Артем Веселый - Гуляй Волга
– Мы, хозяин, в чужом двору бесспорники, – что поставят, то и пьем. [72/73]
Строганов ножом перекрестил хлеб, нарезал крупных ломтей и налил по первой чарке.
– Буде пьешь до дна, так видаешь добра.
Ярмак:
– Мы приплыли не большие пиры подымать, а землю пермскую стеречь и своей службой показать вам нашу казацкую правду... Так ли, товариство?
– Так, так!
Старший Строганов, Семен Аникиевич, кланяясь, пошел вокруг стола со всеми чокаться.
– Слово твое, Ярмак Тимофеевич, мне приятно. Один у нас бог, один и царь. Велеумный царь, с Волги татарву пугнул, полячишек за Смоленском гоняет, Литву поганую душит. Что ему своевольщики новугородские? Затычки оконные! Бьет он их, кладет, кровью умывает. Что ему думные бояре и зазнайки князья? Пыль толоконная! Кнутом он с них шкуры спускает, а которым и головы тяпает... Первые подручники государю мы – купцы, да вы – удалые казаки. Преславный царь, грозные очи...
Мамыка заржал, заметалось пламя свечей.
– Чего ты нам его нахваливаешь, как цыган лошадь? Мы его и сами не хаем и видом его не видали, а вот псари у него ой люты!.. Так ли, товариство?
– Так, так!
– Верно!
– Не перетакивать стать.
Захмелевший Матвей Мещеряк поднялся, расплеснул из полна кубка вино и сказал:
– Мы на Русь лиха не мыслим. Царствуй царь в кременной Москве, а мы казаки – на Дону и Волге.
Есаулы закричали:
– Правда твоя, Мещеряк, правда!
Купец засмеялся через силу:
– Э-э, кто богу не грешен, царю не виноват? О том ли нам речи весть?.. Музыка!
Заглушая дерзкие голоса, взвыли дудки, согласно заиграли литаврщики. В хоромах будто и просторнее и светлее стало.
Мещеряк подпер скулу кулаком и рявкнул:
Венули ветры
Да по полю.
Грянули весла
Да по морю...
А лихой на язык Иван Кольцо подсел к хозяину и начал похваляться:
– Я на своем веку сорок церквей ограбил. Попы поволские и рязанские поныне клянут меня и предают анафеме. Ха-ха-ха!.. Я, борода, в походы ходил, я орду громил, купцов обдирал и в Волге топил... [73/74]
Строганов отодвинулся.
– Бог тебе, братец, судья да атаман твой.
Ярмак:
– Шабала, без ума голова, несет невесть что... Уведите его!
Брязга тащил буяна прочь, но тот разбушевался:
– На Волге...
– Молчи, пустохваст!
– ...городов и деревень я пожег бессчетно! В орду пойман был – из орды ушел. В астраханском остроге двупудовой цепью, как кобель, был прикован к стене, да и то сорвался, на Волгу убежал. Сам царь, слышно, клянет меня. Не ляжет мне могильным камнем на сердце и царская клятьба... Ха-ха-ха!..
– Емеля, Емеля, вымыслы твои лихие... Вяжите его!
Брязга засунул буяну в раскрытую пасть меховую шапку и уволок его в сени.
На столах, застланных вышитыми скатертями под одно лицо, – саженный осетрище; да олений окорок; да медвежий, приправленный чесноком и малосольными рыжиками, окорок; да подовые пироги с вязигою; да лосиная губа в кровяной подливе; да тертая редька в меду; да стерляди копченые и ветряные; да белые с красным брызгом яблоки по кулаку; да на большом деревянном блюде выпеченный из теста казак на коне и с копьем.
Подавалы проворно меняли яства.
Чашники разливали по кубкам брагу, наливки и настойки, привозные с Бела моря фряжские вина и меды домашние – мед пресный, мед ягодный с пахучими травинками, мед красный, выдержанный в засмоленной бочке до большой крепости, мед обарный с ржаной жженой коркой.
Никита Строганов круто солил Ярмаку кусок и приговаривал:
– Ешь солоно, дом мой знай.
В лад ему Ярмак отвечал:
– Хлебу да соли долог век.
Мартьян:
– Места тут у вас нелюдимые. Плывешь, плывешь – ни дыму не видно, ни голосу не слышно.
– Справедливо твое слово, батюшка отец Мартьян. Сидим в нашей вотчине, как сычи. Лес палим, пни корчуем, ставим новые роспаши, а земля мясига – ни соха ее, ни борона не берет. Где рассол найдем, тут и варницы строим, и соль варим, и трубы соляные и колодцы делаем к соляному варению.
– Какие народы соседствуют с вами?
– На Ирени и на Сылве татары и остяки кочуют, на Яйве и Косьве – вогуличи, а под Чердынью и далее на Устюг зыряне и вотяки бытуют... Лешая сторонка!
– Татар мы знавали, а вот о зырянцах, вогульцах и остяках не наслышаны. [74/75]
Слово старшего Строганова:
– Народишки те ремесел никоторых не знают и продолжают свою дикую жизнь выпасом скота, ловлею рыбы и зверя. Противны им обычаи и все дела наши и наша христианская вера. Соль варить и руды разрабатывать сами не хотят и не умеют, а когда мы за дело взялись, смотрят на нас с завистью. Через наши руки царь Иван Васильевич, по доброте своей, шлет поганцам подарки, чтоб от сибирского султана Кучума их к себе в ясак переманить, а я, грешник, последнее сукнецо придержал: свинью горохом не накормишь, хе-хе... Живут, будь им неладно, как-то нехотя – ни двора, ни амбара. Кругом лес, а у них полы земляные. Кнутовище прямое лень выломить, привяжет на кривулю лычко узлом и гоняет. Скотина зимой на юру мерзнет, а летом ее гад заедает. Тонут в трясинах и болотах, мосты настелить не смыслят. Только и глядят, какую бы пакость русскому пришельцу сотворить. Всякими укрепами и лихими вымыслами от злых неприятелей оберегаемся, многие скорби и досады от них принимаем...
И долго еще наперебой сетовали Строгановы на свою горькую судьбину.
На дворе пировала ватага.
Столы были завалены хлебом, пирогами с рыбой и рябиною, заставлены блюдами со снедью да корчагами с говяжьими щами, киселями и кашею. На кострах палили свиней, жарили баранов.
Над гульбищем стон стоял, стлался жирный дым да сытый говор. Обожравшиеся ватажники сидели и полулежали на кошмах и одежинах, набросанных на убитую землю. Один бывальщину рассказывает, другой похваляется тем, что осквернил сто девиц...
Петрой Петрович прохаживался меж пирующих и приговаривал:
– Просим вашей чести, чтоб пили, ели да веселы были. Гостю наш почет, гостю наша ласка.
– И то, старик, едим сладко, носим красно, работаем легко.
– По заслугам и кус.
– Мы приплыли не с разбойным подступом, а по-доброму.
– Коль с добром пришли, то и приняты будете приятно.
Бурлак Кафтанников шел в обнимку с казаком Лыткой и пьяно, с надсадою хрипел:
– Друг...
– «Шутырила-бутырила», – напевал Лытка.
– Друг, на Руси житье мужику хуже медвежьего...
Лытка тронул волосяные струны балалайки и сыто рыгнул:
– Оно так, дядя Лупан, плавать веселее: то золота полна шапка, то до пупа гол... «Шутырила-бутырила на лапте дыра...» [75/76]
– Медведь всю зимушку дрыхнет, лапу сосет, а мужик и зиму и лето знай ворочает...
Лытка остановился, поглядел на бурлака, сбил его кулаком с ног и не оглядываясь пошел дальше, распевая во всю глотку!
Шутырила-бутырила
На лапте дыра.
Жулики-разбойники
Ограбили меня...
А Кафтанников, размазывая кровь по усам, кричал:
– Друг, облей-обкати сердце!
По кругу шли, кланяясь, кувшины с вином и брагою.
У погреба были расставлены бочки с квасами – квас сычоный, квас малиновый, квас вишневый, квас житный, квас выкислый.
На даровое угощение приплелись дряхлые старики и старухи. Одного, совсем умирающего, сыновья привели под руки; хлебнув вина, он ожил, а потом и песню затянул. За амбарами в темноте нищие и подростки допивали из опорожненных бочек гущу и ополоски.
Вокруг Куземки Злычого собралась дворня, слушала развеся губы. Врал Куземка, аж земля под ним зыблилась, врал – сам себя не видел...
– У нас на Дону живут богато, казаки ходят в сапогах, а бабы все до одной брюхаты. Добра-то, братцы, добра! Золота, серебра, бархата и холста на каждого аршин по ста. А землю у нас быки рогом пашут, козы боронят. Птица на Руси зерно уворовывает и, возвернувшись на Дон, поле казачье засевает. Солнышко ниву пасет, бог ниву дождем сечет. Глядишь – и поспел урожай. Снопы сами на двор приходят, бабы молотят, мелют, лепешки пекут, а мы, казаки, поедаем да винцом донским запиваем. А пчелы, братцы, на Дону и Донце – каждая по овце. С поносу летят, аж кусты трещат. Вот она где жизня!
