Карина Тихонова - Не родись красивой, или Точка опоры
Интересно, чем так не угодил добропорядочный семьянин Максим своей жене?
Деньги зарабатывает. Дочь обожает. То, что жену любит, видно невооруженным глазом…
Что еще нужно человеку?
Впрочем, вопрос из серии риторических. Такой избалованной и благополучной женщине обычно не хватает только одного: большой неразделенной любви. Такой, как в романе.
Хотя что-то подсказывает мне, что Элла эту любовь получила. И я даже догадываюсь, с чьей помощью.
В общем, ужин катился спокойно и скучно, Генриэтта к нам не присоединилась, и мы сидели за огромным красиво сервированным столом втроем.
Я мысленно благословляла себя за то, что не удержалась от откровенного разговора с Эллой. Как хорошо, когда все хорошо, простите за плоский каламбур!
И не успела я это подумать, как грянула буря.
Началась она, как и большинство бурь, с пустяка.
─ Аня, ─ сказал Максим, поворачиваясь ко мне. – Если хотите, оставьте мне ваше кольцо или одну сережку. Завтра я буду в городе, заеду к хорошему ювелиру и попрошу оценить.
─ Конечно! – ответила я с готовностью.
Сняла с пальца кольцо и протянула его Колобку.
─ А зачем так далеко ходить? – небрежно спросила Элла. При этом она смотрела в скатерть и старалась не встречаться взглядом ни со мной, ни с мужем. – В поселке есть хороший ювелир, достаточно показать драгоценности ему.
Колобок промолчал. Отвечать пришлось мне.
─ Мне бы хотелось, чтобы это сделал человек со стороны, ─ ответила я вполне дипломатично, как мне показалось.
И началось.
Элла со стуком бросила на стол нож.
─ Наговорил уже! – сказала она свистящим шепотом, оборачиваясь к мужу. – Исполнил свой гражданский долг!
Колобок бросил на нее быстрый взгляд и тут же снова опустил глаза.
– Элла! – попыталась вмешаться я.
Но ее уже понесло.
– Помолчи! – отмахнулась она от меня так же небрежно, как от мужа.
Развернулась к Максиму и страстно вопросила:
– Когда это закончится?! Когда ты перестанешь настраивать людей против Стефана?!
Максим смотрел в стол. Его лицо моментально осунулось и окаменело в суровом молчании.
– Ты думаешь, я ничего не знаю, да? – задыхаясь, продолжала Элла. – Все я знаю! Знаю даже то, что ты помешал Стефану получить нормальную работу! Ты на все готов, чтобы его утопить! За что, господи, за что?! Что он тебе сделал?!
Колобок медленно поднял глаза на жену. Минуту они смотрели друг на друга, как дуэлянты, стоящие у барьера. Затем Максим разомкнул твердо сжатые губы и ответил с демонстративным спокойствием:
– Я не мешал Стефану получить нормальную работу. Не знаю, с чего ты это выдумала.
– Выдумала, да? – с напором переспросила Элла. На ее щеках рдели багровые неровные островки.
– Значит, я все выдумала? – продолжала она с ненавистью. – А что ты ответил твоему приятелю, который собирался предложить Стефану место директора Ювелирторга?! А?!
– Я посоветовал ему поинтересоваться подробностями прошлогоднего ограбления, – все так же спокойно ответил Колобок, но это спокойствие стало выглядеть зловеще. – Никаких других советов я своему приятелю не давал. Он поинтересовался и раздумал предлагать Стефану эту работу. Вот и все.
Элла вскочила с места и швырнула на стол скомканную салфетку.
– И все! – закричала она. – Конечно, чего же еще?! Ограбили человека, втоптали его в грязь, лишили работы, а теперь ты лишаешь его возможности подняться на поверхность! Объясни мне: почему?!
Она наклонилась к мужу, оперлась обеими руками о стол и с ненавистью повторила:
– Почему?!
Минуту Колобок, не отрываясь, смотрел ей в глаза. На его щеках тоже проступили пятна неровного румянца, но он все еще держал себя в руках.
─ Уж, конечно, не по той причине, о которой ты думаешь, – ответил он все так же, не повышая голоса.
Ответ оказался сокрушительным.
Его содержание для постороннего человека, которым являлась я, должно было быть тайной. Но то, что для Эллы он звучал оскорбительно, сомнений не было.
Она как-то странно всхлипнула, в смятении перебрала на столе приборы, словно собиралась швырнуть их в мужа, отбросила все в сторону и кинулась прочь из комнаты.
Поле битвы осталось за нами. Скажу честно: я не знаю более безрадостного поля.
Мы сидела молча. Я теребила салфетку, разложенную на коленях, и не смела поднять глаза на хозяина дома.
Максим молчал, и это молчание было тяжелым и мрачным. Он забыл о моем присутствии, забыл вообще обо всем. Просто сидел во главе огромного пустого стола, уставившись в скатерть мрачным взглядом, а в углу, возле резного буфета, громко тикали большие напольные часы.
Этот звук через десять минут стал для меня невыносимым. Но я сидела тихо и не осмеливалась привлечь к себе внимание.
Наконец Максим очнулся, тяжело вздохнул. Повернул голову в мою сторону.
Я скорчилась на своем стуле, как на горячих угольях.
– Прошу прощения, – произнес Максим учтивым безжизненным тоном.
Я промолчала.
Колобок встал и вышел из комнаты.
Я осталась одна за огромным роскошным столом, уставленным деликатесами. Попробовала доесть то, что было на тарелке, но еда оказалась золой и пеплом.
Господи, до чего тоскливо!
Минут десять я сидела за столом одна. В роскошном вечернем платье, в дорогих бриллиантовых серьгах, возможно, старинной работы.
Но радости от осознания этого в душе не было никакой.
Я повертела перед глазами серебряную вилку. На ее ручке были затейливо выгравированы хозяйские инициалы: переплетенные буквы «Э», «М» и «В».
В дверь сунулась голова горничной.
– Простите…
Я быстро обернулась.
– Можно убираться? – спросила девица смущенно. Из чего я заключила, что произошедший разговор донесся до ушей прислуги.
Впрочем, скорее всего, такие разговоры между хозяевами прислугу уже не удивляют.
– Можно, – ответила я со вздохом.
Встала из-за стола и покинула неуютную мрачную столовую.
* * *
Я вернулась к себе. Не раздеваясь, присела на кровать, сложила руки на коленях и задумалась.
«Горек чужой хлеб, – говорил Данте, – и тяжелы ступеньки чужого крыльца…»
Тут я вздрогнула и спохватилась.
Данте? Я знаю, кто такой Данте?
«Хотя ничего удивительного, – успокоила я себя через минуту. – Если я обладаю такой интеллигентной профессией, как пианистка, то ничего удивительного в том, что я знаю итальянскую поэзию. Так о чем я?»
Ах, да!
Подумайте сами: хотели бы вы оказаться приживалкой в роскошном комфортном доме, хозяева которого находятся между собой в состоянии необъявленной войны?
Подумайте хорошо!
Путей для отступления у вас нет! Только улица!
Ну, как? Заманчиво? Вот я и говорю: лучше улица.
Уйти, что ли?
Я осмотрела комнату.
Гостевая спальня была оформлена в ненавязчиво дорогом духе английского деревенского дома. Деревянная кровать с плетеным изголовьем, обманчиво небольшой комод, в котором можно было разместить массу вещей, большое зеркальное трюмо, плетеные кресла с мягкими подушками…
Да. Жить в такой комнате было бы приятно. Если бы она принадлежала счастливым, любящим друг друга людям.
Сейчас весь этот комфорт выглядел насмешкой над истинным положением вещей. И, честно скажу, стоял мне поперек горла.
Может, и правда уйти?
Я задумчиво осмотрела свои руки. Чего-то не хватает. И через минуту я вспомнила.
Кольцо! У Колобка осталось мое кольцо!
Собственно, не в кольце дело. Побрякушки мне не жаль. Но это дополнительные деньги, а в моем положении деньги лишними не бывают.
Да. Колобок прав. Сначала нужно продать мой гарнитур, причем выгодно продать, а потом посмотрим.
В дверь осторожно постучали.
– Войдите, – сказала я, поднимая голову.
Дверь открылась, и на пороге комнаты появилась Элла.
Если я и злилась на нее за устроенный бенефис, то недолго. Сейчас, при виде ее красных заплаканных глаз и неряшливо расплывшейся косметики, мою злость как рукой сняло.
– Можно? – робко спросила она.
– Входи, – ответила я, не вставая.
Элла вошла в комнату.
Вечернее платье было помятым, волосы растрепались… Да, это вам не Рио-де-Жанейро.
«Что ж тебе нужно, девочка моя? – подумала я снисходительно. – Ведь все уже имеешь! Чем ты недовольна?»
«Что имеем, не храним, потерявши, плачем», – откликнулась память потертой цитатой.
Вот именно.
– Не спишь? – спросила Элла, пряча глаза.
– Еще нет, – ответила я. – А ты почему не ложишься?
Элла минуту постояла передо мной. И вдруг упала на коврик, уронила голову на мои колени и разразилась самыми настоящими и искренними рыданиями, которые я когда-либо слышала.
Я опешила.
Одернула руки, в замешательстве осмотрела пепельно-белокурые волосы, разметавшиеся на черном трикотаже моего вечернего платья.
