Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том I
Но когда первый пыл молодости стал остывать, когда я к двадцати семи годам свыкся с болезнями, с людьми, а главное — с книгами; когда у меня появились некоторые планы, радости и горести; когда я сам узнал лишения и наслаждения; когда мое воображение ослабло оттого, что я его обогатил и в то же время изнежил искусством, — тогда я нашел систему Жан-Жака Руссо менее приятной. Я понял, что гораздо удобнее приобретать хлеб за серебряную монетку, чем делать пешком несколько десятков лье, охотясь за дичью. Я почувствовал тогда благодарность и к тому, кто шьет мне платье, и к тому, кто отвозит меня в деревню, и к повару, который с избытком утоляет мой голод; я был благодарен автору театральной пьесы, заставляющей меня плакать; архитектору, построившему дом, где я живу и где зимою так тепло; я был благодарен всем, кто обучает меня тысяче незнакомых мне дотоле вещей.
Я увидел тогда общество в другом свете и сказал себе, что в Париже меньше порабощения и нищеты, чем в диком состоянии, даже для самых несчастных, которые как-никак пользуются или могут пользоваться благодеяниями науки, и что, во всяком случае, середины тут быть не может: нужно быть или человеком, проводящим дни на лоне природы, или же жить в Париже в хорошем обществе, другими словами — в том, где вращаюсь я; так как каждый называет хорошим то общество, которое он сам себе выбрал… Так я думал. Подождите, читатель, в конце книги вы увидите, продолжаю ли я по-прежнему так думать…
8. О беседе
Как свободно играют в Париже мнениями людей! Сколько приговоров выносится в течение ужина! Как смело высказываются суждения, касающиеся метафизики, морали, литературы и политики! Про одного и того же человека, за одним и тем же столом справа говорят, что это орел; слева — что это гусак. Один и тот же принцип одни провозглашают неоспоримым, другие — вздорным. Крайности сходятся, и одни и те же слова в разных устах имеют различное значение.
А с какою легкостью переходят с одной темы на другую, и какое множество предметов обсуждается в несколько часов! Нужно сознаться, что в Париже искусство беседы доведено до такого совершенства, о каком не имеют понятия в остальном мире. Каждое слово похоже на легкий и в то же время глубокий удар весла. Подолгу на одной теме не останавливаются, но здесь владеют способом придавать самым различным темам общий колорит, благодаря которому любой разговор охватывает самые разнообразные идеи. Все за и против обсуждаются с необыкновенной быстротой. Это очень утонченное удовольствие; оно доступно только просвещенному обществу, установившему целый ряд тонких и точно соблюдаемых правил. Человек, не обладающий нужным для этого тактом, — хотя бы и не лишенный ума, — остается таким же безмолвным, как если бы он был глух.
Нельзя уловить, каким образом разговор мгновенно переходит с разбора новой комедии к обсуждению дел инсургентов{14}, как удается одновременно говорить и о новой моде, и о Бостоне, и о Дерю{15}, и о Франклине{16}. Связь между этими темами совершенно неуловима, но для глаз внимательного наблюдателя она существует, и как ни мало общего имеют между собой эти темы, — все же это общее представляет собой нечто безусловно реальное; если вы рождены, чтобы мыслить, — вы не можете не заметить, что все между собою связано, все соприкасается и что нужно иметь в голове великое множество разнообразнейших идей, чтобы родить одну хорошую. В области морали, как и в физике, светоотражающие предметы освещают друг друга взаимно.
Нет ничего приятнее, если можно так выразиться, прогулки среди мыслей окружающих людей. Тогда видишь, как часто платье человека говорит больше, чем сам человек; как иной отвечает не на вашу мысль, а на свою собственную, и отвечает вам от этого только лучше. Жест, заменяющий слово, бывает порой замечательно выразителен. На помощь недостатку памяти и начитанности приходит тысяча частных мелочей, и общество, в котором вы вращаетесь, лучше любой книги обучит вас знанию людей и мира.
9. Новые Афины
Париж представляет собой древние Афины: прежде желали заслужить похвалы афинян, в наши дни добиваются одобрения столицы Франции. Александр, сражаясь с Пором, воскликнул{17}: Сколько трудов надо положить, чтобы заслужить вашу похвалу, о афиняне! Что же за народ были эти афиняне, которые внушали людям, находившимся в глубине Азии, желание привлечь к себе их внимание? Либо Александр был безумцем, страдавшим чрезмерным честолюбием, либо Афины были первым городом в мире.
Три человека чаще других занимали собой в мое время внимание беседующих парижан: прусский король{18}, Вольтер и Жан-Жак Руссо. Из них первый приобрел себе невероятное множество горячих и верных поклонников благодаря своим победам, своему законодательству и своим талантам. Признаюсь, что я сам являюсь его почитателем и что после Цезаря не знаю никого, кто соединял бы в себе столько качеств.
Таким образом, действительные заслуги не ускользают от народа, хотя его обычно и обвиняют в легкомыслии; он умеет быть постоянен в своем уважении; он умеет отличать людей, заслуживающих поклонения. Какой пример тому, кто захочет заслужить такое же одобрение! Парижанин вежлив и внимателен ко всем коронованным лицам, но чувства восхищения и уважения он хранит для монарха, действительно достойного императорского трона. Парижане уже указывают на несколько других царственных имен, заслуживающих славы{19}, но только время может дать их нарождающейся известности ту зрелость, которая обеспечит ей мощь и продолжительность.
10. Наслаждения
Богатый горожанин, восстав от сна, находит на парижских рынках все, что стотысячное население могло собрать в угоду его вкусам на пространстве пятидесяти лье в окружности. Ему остается только выбирать. Всего в изобилии, и за несколько серебряных монет он сможет есть и превосходную рыбу, и свежие устрицы, и фазана, и каплуна, и ананас, — самую разнообразную снедь, взращенную на противоположных концах страны. Ради него виноградарь воздерживается от благодетельного сока, бережно храня его для незнакомого потребителя; ради него ловкие, заботливые руки подрезывают шпалеры плодовых деревьев. Пожелает ли усладить свою приятную праздность, — художник несет ему свои картины; спектакли тешат его музыкой, драмами, своей блестящей публикой. Нужно быть рожденным для скуки, чтобы не уметь разнообразить своих развлечений. Существуют мастера чувственных наслаждений, умеющие украшать кубок сладострастия и изощрять утехи, и без того уже признанные восхитительными.
11. Опасности
Но горе молодому и неискушенному юноше, сбежавшему из провинции и под предлогом усовершенствования в каком-нибудь искусстве осмелившемуся явиться без наставника и без друзей в этот город соблазнов! Сети разврата, присвоившего себе имя сладострастия, опутают его со всех сторон. Вместо нежной любви его встретит здесь ее призрак; ухищрения алчности заменят голос сердца и пламя чувств; все наслаждения здесь продажны и обманчивы. Пусть молодой человек, оставивший дома отца, мать, возлюбленную, почтет себя счастливым, если, окунувшись в эту беспорядочную толпу, — потеряет только здоровье и, избежав полного разрушения сил, не увеличит собой сонмище искалеченных душ, лишенных силы и бодрости и послушных одним только бессознательным инстинктам. Итак, все должно вознаграждаться, и за приобретение новых или редкостных знаний приходится дорого расплачиваться, когда желаешь вкусить от древа науки.
Можно было бы написать весьма нравоучительную пьесу под заглавием: Провинциальный отец. Несчастный отец, обольщенный обманчивыми надеждами, слабо сопротивляется желаниям сына и отпускает его в столицу, пленившись мыслью о его быстром обогащении. Сын уезжает с сердцем, преисполненным сыновних добродетелей, но зараза подстерегает его, и скоро злосчастный отец не узна́ет того, кто был ему так мил. Сын научится насмехаться над добродетелями, которые отец его особенно ценит; он забудет или порвет все узы, связывающие его с родительским домом, когда познакомится с городом, где эти узы так тонки, что почти уже не существуют, и где над ними только смеются.
12. Преимущества
Именно в Париже можно выйти на дорогу, которую в течение многих лет вы тщетно стали бы искать в провинции. Справедливо говорят, что судьба слепа; ибо благодаря простой рекомендации нередко выдвигаются быстрее, чем самым усердным трудом. Иногда все зависит от первого дома, в который попадешь.
О юноша! Дари свои ласки Фортуне, пока лицо твое еще свежо! Она — женщина, ей мила ранняя пора человеческой жизни; если же будешь медлить, — она не осыплет тебя своими дарами.
