбуферы, женщины того страннаго и выродившагося племени, которое живетъ въ лощинѣ на плоскихъ лодкахъ, черныхъ точно гробы, въ густомъ камышѣ, въ шалашахъ среди болотъ и находитъ пропитаніе въ грязной водѣ: жалкія существа съ изможденными и землистыми лицами, въ вѣчнымъ блескомъ трехдневной лихорадки въ глазахъ, въ юбкахъ, пропахшихъ не свѣжимъ вѣтромъ моря, а испареніями гнилыхъ каналовъ, зловонною тиною, которая, если пошевелишь ее, распространяетъ смерть. Эти женщины вытряхивали на свои столы громадные мѣшки, которые дергались, точно одаренные жизнью: изъ нихъ вываливались кишащія массы угрей, которые сжимали свои липкія черныя кольца, перевивались своими бѣловатыми брюхами и приподнимали острыя змѣиныя головки. Рядомъ съ угрями лежала мертвая и вялая прѣсноводная рыба: лини съ невыносимымъ запахомъ, своимъ страннымъ металлическимъ отблескомъ напоминавшіе о тѣхъ тропическихъ фруктахъ, которые подъ темной, блестящей корой содержатъ въ своей мякоти ядъ…
Но и эти несчастныя женщины распадались на нѣсколько категорій: были и такія, самыя обездоленныя, которыя, сидя на землѣ, сырой и скользкой, между рядами столовъ, предлагали нанизанныхъ на длинныя тростинки лягушекъ, растопыренными во всѣ стороны лапками похожихъ на танцовщицъ.
Рыбный рынокъ становился весьма оживленнымъ; покупатели начинали прибывать, а торговки обмѣнивались таинственными знаками, отрывками фразъ на спеціальномъ жаргонѣ, чтобы предупредить о приближеніи полицейскихъ, – и тогда съ невѣроятною быстротою прятались подъ фартуки и юбки черезчуръ легкія гири.
Старыми, зазубренными и грязными ножами торговки вскрывали серебристое брюхо рыбы; сирадныя внутренности падали подъ столы, a бродячія собаки, понюхавъ ихъ, рычали отъ отвращенія и убѣгали въ сосѣднія галлереи, къ прилавкамъ мясниковъ.
Тѣ самыя рыбницы, которыя только что дружески тѣснились въ одной и той же тартанѣ, теперь враждебно переглядывались за своими столами, направляя вызывающіе взоры на каждую, которая отбивала у другой покупателя. Духъ борьбы, духъ грубаго соперничества наполнилъ маленькій темный рынокъ, каждый камень котораго былъ пропитанъ гнилью и заразой. Бабы кричали голосами, терзавшими уши; онѣ стучали по своимъ сквернымъ вѣсамъ, чтобы привлечь покупателей, звали ихъ ласковыми фразами, предложеніями, сдѣланными въ материнскомъ тонѣ. Но минуту спустя, если покупатель осмѣливался торговаться, медоточивыя уста сразу превращались въ отверстія канализаціонныхъ трубъ и изливали на дерзкаго потоки нечистотъ подъ аккомпаниментъ наглаго хохота изъ-за сосѣднихъ столовъ: такъ какъ всѣ эти бабы инстинктивно сливались воедино, когда дѣло шло объ издѣвательствѣ надъ покупателями.
Матушка Пикоресъ величественно возсѣдала на большомъ креслѣ, своею пухлою величиною напоминая кита, гримасничая волосатою морщинистою рожею и каждую минуту мѣняя положеніе, чтобы полнѣе насладиться ласковымъ тепломъ грѣлки, находившейся у нея подъ ногами; она не разставалась до поздняго лѣта съ этою грѣлкою, составлявшею не роскошь, а необходимость для ея стараго тѣла, прохваченнаго сыростью до костей. Ея синеватыя руки ни на секунду не оставались въ покоѣ. Вѣчная чесотка очевидно мучила ея грубую кожу: толстые пальцы скребли подъ мышками, проникали подъ платокъ, погружаясь въ сѣдую гриву; ожесточеннымъ почесываніемъ приводили въ дрожь громадный животъ, который ниспадалъ на ляжки, точно пышный передникъ; съ удивительной беззастѣнчивостью приподнимали непостижимый лабиринтъ юбокъ, чтобы царапать отекшія икры. У нея былъ давно свой кругъ покупателей, и она не особенно гналась за новыми, но испытывала дьявольскую радость, когда ей представлялся случай, нахмуривши брови, выстрѣлить какимъ-нибудь площаднымъ ругательствомъ въ скупыхъ барынь, ходившихъ со своими служанками по рынку. Ея низкому хриплому голосу почти всегда прикадлежала рѣшаюшая роль въ рыночныхъ стычкахъ, и всѣ хохотали надъ ея грозной воркотней и надъ изреченіями, произносимыми тономъ оракула и заключавшими въ себѣ весьма откровенную философію.
Напротивъ помѣщалась ея племянница Долоресъ, засученные рукава которой обнажали прекрасныя руки, небрежно игравшія чашками вѣсовъ; она кокетливо улыбалась съ цѣлью показать свои ослѣпительные зубы всѣмъ добрымъ горожанамъ, которые, привлеченные прелестью этого милаго лица, приходили сами выбирать себѣ рыбу, чтобы унести ее въ хорошенькихъ тростниковыхъ сумочкахъ съ красными каймами.
Росарія помѣщалась съ той же стороны, какъ и матушка Пикоресъ, но немножко подалѣе, черезъ два стола отъ старой торговки; она аккуратно разложила свой товаръ, такъ что наиболѣе свѣжій сразу бросался въ глаза.
Итакъ, обѣ невѣстки все время находились лицомъ къ лицу и каждый разъ, какъ встрѣчались взглядами, отворачивались съ видомъ презрѣнія; но тотчасъ ихъ взоры опять начинали искать другъ друга и гнѣвно скрещивались, точно шпаги. Въ это утро у нихъ еще не было предлога начать свою ежедневную ссору. Но предлогъ явился, когда красивая Долоресъ, улыбками и позвякиваніемъ блестящихъ, точно золото, вѣсовъ, превлекла къ себѣ покупателя, который торговалъ что-то у Росаріи.
