Ирина Одоевцева - «…Я не имею отношения к Серебряному веку…»: Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)
Я об этой «Первой и последней» получила столько писем и сочувствий, что даже поднялась в собственном мнении — значит, мои стихи многие любят, чего я не знала.
Живется мне очень и очень трудно — и морально, и матерьяльно. Ах, уж эти Maisons de Repos[231], это гнезда сплетен, злобы и гнусности. Ужасно быть вынужденной жить в них. В особенности одной. Более интегрального одиночества себе и представить нельзя. Но я не хочу жаловаться. У Вас и своих забот довольно — «незачем меня жалеть» и помочь трудно, вернее, невозможно.
Видите, как я расписалась, ничего Вам не написав. Но Вы меня не обидели, а только огорчили, приняв за З. Ш. Не вздумайте только огорчаться этим.
В следующем письме сообщу мнения парижан о «Гур<илевских> ром<ансах>» (пока все лестные). Спасибо за желание помочь с переносом. И вообще — спасибо. Поцелуйте Фигу и всех остальных. Сердечно Ваша
Ирина Одоевцева
<На полях:> Как псевдоним я использую исключительно: Андрей Луганов[232] — имя моего же героя. Другого — кроме И. О. — у меня никогда не было.
31
22 апреля <1960 г.>
Воистину воскресе!
Дорогой Владимир Федрович,
Большое спасибо за готовность защитить меня. Спасибо от меня и от Г<еоргия> В<ладимировича>, если он видит, что происходит на земле (в чем я, к сожалению, не совсем уверена), то и он В<ас> благодарит.
Я Вам уже, кажется, писала, что Вас он считал другом, который и ко мне перейдет по наследству. Вот Вы и доказали, что он не ошибся, что меня вдвойне радует — за него тоже.
Посылаю Вам статью Рафальского. Возмутительно в ней изображение меня как какой-то «Мадонны Слипингов», танцующей ча-ча-ча в разных курортных казино. Особенно гнусно, когда у меня такое горе и я живу в таких унизительных условиях. К тому же он говорит только о «Контра— пункте»; как будто не знает, что до и после него я написала очень много совсем других стихов. Я просто чувствую себя вымазанной дегтем.
Но довольно. Лучше о Вас. «Гурилевские романсы» всем, решительно всем нравятся. И это очень и очень хорошо. «Башмак по всем ногам»[233], как когда-то неуклюже перевел Гумилев. Помню, как они очаровали Г<еоргия> В<ладимировича> и меня в 25-м номере «Н<ового> журнала». Г<еоргий> В<ладимирович> многое знал из них наизусть и часто цитировал: «До чего талантливо».
Я боялась, что на меня, слишком давно и хорошо знающую «Гур<илев— ские> ром<ансы>», они теперь уже не произведут прежнего впечатления. Но страх оказался напрасным — они по-прежнему меня очаровывают. Поздравляю Вас от всей души. «Гур<илевские> ром<ансы>» выдержали трудное испытание временем. Сколько стихов нравятся при первом чтении и блекнут при втором.
Что вы меня приняли за «Зинаида», меня уже не огорчает. Но не странно ли, что сплетни, ложь и клевета так крылаты. Ведь ничего хорошего никто никогда не передает — хотя бы лестные отзывы о стихах.
Я очень рада, что у Вас светлое настроение. Успех «Гур<илевских> ром<ансов>» еще принесет Вам много счастливых минут — успех, действительно, редкий и совершенно реальный. Надеюсь, что Вы в этом отдаете себе отчет. Я даже немного завидую Вам, хотя и на редкость независтлива.
Желаю Вам всего самого лучшего. Спасибо за слова утешения.
Сердечно Ваша
И. Одоевцева
<На полях:> О том, как мне живется и что я переживаю, предпочитаю не писать. Но повторяю — очень ценю слова утешения. Очень.
Терапиано напишет о Вас очень хорошо — мы с ним говорили о «Г<урилевских> ром<ансах>» и одинакового о них мнения.
32
29 апреля <1960 г.>
Дорогой Владимир Федрович,
Не знаю, как и благодарить Вас. Жалею только, что Вы не послали письмо сразу. Ни прибавить, ни убавить в нем ничего нельзя. Да и написать лучше вряд ли возможно. Еще раз спасибо от всего сердца. Мне даже как-то легче дышать и жить, раз у меня нашелся такой защитник и друг.
Ваша И. Одоевцева
<На полях:> Не позже чем завтра напишу Вам настоящее письмо — о «Гур<илевских> романсах» и прочем. Сейчас тороплюсь, чтобы не пропустить полет письма.
33
13 мая <1960 г.>
Дорогой Владимир Федрович,
Чек посылайте на имя Терапиано. Ведь он секретарь Комиссии[234], я же тут ни при чем и участвую только горем.
Е.П. Грот, конечно, думала поступить правильно и корректно, но доставила Вам лишние хлопоты, а Вы и так перегружены, по-видимому, работой. Но ведь она от уважения к Вам.
Я хотела Вам написать сейчас же после Вашего письма, но я все это время чувствовала себя так плохо, что впала в полное отчаяние, что со мной случается, к сожалению, часто. Ничего не болит, но от слабости я просто не стою на ногах. Не могу ни писать, ни даже читать. Я уже полгода как не писала стихов. А Вы?
Мне бы очень хотелось знать, как Вы живете. Лучше, чем на прежнем месте? И играет ли Ваша жена и как ее здоровье? Вы писали, что она была больна. Надеюсь, это давно прошло и она довольна.
Какие лекции Вы читаете? О поэзии? Мне очень интересно. Напишите подробно. Я слушаю по радио лекции в Сорбонне и хочу сравнить их с Вашими. Теперь о «Гур<илевских> романсах». Терапиано написал о них очень хорошо и хвалебно. От здешних поэтов отзывов не услышишь — они заняты только собой и читают только себя, зато с само-восхищением. Зато я от многих культурных читателей слышала величайшие похвалы. Я не только их поддерживала, но даже хвасталась эпистолярной дружбой с Вами. Говорили о Вашей оригинальности, о чудесной свежести ощущений, об умении из деталей создавать незабываемую картину и так далее.
От себя я добавила — замечательно правильно взятый тон и какая-то особая скрытая музыкальность в разливе строк, я даже вспомнила «chant cache»[235] Цицерона; что показалось Вашим поклонникам интересным. Но главное, это то, что Вы в «Гур<илевских> романсах» сумели заставить обыкновенные, избитые слова зазвучать по-новому, будто это новый язык, язык, который сейчас ищут почти все поэты.
Я об этом — т. е. о необходимости нового языка — пишу в статье о «Странствиях» [236]. Мне хотелось бы привести Вас примером, но это бы удлинило и осложнило газетный фельетон «Р<усской> мысли».
Вообще, мне очень хотелось написать о Вас. К сожалению, негде. Но и без меня в «Р<усской> мысли» отзыв превосходный. Иначе, впрочем, и быть не могло. Думаю, что «Гурилевск<ие> романсы» добьются запоздалых лавров.
Конечно, все эмигрантские успехи — буря в стакане воды — вот если бы вернуться в Россию! Долетают ли туда наши «Приглушенные голоса» и «Гур<илевские> романсы»?
Говорят, что можно просто послать книгу Пастернаку или кому пожелаешь — и дойдет. Я не пробовала. А Вы? Я бы очень хотела послать стихи Жоржа.
Теперь скоро выйдет и моя книга «За десять лет»[237] — со времени выхода «Контрапункта» как раз 10 лет. И каких лет — «считать на горе, выйдет лет 500»[238], перефразируя Моршена.
Кстати, до чего Моршен мне нравится. Прелесть. Мы с ним поспорили из-за стихов — его новых. Но в письме ничего не объяснишь. Я даже не умею сказать Вам, почему я так люблю «Гур<илевские> романсы», — для этого нужен разговор. Или статья.
Ну, до свидания. Поблагодарите В<аших> знакомых от меня. Привет всему собачьему семейству и всяческих благополучий Вам
Ваша И. Одоевцева
<На полях:> Статью Терапиано вышлет в тот же день, т. е., наверное, завтра, т<ак> ч<то> получите ее вместе с моим письмом — наверное.
34
30 мая <1960 г.>
Дорогой Владимир Федрович,
Это не письмо, а только подтверждение-благодарность за чек, который я передала Ю.К. Терапиано. Я ведь тут ни при чем.
Очень рада, что Вам понравилась статья Ю<рия> Константиновича»[239]. Он мне ее читал, и я ее очень одобрила. Она в особенности выигрывает рядом с явно вымученными одобрениями поэм Пиотровского. Не похвалить Пиотровского, т. е. откровенно сказать, что о нем следует сказать, Ю<рий> К<онстантинович> не мог. Это сочли бы за сведение счетов.
Но Пиотровский все же понял и смертельно обиделся на Ю<рия> К<онстантиновича>, а заодно и на меня, как «вдохновительницу восторгов» перед «Гурилевскими романсами». Он, видите, считает себя «первым поэтом эмиграции» и имел наглость заявить, что Георгий Иванов был неважным поэтом, «плохим Фофановым» — в чем убедил нового врага, Померанцева. Если бы Вы только знали, до чего они все ползали на животе перед Жоржем. Впрочем, я все это напрасно сообщила Вам. Я очень, очень прошу, чтобы это осталось между нами. Конечно, вздор, что мое влияние на Терапиано вызвало похвалы «Гурилевским романсам». Они просто нравятся ему. И как бы ему при его вкусе они — спрашивается — могли бы не нравиться?
Еще конфиденциально — упрек в некоторой длине «Г<урилевских> романсов» поставлен, только чтобы доказать «беспристрастие», чтобы были не одни только восторги. Не знаю, напишет ли Вам об этом всем Ю<рий> К<онстантинович>. Но помните, Вы от меня ничего не знаете. Ю<рий> К<онстантинович>, на которого я никак не могла рассчитывать, оказался выше всяких похвал в отношении памяти Георгия Иванова.
