Клэр Шеридан - Из Лондона в Москву
Вечером мы пошли на «Coq D’or» (Опера Римского-Корсакова «Золотой петушок» -Ред.). Мне чудилось, что я вернулась в Лондон, пока я не перевела взгляда со сцены и не огляделась вокруг.
30 сентября 1920 года. Четверг.
Утром ко мне зашёл Каменев. Он держал в руках часы: в его распоряжении было только двадцать минут. Как можно общаться в такой спешке! Я ограничилась тем, что представила ему перечень того, что мне удалось сделать. Не удивительно, что Каменев появляется здесь так редко. Весть о его приезде мгновенно разносится по дому, и люди по очереди приходят к моей двери, просят позволения увидеться с ним, и его шофёр посылается с разными поручениями. Это очень не нравится Каменеву!
Вечером Бородин-Грузенберг пригласил меня на спектакль «Князь Игорь». Интересное представление: в нём одновременно сочетаются опера и балет. В соседней ложе сидели афганцы и корейцы. Внизу в партере я впервые увидела мужчину в смокинге и белой рубашке. Он выглядел очень подозрительно.
1 октября 1920 года.
Пятница. Москва. Николай Андреев встретил меня около Кремля в час дня. Каменев предоставил в наше распоряжение машину. Мы отправились по картинным галереям, начиная с Кремля. В Малом Николаевском дворце, расположенном рядом с Царь-пушкой, на втором этаже разместился рабочий клуб. В нём поддерживается порядок, достаточно чисто, и только присутствие мебели в стиле ампир указывает, что когда-то здесь были жилые помещения. Мы спустились этажом ниже в бывшую домашнюю церковь, расписанную золотом на чёрном фоне. Сейчас здесь – переплётная мастерская и типография. Изображение Святого Духа, спускавшегося с неба в виде голубя в золотых лучах солнца, придаёт помещению нелепый вид. Сначала моё буржуазное предубеждение повергло меня в шок от увиденного, но потом я вспомнила, что дома в нашей часовне XIV века папа стучит на пишущей машинке на ступеньке алтаря. Правда, этим помещением давно не пользуются по назначению, но всё же, следует быть последовательным.
Из Кремля мы поехали в дом Остроухова.
Он провёл меня в помещение, завешанное иконами, некоторые из них датируются V и VI веками. Одна из икон раньше принадлежала Собору Святой Софии. Эти иконы прекрасны по исполнению и очень колоритны. Самым интересным оказались пояснения Остроухова. Этажом ниже у него расположена пёстрая коллекция современного искусства. Он показал нам картину Матисса, подаренную ему самим Матиссом. Какой поразительный контраст по сравнению с Иконами!
В девять вечера заехал Каменев, узнать, как у меня дела. Он пробыл до одиннадцати часов. И это было так замечательно! Каменев ничего не ел, и я угостила его чаем с бисквитами от Кронпринца, пригодившимися так кстати!
2 октября 1920 года.
Суббота. Москва. Услышав, что на Красной площади в одиннадцать утра будет проводиться смотр войск, я решила сходить и посмотреть. Все оказались заняты, а Михаила Марковича Бородина-Грузенберга я нигде не могла найти. Если бы он пошёл вместе со мной, то я бы взяла свой «Кодак». Но поскольку разрешения фотографировать у меня не было, я не стала рисковать, и оставила фотоаппарат дома. Дошла до Красной площади, дальше не пропускали, а мне так хотелось увидеть обращение Троцкого к военным. Красноармейцы оцепили площадь, и мне пришлось взойти на ступеньки Собора Василия Блаженного. Красноармейцы были вооружены, и когда я попыталась сойти со ступенек, чтобы немного продвинуться вперёд, один из них с самодовольной улыбкой направил на меня штык. Я жестом показала, что не понимаю, и беспомощно сказала по-английски: «Where do you want me to go?». Он рассмеялся и позволил мне встать рядом с собой. Толпа хранила молчание, безразлично взирая на происходящее. Никаких эмоций, радости или возбуждения. Откуда-то издалека доносился голос Троцкого, прерываемый громогласными приветствиями красноармейцев. Немного погодя, толпа колыхнулась и подалась вперёд, где стояло оцепление. Появилась конная милиция. Всадники были одеты в яркую форму и держали в руках пики с развевающимися на конце флажками, направляя их против толпы. Неожиданно стоявший рядом мужчина обратился ко мне по-французски: «Мадам, неужели вам это нравиться?». Я так обрадовалась, что появилась возможность с кем-то поговорить. Это был молодой человек, небрежно побритый, но одетый в военную форму. Он добавил, что может говорить по-немецки, а английский подзабыл, хотя когда-то провёл в Англии три месяца. Презрительно указав рукой на происходящую перед нами сцену, этот человек сказал: «C’est du theatre, Madam». Я отважилась заметить, что от такого театрального спектакля немного пользы, пока нет зрителей. В Англии, заверила я его, военные смотры проводятся для народа. Для чего всё это, если нас даже близко не подпускают? Он ответил, что так решается вопрос охраны Троцкого. Я рассмеялась: «Мы же, как минимум, находимся на расстоянии трёх ружейных выстрелов!». Затем, к моему большому удивлению, этот молодой человек начал выражать недовольство, критиковать, и его рассуждения очень напоминали контрреволюционную агитацию. Для каждого, слышавшего об условиях жизни в России, будь то при царе или после Революции, его рассуждения казались крайне неосторожными, и я спросила: «Вы что, сошли с ума? Ведь многие понимают по-французски?». Он пожал плечами: «Когда изо дня в день видишь смерть на каждом шагу, уже ничему не удивляешься». Затем мой новый знакомый предложил пройтись. С чувством неловкости я удалялась с незнакомым мужчиной на виду у всей толпы, создавая впечатление, что он меня «снял». Но всё же в России отсутствуют условности, просто моё буржуазное воспитание давало повод представить сложившуюся ситуацию в таком негативном для себя виде.
Мы спустились к Москве-реке и, облокотившись на парапет, долго проговорили. Он оказался очень интересным собеседником, но крайне неосторожным в своих высказываниях. К счастью, себя мне не в чем упрекнуть. Я выбрала большевистскую позицию и в обычной своей манере спорила с ним о войне и блокаде, пытаясь убедить его не заострять внимание на сегодняшних трудностях, а смотреть в будущее. Мы поговорили об идеалистах, обсудили кое-какие эпизоды из жизни царской России и сравнили с современностью. Но всё, что я упоминала, только ещё больше распаляло его. В конце концов, этот человек выразил готовность продемонстрировать мне «обратную сторону». Он пригласил меня отправиться с ним на завод. Я спросила, какая от этого будет мне польза, если я ни слова не говорю по-русски. Он ответил, что хотел бы познакомить меня со своим отцом и родным дядей, но поскольку они из «бывших», следует соблюдать осторожность. Наконец, я назвала себя и дала ему свой адрес в обмен на его номер телефона. Мы договорились, что завтра, в воскресенье, я ему позвоню, и он будет ждать меня напротив ворот нашего особняка в одиннадцать утра, но в дом он входить категорически отказался.
Уже час ночи (я по русской привычке не легла спать рано!). Встретила Михаила Марковича Бородина-Грузенберга, когда он вернулся из Комиссариата, и рассказала ему о своём новом знакомом. Михаил Маркович заметил, это самый эксцентричный сорт контрреволюционеров, и не советовал мне с ним больше встречаться.
3 октября 1920 года.
Москва. Уже пять дней, как я не работаю. А кажется, что больше. Мне рассказывали о людях, которые специально приезжают по делам в Москву, и вынуждены ждать своей очереди шесть месяцев! Такое ощущение, что до Ленина отсюда дальше, чем из Лондона. Если человек нигде не работает, здесь совершенно нечем заняться. Трудно представить общество, в котором отсутствует социальная жизнь, нет магазинов, нельзя (для меня) найти газет на иностранном языке, и никто не пишет и не получает писем. Никто не планирует приятного времяпровождения в кафе или ресторане и не имеет возможности расслабиться в горячей ванне. Когда пересмотрены все картинные галереи, часть из которых открыты только в первой половине дня, а другая часть вообще работает не каждый день, и при этом приходится до боли в ногах ходить пешком по вымощенной булыжником мостовой, делать больше нечего. Чтобы быть занятым, надо иметь работу. Вероятно, я бы не стала так волноваться, если бы уже закончила ленинский бюст, но меня тревожит томительное ожидание, растянувшееся на несколько недель. Я не могу вернуться в Лондон без его бюста.
Михаил Бородин-Грузенберг пригласил меня на прогулку. Было очень холодно. Мы направились к Собору Василия Блаженного, поскольку мне хотелось осмотреть его внутренне убранство, но после трёх часов Собор закрыт. Он очень красив снаружи, нарядно раскрашенный, с причудливыми башенками и куполами. Не понимаю, как Собор сохранился в этом климате. Мне говорили, что внутри почти нечего смотреть. Наполеон держал в нём своих лошадей. Каждый слышал ужасные истории о возмутительном отношении большевиков к предметам искусства и старины, но даже они не опустились до такого варварства. Наполеон запомнился не только этим. Например, он приказал взорвать небывалой красоты Спасские Ворота Кремля. Были заложены бочки с порохом, и последние бежавшие из Москвы французы подожгли фитиль. Но вовремя подоспела русская кавалерия, и отважные гусары с риском для жизни потушили огонь.
