Михаил Валин - Дети Гамельна. Ярчуки
Как же так получилось, как вышло, что столь даровитый человек в ночной кладбищенской яме стоит и землю роет?! Да ещё не смея звука издать? Ну, выпил в корчме, так какой казак в наше суетное время пренебреженье горилке выкажет? То иль больной, иль вовсе недобрый человек. Да и повод был. Заработал, а после опять же свадьба случилась в Мынкивке. Не-не, не свадьба, а вовсе наоборот – похороны. Точно – похороны и весьма достославные! Дивчину в здешнем леске загрызли. Истинные волки или вовкулака-оборотень – то сам Хома и выяснял в здешней корчме. Общество волновалось – летом этакие злодейства в диковину. Хотя если с философической стороны посмотреть…
Три дня иль все пять? Вроде похороны были, не меньше трёх, значит. Горилка в Мынкивке не особо достойная, но варенуху делать умеют. Между кружками Хома о деле не забывал – прошенье или письмо изящным городским слогом – всё можем! Здесь грошик, там четвертак… Понятно, для вдохновения и гладкости слога потреблялась и горилка – без неё в корчме сидеть дело сугубо греховное и противоестественное. Той бабе в засаленной кирсетке[31] тоже бумагу писал, о чем толком не помнилось, но что туго дело шло, в башке застряло. Мутная баба прицепилась, объясняла надобность путано, да ещё когда перо очинял, палец ножом как нарочно зачепил, стол и бумагу запятнал…
Ох, что-то недоброе там вышло. Но ведь то иная баба была. Та вовсе тоща, тиснуть не за что, а эта… Не-не, эта тоже не толста, но вовсе по-иному… Иль та самая?
…Лопата глухо скребанула по дереву, звук бесстыже разнёсся над крестами и бурьяном. Замерли копальщики, и небо безлунное замерло, и чахлый огонек каганца обмер. Теперь Хома даже своего дыханья не слышал – тишь над кладбищем, да и над всей Мынкивкой столь зловещая, что, вслушавшись, в исподнее напрудишь.
Лузг, щёлк… – ведьма сплюнула и молвила:
- Что встали? Живей, раскапывайте, ночь ждать не станет.
Голос ведьминский, ржавый, словно цепища тюремная, да ещё с говором неведомым, будто по голому телу той ржавью карябал. Но как не понять-то?
Руки сами быстрей заходили, вовсю скребла лопата по доскам, второй копач тоже старался, так что задами сталкивались, когда края крышки очищали.
– Готово, ясновельможна пани, – дрожащим голосом сообщил нескладный и лохматый товарищ по несчастью.
– Ну так вскрывайте, – приказала хозяйка.
Хлопцы повинуясь, завозились в тесноте над гробом. Ослушаться и мысли не случилось – вело, вело адское заклятье, да чтоб ему… Хома и сам рад был, что осмыслить да ужаснуться некогда – работай, казак, не всё пропало, раз дышишь…
Было несподручно, пришлось весь гроб поддевать, да «на попа» ставить. Напарник согнулся, Хома, кряхтя, влез ему на закорки, изловчившись, поддел лопатой крышку. Визжали, неохотно вылезая гвозди, шевельнулась крышка. Отодрали, заслоняясь ею же, как щитом, попятились в дальний конец могилы…
Смотрела из гроба юная дивчина. Жутко смотрела, пристально, из-под ресниц длинных. Да кто ж ей так глаза закрывал?! Щелки остались, красавица, как живая. Только мёртвая: на лице белом пятна трупные, вокруг глаз густая тень, в цвет сырой земли.
– Не стухла красуня наша? – стояла у края могилы ведьма, всё небо заслоняя, смотрела, прицениваясь. – Хорошо, забот меньше. Поднимайте.
Копатели лишь крепче вжались спинами в сырую землю. Шевельнуться, двинуться к гробу было выше человечьих сил.
Лузг-щёлк, шелуха упала на кудрявую башку напарника.
– Оглохли, слуги верные?
– Так всю доставать, пани-хозяйка? – пролепетал худосочный хлопец, дрожащей дланью смахивая с кудрей шелуху.
– Свежевать по ямам умеешь? – усмехнулась ведьма. – Доставайте красавицу. Целиком.
Хома пытался застонать, да не вышло – не шёл звук из казацкой глотки. Эх, тут и дышишь по изволенью. Доставать, значит? Была надежда, что чёртовой бабе нужен палец покойницы, прядь волос иль еще что-то мелкое для тайных колдовских нужд. Но ведь не зря тачку катили. Сам же брал, как приказала. Ой, да шо ж будет-то?!
Было дурно, и Хома знал, что от нынешней ночи не оправится. Неможно казаку бояться, но тут не в сердце или башке ужас сидел, а в самой что ни на есть селезёнке. Мозг, образованный да ухватистый, вообще что-то затих, будто отмер.
Вынули. Неловко оттаптывая друг другу ноги, подняли покойницу из могилы – мертвячка норовила обратно сползти, точно непременно в могилу вернуться желала. Непристойно заголялись ножки, густо покрытые длинными почерневшими царапинами. Ведьма наступила покойнице на ворот сорочки, не дала в могилу нырнуть, подождала, пока могильщики наверх вылезут.
– На тачку кралю клади.
Гробокопатели пытались пристроить страшный груз – мертвячка была лёгкой, но уж очень неподатливой. Определенно не хотела кладбище покидать. Усаживая, Хома случайно надавил на живот покойницы – рука чуть ли не по локоть провалилась.
– Что творишь, бесстыдник? – насмешливо спросила ведьма. – И вовсе нашу красуню запортишь.
Могильщики торопливо забрасывали землёй опустевшую могилу. Шуршали комья, за спиной раздавалось размеренное «лузг - щёлк». Ёжась, Хома испытал краткий прилив облегчения, словно враз чарку наилучшей горилки выцедил – пощадила хозяйка, могла приказать и самим закопаться. И выполнили бы, куда тут денешься. Саморучно земельку бы заваливали, загребали. Видать, нужны пока что слуги чёртовой бабе...
Ведьма небрежно утаптывала рыхлую землю своими мужскими сапожищами.
– Чего вылупились? Вперед, да рысцой!
Ушлый дылда подхватил лопаты. Хома глянул на сотоварища недобро – так бы и выдать в ухо за хитрожопость. Ну да делать нечего – пришлось за тачку взяться. Поднатужился, сдвинул. Деревянное колесо покатило по тропке, мертвячка вздрагивала, ноги косолапо растопырились.
Тропка меж могил вывела к жердям-воротам, но едва напарник за них взялся, как донесся дребезжащий вздох-звон колокола. Часовенка стояла не так далеко, а словно за сотню верст отсюда, колокол свой одинокий звон испустил. Вот тут и ведьма вздрогнула. Стояли, замерев и боясь шелохнуться. Видать, дрожали руки казака – мертвячка в своем экипаже шевельнулась, запрокинула голову, словно желала оглянуться да попрощаться с кладбищем, так и не ставшим ей надежным пристанищем до самисенького[32] Страшного Суда.
– Пустое, ветер балует, – молвила ведьма, доставая новую жменю семечек. – Трогай, казак…
…Скрипело колесо тачки, кивала мертвая дивчина знакомым хатам. Тянулась улица пустая и вымершая – ни огонька, ни шороха, ни бреха собачьего. Ох, будто вымерло село. А ведь какая варенуха здесь водилась! Взвар медовый, а не варенуха! Сейчас бы хоть глоточек спасительный…
– Сворачивай, – приказала адская хозяйка.
Вкатили во двор корчмы – и тут темень, тишина.
– Побойчей, варвары. Запоёт петух, уж будет нам веселье…
Хома с кудрявым подельщиком вынули из тачки недобрый груз, поднялись на ступеньки – ведьма придержала дверь.
– На стол кладите.
Мертвячка легла на длинный стол, пропахший недопитыми и недоеденными сомнительными здешними яствами. Кудрявый носильщик расправил белый подол покойницы, дёрнул озабоченно носом.
– Так задирать надобно, – усмехнулась ведьма, ставя в изголовье свечу – при жёлтом свете покойница стала куда страшнее. – Иль забыл, как с грешными девами любовные дела крутить?
– Пани хозяйка, тут пусть вашей тёмности будет как угодно, но не по моей привычке то дело. Не умею я такого, – взмолился кудряш.
– Ты не умеешь, – он умеет, – кивнула на Хому зловещая баба. – А ты и на подхвате сгодишься.
Онемевший казак почуял, как подгибаются ноги. Да о чем она?!
– Ниток вощёных найдите да иглу шорную, – приказала ведьма. – Да гляньте хорошенько, может, подточить иглу надобно. А я пока подруженьку красавице приведу.
Разбрелись хлопцы по корчме – огонь в очаге едва тлел, от свечки больше тени по стенам скакали, чем свету было. И где те поганые иглы искать?
Хома шарахнулся от большой тени, согнувшейся за столом у бочонков – то был хозяин корчмы. Добрый человек, хотя и глуп как пробка. Не-не, не мёртв – дышит. Сна на всё село ведьма нагнала, ох, и крепкого сна!
Ведьма ушла в гостевые комнаты. Куда и зачем, Хоме думать было недосуг. Видимо, дьявольское заклятье малость ослабло – в душе вспугнутым зайцем заскакал опомнившийся ужас, заодно и здравые мысли в казацкой голове мелькнули. На цыпочках подскочил к сотоварищу по несчастью – тот сидел на карачках перед хозяйским столом, ощупью шарил среди хлама.
– Ты шо, сдурел?! – сущим змеем зашипел Хома.
– Да где те нитки…
– Бечь нужно! Разом!
– Куда бечь? Куда? – шепотом заблажил кудряш. – Уж попались, так попались. С головой и хвостом попались! Ты хоть знаешь, кто нас поймал, дурная твоя голова?
– Да мне… – Хома на всякий случай воздержался от ответной брани – вдруг чёртова баба до неё особо чутка? – Бечь нужно, говорю!
– Так не убежим, – лопотал кудрявый трусун.
