Unknown - i c2ab19a2c5d6e8bb
* * *
Их нашли через три месяца. Атакованная станция сумела отстоять свою территорию, и жители постепенно вернулись на родной перрон. Пятерых молодых людей сочли погибшими и поиски их даже не пытались организовать. Не до того было, хватало более неотложных дел.
Бункер обнар ужился совершенно случайно, во время ремонтно-восстановительных работ. Кто-то из рабочих, прокладывавших кабель, уронил в узкую вертикальную шахту страшно дефицитный в новом мире вольтметр. Ладно бы отвертку, плюнули и забыли, но тут – бесценный прибор. Пришлось лезть. Именно на дне этого колодца техник и обнаружил крохотное слуховое оконце, а после услышал и стук. Долго искали вход в бункер, руководствуясь голосами из темноты, дрожащими, всхлипывающими. А еще недоверчивыми и испуганными.
В конце концов дверь обнаружили и, после некоторых усилий, вскрыли. Из плотного ощутимо тяжелого мрака, первым вырвался тошнотворный смрад. Спасатели отшатнулись, закрываясь рукавами. Следом, на свет фонарей, вышли трое: два парня и девушка. В последней с трудом угадывалась прежняя красавица Валерия. Узники обросли и похудели, волосы их стали совсем седыми, глаза гноились, руки дрожали, когда они ощупывали людей, при этом заискивающе улыбаясь, точно идиоты. Лера плакала, Егор обе ссиленно опустился на пол и прислонился к стене. И только Сашка что-то бормотал себе под нос. Когда техники прислушались, то разобрали только несколько повторяющихся слов:
– Я же говорил вам! Говорил ведь! Говорил…
Алексей Молчановский
Зачем
Зачем притворяешься ты
То ветром, то камнем, то птицей?
Зачем улыбаешься ты
Мне с неба внезапной зарницей?
Не мучь меня больше, не тронь!
Пусти меня к вещим заботам…
Шатается пьяный огонь
По высохшим серым болотам.
И Муза в дырявом платке
Протяжно поет и уныло.
В жестокой и юной тос ке
Ее чудотворная сила.
Анна Ахматова
В этот раз Третьяковская встретила его неласково. И дело даже не в том, что едва дрезина остановилась у платформы, как к ней устремился хищный людской поток: встречающие и провожающие, грузчики и – можно назвать их чиновниками, но на станции не было государства, соответственно, не было и государственных служащих – эти люди просто собирали с приезжих деньги, как бы пошлину за въезд, которая шла в станционный общак. Люди толкались и шумели, перекрикивая друг друга, и пришлось протискиваться через плотную толпу, прижимая одну руку к горищу, как здесь называли верхние карманы, – там находились документы и немалые по местным меркам денежные средства, а другой крепко сжимая лямки потертого, выцветшего сидора и футляра с инструментом.
Все это было знакомо и привычно, пускай и непросто. Хотя просто никогда и не было: ни в прошлом году, ни в позапрошлом, ни в те, что до них. Разве что совсем давно, когда метро еще не стало последним прибежищем человечества, но те времена сейчас уже мало кто вспоминал.
Выйдя на относительно свободное место, он накинул на плечо сидор, перехватил другой рукой лямку футляра и медленно двинулся по платформе. Идти было недалеко: сначала до гермоворот, а потом наверх по навсегда замершему эскалатору – к свету. Но так коротко лишь на словах. Конечно, он прошел этой дорогой уже не меньше десятка раз, а скорее всего, и больше – давно сбился со счета, – но хорошо изученный путь каждый раз представал новым. Может быть, посещай он Третьяковскую не раз в год, а чаще, изменения, которые неизбежно претерпевала станция, не казались бы столь разительными, и он был бы готов ко всему. Но в другое время тут нечего делать – повод возникал только в единственный день в году.
Не успел он отойти от вокзальной сутолоки и на десять шагов, как дорогу заступил высокий тощий тип. Преступные намерен ия ясно читались в его мутных, близко посаженных глазках. Несколько долгих мгновений тип присматривался к путешественнику, будто размышляя, хотя его узкое лошадиное лицо не позволяло даже заподозрить наличие интеллекта, а потом неожиданно тонким голоском почти вежливо поздоровался:
– Доброго утречка!
– Здравствуйте, – неуверенно ответил странник, рефлекторно прижимая к груди футляр с инструментом и одновременно подтягивая лямку сидора.
Возникла короткая, мучительная пауза. Кажется, этикет соблюден, и можно приступать к сути, но тощий лишь молча переводил взгляд с футляра на что-то или кого-то за спиной у приезжего. Вероятно, там находились подельники, и, значит, отступать некуда. Гость лихорадочно перебирал варианты развития ситуации: шансы на благополучное разрешение есть всегда, но вероятность угодить в неприятность все-таки больше – это же Третьяковская…
Наконец тип вновь открыл рот:
– Что в чумодане?
Отвечать не хотелось, потому что это приближало развязку, однако деваться некуда. Она в любом случае неизбежна, как приход зимы, пускай здесь, в туннелях, времен года и не существует:
– Гитара.
Тощий вдруг улыбнулся, продемонстрировав крупные зубы – точь-в-точь лошадиные, просто единый комплект с лицом! – и подчеркнуто дружелюбно сказал:
– Лабух? Центряк! Греби с нами, – хотя глаза ничуть не улыбались, они остались такие же мутные, как были.
– Что? – несмело переспросил музыкант.
Тип на секунду сбился с настроя и бросил грубо:
– С нами пошли, – потом успокаивающе улыбнулся и чуть мягче добавил: – Капусты срубишь.
Очевидно, тощий полагал, что это предложение, от которого невозможно отказаться. Впрочем, от него и в самом деле оказалось невозможно отказаться. Музыкант почувствовал, как ег о крепко взяли под локти и повлекли вперед, в лабиринт с брезентовыми стенами.
Тип с лошадиным лицом важно вышагивал впереди, указывая дорогу. Иногда он оборачивался, бросая на музыканта ободряющие взгляды, и тот даже начал думать, что все не так плохо. Раз уж его не ограбили и не убили сразу, значит, им что-то надо, а это возможность. Хотя обольщаться не стоило. Один и без оружия против трех головорезов – шансы невелики. И ведь еще не известно, какой Минотавр его ждет в этих лабиринтах.
Несколько раз они сворачивали в переулки между палатками, одинаково узкие и замусоренные, похожие друг на друга, как похожи песчинки на морском берегу. Если бы музыканту предложили вновь проделать этот путь, только без сопровождающих, он, скорее всего, сгинул бы здесь, потерявшись меж одинаковых стен.
После третьего поворота музыкант расслабился: похоже, путешествие предстояло долгое, значит, что-нибудь придумается, выход найдется.
Он ошибся. Очень скоро провожатый остановился перед непримечательной палаткой, обернулся, и впервые в его взгляде отразились чувства: надежда и как будто сомнение. Музыкант ощутил, что его локти свободны, подтянул сползшую лямку сидора.
– Ну… – начал тощий, но, не закончив фразу, отступил в сторону, отвел полог и сделал приглашающий жест.
Музыканта несильно толкнули в спину, и он был вынужден сделать шаг вперед, в шумное пространство. Шумное – даже по сравнению с вокзальной площадкой.
Хриплый смех десятка луженых глоток и звон стаканов заглушили уличный гул. Вышибая слезы, в нос ударило ядреное табачное амбре. Музыкант закашлялся, сделал еще шаг и огляделся. В палатке было темней, чем снаружи. В центре стоял большой круглый стол, за которым в одиночестве сидел пожилой человек в солнцезащитных очках – в царящем здесь полумраке они выглядели лишним предметом – лишним, если не знать, что человек совершенно слеп, а очки нужны, чтобы уберечь окружающих от страшного взгляда искалеченных глаз. Еще два столика были задвинуты в углы палатки, за ними тесно, яблоку негде упасть.
Пожилой легонько ударил вилкой по бокалу. Хрустальный звон мгновенно оборвал всеобщее веселье, погрузив палатку в полную, просто-таки неестественную тишину. Краем глаза – взгляд был прикован к человеку в очках – музыкант видел, что пирующие буквально превратились в живые – нет, пожалуй, в настоящие мраморные или бронзовые – скульптуры, замерев кто с поднятым бокалом, кто с поднесенной ко рту ложкой, кажется, даже перестав дышать.
– Музыкант? – устало спросил пожилой.
Тот кивнул:
– Да.
– «Мурку» знаешь?
Музыкант облегченно и даже как-то разочарованно выдохнул: и всего-то? У него в репертуаре сотня разных, на любой вкус, песен. Конечно, он знает и «Мурку», – а бывая на Третьяковской, пусть даж е и раз в год, не знать ее просто нельзя. Но неужели фантазия даже такого влиятельного и авторитетного человека – музыкант покосился на соседние столики – не идет дальше этой дурацкой песенки? Впрочем, не столь и важно, главное – все разрешилось, к счастью, благополучно.
