Михаил Каратеев - Русь и Орда
Однако, по мере того как двигалось время, неумолимо приближая час новой разлуки, смех ее звучал все реже, и теперь уже Василий, хорошо понимавший причину этого, нарочитой веселостью и шутками старался поддерживать ее бодрость. Наконец он поднялся и стал прощаться. Аннушка вышла проводить его на крыльцо.
Стоял сентябрь, и желтая осенняя седина уже настойчиво вплеталась в зеленые кудри природы. Были поздние сумерки. С реки поднималась лиловая дымка тумана и, как тихая грусть, наплывала на луг. В невеселом, притихшем лесу однообразно и вяло перекликались сычи.
– Ох, ноет мое сердце, Васенька, – тихо сказала Аннушка, прижимаясь к княжичу, – будто какое несчастье чует…
– Полно, звездочка! Какое несчастье может чуять оно, коли счастье наше еще на заре своей?
– Сама не ведаю. Прежде того не бывало, а вот ныне все чаще мне мнится, будто ходит вокруг неминучая злая беда и скоро найдет нас…
– Не думай о том, Аннушка, то блажь пустая. Много радости еще у нас впереди. Ну, прощай, родная, Христос с тобой, – добавил он, целуя ее. – Вскорости опять к тебе буду!
– Прощай, Василек, храни тебя Господь от всякого зла, – стараясь скрыть слезы, промолвила Аннушка, крестя Василия, – ан и сам ты себя береги, любимый мой!
* * *На обратном пути княжич, еще поглощенный своими чувствами, долго молчал. Молчал и Никита, ехавший рядом с ним, понурив полову и думая о чем-то своем.
– Эх, Никитушка, – промолвил наконец Василий, – хороша все-таки жизнь, особливо когда любишь и когда тебя любят!
Никита ничего не ответил, только вздохнул тяжело. Это удивило Василия, и он обернулся к своему стремянному.
– Ты что это голову повесил? Али николи не любил?
– Любил, княжич, – помолчав, ответил Никита. – Да и сейчас люблю.
– Ишь ты, а мне и невдомек было! Кто же она?
– Того не спрашивай, Василей Пантелеич, даже и тебе сказать не могу.
– Вон что! Ну, пожду – женишься, тогда и узнаю.
– Не узнаешь, потому что женою моею ей николи не быть.
– Почто так? Али не люб ты ей?
– Не люб. Да и не ведает она о любви моей.
– Почто ж ты ей не открылся?
– То бы и прежде ни к чему не привело: неровня я ей… Ну а ныне за другим уж она.
Внезапная догадка озарила Василия, и он с сочувствием посмотрел на своего верного слугу и друга.
– Ну, коли так, делать нечего, – после долгого молчания промолвил он. – В жизни нашей, видать, не все ладно устроено: многим дороги к счастью заказаны… Но ты не дюже кручинься. Другую тебе надобно искать, да и полно!
– Нет, Василей Пантелеич, другую искать не стану, – грустно сказал Никита.
– Что, аль зарок дал?
– Зарока не давал, да сердце, кажись, само зареклось…
Разговор оборвался, и через несколько минут всадники молча въехали в ворота кремля.
Глава 8
Воля князя-владельца, завещателя, – вот единственное юридическое основание порядка наследования, действовавшее в XIV–XV веках во всех удельных княжествах.
Проф. В.Ключевский
Едва успел Василий войти в свои покои и отстегнуть саблю, как к нему явился дворецкий и объявил, что князь Пантелеймон Мстиславич уже два раза посылал за ним и ожидает в своей опочивальне.
– Ан приключилось что, Федя? – спросил встревоженный Василий.
– Кажись, ничего нет, – ответил дворецкий, – и пошто тебя князь звал, мне неведомо.
– А здрав ли родитель?
– Сам знаешь, княжич, какое теперь его здоровье. А хуже ему будто не стало.
Не задавая больше вопросов, Василий направился в опочивальню отца. Пантелеймон Мстиславич сидел в своем кресле возле стола, на котором горело в серебряном свечнике несколько толстых восковых свечей. Возле окна, позевывая, сидел на лавке постельничий Тишка.
Перекрестившись на божницу, Василий в пояс поклонился отцу и спросил:
– Ты звал меня, батюшка?
– Садись, – не отвечая на его вопрос, сказал князь, указывая глазами на лавку, которая стояла по другую сторону стола, – разговор у нас будет долгий… Тишка, выйди отсель, да сюда никого не пускать, покуда сам не позову.
Василий сел на указанное ему место и взглянул на отца. За последнее время князь заметно постарел. Борода его и длинные, еще густые волосы были совершенно белы, а на лице появилось несколько новых морщин. Но глаза были ясны и глядели на сына твердо и сосредоточенно.
– Настала пора говорить нам о главном, – медленно начал он. – Видно, близок мой час. Смерть, чаю, придет внезапно, а еще того раньше, может, снова отнимется мой язык. Потому и призвал тебя, чтобы наставить на княжение, поколе есть еще время…
– Полно, батюшка, что это ты? Бог даст, поживешь еще немало годов… – начал было Василий, но старик сурово оборвал его:
– Помолчи и слушай! Не баба я, чтобы меня байками утешать! Смерти не страшусь и готов предстать перед престолом Господним, ибо совесть моя чиста. А ты готовься ко княжению и верши его так, чтобы в смертный час свой то ж и о себе мог сказать.
Пантелеймон Мстиславич помолчал минуту и затем продолжал:
– Ты уже не отрок, а зрелый муж. Править государством можешь, да и навык к тому имеешь немалый. Но все же многому надобно тебе еще научиться и во многом себя обуздать. Допрежь всего, ты больно скор да горяч, а княжеством управлять – то не за зайцами гоняться. Многие твои думки я знаю и вот что тебе скажу: прежде нежели в чем ломать старину, сколь бы худою она ни казалась, – сто раз прикинь и так и эдак, что из того произойти может? Помни твердо: по старине будешь править – проживешь спокойно и люди тебя поддержат. Порушишь старину – наживешь ворогов множество и может дело так обернуться, что и другим добра не содеешь, а и сам пропадешь. – Теперь другое дело, – продолжал он после небольшой паузы. – С боярами ты очень уж крут. Спору нет, потачки им давать нельзя. Будешь слаб, всю твою власть приберут к себе и учнут лихоимствовать да народ кабалить. В прежние времена были они князю первые помощники, ну а теперь зажирели и много о себе понимать стали. Сильный князь ныне им никак не с руки. Однако ломать их надобно с умом и не до конца. С умом, ибо они сильны и пойдут на все: вспомни хотя бы князя суздальского, Андрея Юрьевича, ими убиенного… Почему до конца ломать их не след, о том речь будет впереди. Княжеской власти потребна опора, и ведаю я, что опорой власти своей мыслишь ты сделать боярских детей. На твой век оно, может, и неплохо. Но ежели о грядущем помыслить, то все это к тому же и вернется: наберут иные дети боярские богатства и силы, а там и за властью потянутся.
Помолчав немного, как бы собираясь с мыслями, старый князь продолжал:
– Единственной верной и крепкой опорой княжьего правления может быть токмо народ, и ты это помни всегда. Народ – сила великая, и не ищет он ни богатства, ни власти, а токмо защиты от богатых и властных. И в князе своем должен он видеть допрежь всего такого защитника. Крепкая княжеская власть нужна ему как заслон от набольших врагов его – крупных вотчинников. Стало быть, коли хочешь иметь опору в народе, – его, когда надобно, защити. И по той же причине негоже крушить боярство до конца: поколе оно есть и народ опасается его усиления, он за умного и доброго князя крепче держаться будет. Уразумел ты мысль мою?
– Уразумел, батюшка. Великою мудростью благословил тя Господь!
– Ладь и с попами, – продолжал князь. – Вестимо, средь них многие очи к небу возводят, а руками по земле шарят. Люди они, как и все. Кое-что им надобно давать, ибо в православии главная сила всей земли нашей Русской: только оно ее воедино вяжет, и, покуда крепко оно, с ним земля наша против всех ворогов устоит. А потому всякую поруху вере нашей православной, отколе бы она ни шла, надобно выжигать каленым железом. Татары же, благодарение Создателю, на веру нашу ни в чем не посягают и Церковь нашу чтут. К слову, татары-то ныне уже не те, что прежде. Редко мы их на земле своей и видим. Ежели бы не наши русские усобицы, так и вовсе сбросить их со своей шеи было бы возможно. И час тот уже недалек: Русь крепнет, а Орда расшатывается. Поколе жив еще царь Узбек, государство его сильно, а умрет он, и почнется у них развал. Недаром Узбековы сыновья загодя друг друга режут. – Но с татарами твое дело маленькое, – слегка передохнув, добавил Пантелеймон Мстиславич. – Один ты в поле не воин. А коли встанет на них вся Русская земля, то и ты вставай. Почин тому кто-нибудь из великих князей положить должен, московский либо тверской. Сам ты войны ни с кем не ищи, но вотчину свою, а наипаче дружину, крепи. То тебе всегда сгодится: вон уже и Литва на нас рот разевает, да и с Брянском тебе будет хлопот вдосталь.
– С Брянском я управлюсь, батюшка, – сказал Василий. – Глеб Святославич там такую кашу заварил, что у меня в самом народе брянском пособники и доброхоты сыщутся. И притом немало.
– То мне ведомо. Ведомо и другое: разумом ты силен, сердцем чист и рука у тебя твердая. Править нашим государством будешь ты до́бро, в том сумнения не имею. Однако все, что я досе сказал, то еще не главное… Ждет тебя кой-что и похуже…
