Неизвестно - Еленевский Мытари и фарисеи
— Так точно!
— Вот и хорошо. Вы до этого служили в Кобрине? В Кобрине, вот и подумаем, чтобы найти там место. Может, не комэском, а замом или начальником штаба, с понижением согласны?
— Так точно.
— И правильно. Городишко неплохой, Брест рядом, а это и вовсе полная Европа, да что вам рассказывать. Значит так, к шестнадцати ноль-ноль быть здесь. За территорию министерства не выходить, второй раз пропуск оформлять не будут. Все, вы свободны. Да, Громов говорил, что вы с Саханчуком знакомы. Как он там, стакан вверх дном еще не поставил? Стервец, стервец, — то ли одобрительно, то ли осуждающе заключил подполковник и с улыбкой взглянул на Громова, давая понять, что от него здесь никаких секретов нет. — Итак, в шестнадцать ноль-ноль. Захотите перекусить, есть столовая на первом этаже. Громов покажет.
Громов от приглашения перекусить вместе отказался. Сослался на то, что надо еще готовить кучу бумаг.
— Столовую определишь по запаху. Самый верный ориентир. Поторопись, а то ближе к обеду в очереди настоишься. Когда-то они крепко сцепились. — Я понял, что он имел в виду Гнилюка и Саханчука. — До парткомиссии дело доходило. Саханчук оказался более благородный, так его в Ташкент, а этого сюда, в кадры. Вот и думай, кто больше выиграл. Это так, между нами, сам понимаешь. Перекусишь, зайди, обмозгуем план действий.
— Смотрю, у вас здесь все на «гэ».
— Ты это к чему?
— Ну, Грызлов, Гнилюк, Громов.
— А, так карта ложится. — хохотнул Громов.
Пока искал столовую Министерства обороны, немного поплутал в хитросплетении переходов и коридоров. Лет семь назад мне доводилось в ней бывать. Здесь ничего не изменилось. В огромной, светлой от белоснежности скатертей, радостного сверкания никелированных поручней столовой народу и в самом деле было немного. Все так же белозубо улыбались, казалось, нестареющие молоденькие поварихи, стоявшие на раздаче, и чем моложе офицер, тем шире улыбка, тем призывнее взгляд больших раскрытых глаз.
Я уже рассчитался на кассе, когда позади донеслось:
— Ба! Чья это знакомая спина?
Говорившего подполковника я не узнал, но не подал вида и кивнул, как старому приятелю. Провести его не удалось.
— Неужели запамятовал? Ну, Лунянин, никак не ожидал! Покопайся в архиве памяти. Мы же с тобой ордена в Кабуле замачивали, а перед этим на аэродроме в Кандагаре гыркались, когда ты права качал перед моими автомобилистами. В Кандагаре я на тебя крепко обозлился, а в Кабуле мировую пили. Огорчил ты меня, огорчил, так что извинения не принимаются, давай-ка после этих топтаний по кабинетам где-нибудь посидим по-человечески, есть что вспомнить за рюмкой чая, — и он постучал по стакану с компотом.
Теперь узнал. Это был командир автомобильного батальона подполковник Милевский, выдумщик, мастер на все руки. Парамыгин говорил, что у него любой автомобиль от честного слова заведется: «Дока!»
— Вытоптал себе что или пока только обнадежен?
— Обнадежен.
— Ясно, здесь это умеют. А меня скрутили, повязали, дышать нечем. Понимаешь, мой автобат никому не нужен. Никому! Поверить не могу! Трындят одно и то же, мол, этой техники из Германии наперли, когда группу войск выводили, столько, что негде размещать. Так зачем меня из Афгана сюда эшелонами гнали? Зачем? Пихнули бы куда в Сибирь, смотришь, сгодился бы. Два месяца по Союзу катались, а теперь надо расформировывать. — Он почти не ел, болтал ложкой в тарелке с борщом, притом необычайно вкусным, говорил так громко, что за соседними столами офицеры недоумевающе посматривали в нашу сторону. Чувствовалось, накипело у человека. — Сказали бы мне прямо: надо все распродать и руки погреть на этом. А то впаривают высокие идеалы о родине. Кому впаривают? Мне! Умники, ох и умники. — он отодвинул недоеденный борщ и стал ковырять шницель.
— Так уж все и с молотка? — Я попытался разбавить его горький монолог своей учтивостью. — Что-то должно остаться.
— Да ничего не останется, совесть и та стала разменной монетой. У меня офицеры, мастера. Куда им теперь? Разбредутся по фирмам-лейкам. Хорошо, если найдутся такие, а то одна перспектива, как сказал мой зампотех — в таксисты. Ты уж извини, я здесь почти каждый день бываю, наслушался, насмотрелся, тошнит. Как там Парамыгин, под знамена Аллаха не встал еще? Душевный мужик, душевный. Слушай, Лунянин, я тебя все же подожду.
— Давай отложим до лучших времен, хочу вечером улететь обратно.
— Думаешь, они наступят?
— А как без этого.
— Я у тещи в Минске живу, и видать, надолго, так что запиши телефон. Хорошо мы с тобой отобедали, вон какая очередина голодных выстроилась. Да, такие дела.
Разговор у генерала Грызлова оказался необычайно кратким. После доклада Гнилюка он молча посмотрел на меня, задумчиво полистал календарь, вдруг распахнул лицо в улыбке:
— Ну, если Громов за вас ручается, так тому и быть. Кобрин? А что, вполне сгодится. Алексей Севастьянович, думаю, недели хватит, чтобы прояснить ситуацию с Кобрином. Негоже командира эскадрильи при боевом опыте да при орденах на понижение. Надо что-то придумать.
— Так точно, придумаем, — и подполковник Гнилюк торопливо пометил в блокноте.
— Вот и хорошо. Сколько еще на сегодня?
Гнилюк посмотрел в свои записи:
— Двенадцать, товарищ генерал. Вот рапорты.
— Давай так, пятерых приму, а остальные на завтра, — и генерал полистал перекидной календарь. — Где этот автобат расположен? Ага, хорошо! Алексей Севастьянович, давай следующего, а подполковнику Лунянину продумай на эту недельку отпуск, чтобы братья-узбеки не обеспокоились его отсутствием.
Уже в своем кабинете, плотно закрыв дверь, Громов довольно обнял меня:
— Ну, вот и все, конец переживаниям. У меня в сейфе кое-что имеется, под конфетку. Правда, вино, но неплохое, из Германии, хотя Гнилюк говорит, от него пучит. Не откажешься ведь?
Грызлова обижать не хотелось.
Он долго возился с сейфом, все никак не мог открыть и ругал своего предшественника, который оставил ему такое испорченное наследство. Наконец замок поддался. Громов облегченно вздохнул, извлек уже начатую бутылку, пару тонкостенных, расписанных вензелями стаканов, похожих на тот, в котором мне подали компот в министерской столовой, и несколько конфет.
— Каждый раз, когда закрываю, все думаю, открою или нет. У бывшего хозяина открывался в один миг, а меня не слушается. Может, еще не привык к его хитростям?
— Так смени.
— Ха, тоже сказал. Спасибо, что хоть этот есть. О лучшем и мечтать не приходится, а по инструкции сейф полагается. Буду приноравливаться.
Когда дело дошло до конфет, он долго шелестел блестящей оберткой, то сворачивал, то разворачивал, явно нервничал. Потом произнес:
— Понимаешь. Подпись генерала Грызлова стоит дорого.
— Это как?
— Так!
Он взял бутылку, разлил остатки вина:
— Не за красное же словцо кого-то сопхнут, а тебя поставят?
— Сколько?
— Тысяча долларов.
— Да ты что?!
Громов выпил, отвернулся и начал жевать конфету.
— Это еще ничего. Я понимаю, что по жизни перед тобой в долгу, но. Мне вот пришлось свою машину продать. Деньги надо раздобыть. Сплавь узбекам свою «тачку». Тебе ведь неделю сроку для чего дали?
— Теперь понятно, — казалось, еще чуть-чуть и стакан лопнет в моих побелевших от напряжения пальцах. — Эх, Громов, Громов, мы ли это? Да видно, обстоятельства складываются не в нашу пользу.
— Значит, согласен. Вот и ладненько, — облегченно вздохнул Громов, которому предстояло пересказать Гнилюку итоги разговора, — если какие возникнут предложения, нюансы, звони. И не обижайся!
— Чего обижаться, когда родина становится уродиной.
На улице сеялось нечто мелкое, нудное и отвратительное. И город настойчиво продирался сквозь эту отвратительность, намокший, продрогший, усталый и совсем не обеспокоенный тем, что кто-то сравнил его дома с ворохами теперь уже подернутых сизой плесенью шинелей.
К трамвайной остановке около усеянного черными точками ворон городского парка не спеша весело дилинькал, заставляя шарахаться автомобили, трамвай с надписью «Зеленый Луг — ж/д вокзал», и я машинально побежал к нему: на вокзал так на вокзал!
***
— А мне утром божья коровка на кофту села. Ходила корове сено давать, а она откуда ни возьмись прилетела, села и поползла, — мать, несмотря на поздний час, потому как поезд прибыл в наше Крестыново около полуночи, радостно хлопотала у газовой плиты, — ну, думаю, это к гостям. А вот к каким, поди догадайся. Всех перебрала, кому осенью сидеть дома не по нутру, так и не додумалась. А в обед стала перед иконой, начала молиться и сразу о тебе вспомнила. Выходит, правду сказала мне Матерь Божия. А в Минске что слышно? Надя написала, что вы переезжать туда собираетесь? Или, может, не в Минск, может, бог весть куда, по нынешним временам? В Минск, это хорошо, это почти рядышком. Не сравнить с тем Чирчиком. Вот когда ты в Кобрине служил, так я себе и беды-горя не знала. Хоть вы ко мне, хоть я к вам.
